Интервенция - Алексей Щербаков

К Джекобу эта девица тоже всячески подъезжала. Все хотела выпытать секрет – почему генерал Адамс выделяет из всех журналистов именно его и порой сообщает ему то, что другие не узнают никогда. Она думала, что у Джекоба имеется какой-то ключик к сердцу командира.

Ключик-то, конечно, имелся. Когда журналист пять лет помотается по горячим точкам – в глазах военных он становится уже как бы наполовину солдатом. Почти своим. Человеком, которому можно доверять. Информаторы знали: Джекоб их не подставит неосторожным репортажем под гнев начальства или под огонь каких-нибудь правозащитников. Которые, хоть ты тресни, не в состоянии понять простой вещи: война и права человека – понятия, несовместимые по определению. И всякие там конвенции и прочий либеральный бред вылетают из головы сразу же после первого выстрела в твою сторону.

Речел подобных тонкостей не понимала в принципе. Она, впрочем, вообще ничего не понимала. Что давало ей шанс стать в будущем телезвездой. Зрители любят, когда по ту сторону экрана маячит такой же идиот, как и они сами.

Сейчас Речел вызвала его, сообщив, что происходит нечто интересное. Каких-то срочных дел у Джекоба не было, а потому он решил прокатиться.

Джип свернул с Садовой в одну из типичных питерских длинных и узких улиц – и Джекоб еще издали увидел мечущуюся рыжеволосую девицу, за которой едва поспевал оператор. Завидев выходящего из машины журналиста, девица кинулась к нему. Она сияла, точно получила приглашение на должность ведущего новостей MTV.

– Привет! Ну вот, наши войска снова несут потери! – радостно сообщила она.

– Что, неужели появились боевики?

– Нет, – с некоторым сожалением протянула Речел и показала на груду строительного мусора, над которой клубилась красноватая пыль. – Видишь, вон под этим завалом лежат пятеро солдат. Сейчас прибудут инженерные части и будут разгребать.

Она простерла руку в сторону огромного темно-красного дома, фасад которого был обильно украшен массивными балконами, разными лепными финтифлюшками и прочей тяжеловесной декорацией. На уровне второго этажа на стене зияла огромная плешь, обнажающая кирпичную кладку. В середине этой проплешины виднелась ободранная балконная дверь, возле которой торчали причудливо изогнутые ржавые куски арматуры. Обломки кирпичей завалили половину узкой улицы, а на стене второго этажа красовалась надпись, выполненная ядовито-желтой краской: «Vasya forever».

– А что случилось-то? – поинтересовался Джекоб.

– Точно не знаю. Но, как я поняла, на группу наших солдат балкон обрушился. И вместе с ним – часть стены. Солдаты там, под завалом. Я, впрочем, не очень поняла. Вот стоит свидетель, я его держу, пока ты не приехал.

В стороне стоял, слегка покачиваясь, усатый светловолосый мужчина лет пятидесяти, довольно приятной наружности, одетый в донельзя заношенное черное драповое пальто. Поняв, что говорят о нем, он вынул из кармана пластиковый стакан и протянул Речел.

У той откуда-то возникла в руке бутылка «Джонни Уокера» с черной этикеткой. Речел сноровисто наполнила емкость. Судя по уровню жидкости в сосуде, удерживать свидетеля было делом, требующим изрядных спиртовых вливаний.

– Ваше здоровье, ребята! – Мужик приподнял стакан и одним движением выплеснул в глотку содержимое. Оба-на! Джекоб, хоть и являлся вроде бы русским, так бы не смог. Все-таки черная этикетка – это шестьдесят градусов. А мужик сглотнул за милую душу и не поморщился.

– Ты, что ли, все видел? – спросил журналист усатого свидетеля.

Тот помолчал, осознавая, что с ним говорят на родном языке, и только потом ответил:

– А то! Все видел. От начала и до конца. Значит, так. Эти ваши ребята, их было человек десять, перлись по тротуару. Когда они под балконом оказались, один из них возьми да и кашляни. Ну вот. Эта хренотень, значит, и обрушилась им на головы. И все. Никто и крякнуть не успел, сразу оказались под обломками. – Мужик снова протянул стакан.

Журналистка снова налила.

– Господи, упокой их души. – Свидетель столь же легко выплеснул в глотку еще одну порцию виски.

– Что же, от кашля балкон рухнул? – уточнил журналист.

– А хоть и от кашля! Да от чего угодно! Он ведь и просто так мог упасть. Сам по себе. Ты пойми, браток, – это ж питерский балкон! Он, пока хочет, висит, а когда ему надоест – он падает. Так уж у нас заведено. А ваши ребята сами виноваты. Где ж это видано – под балконами ходить! Ты по центру улицы иди – здоровее будешь. А балконы, они у нас и при коммунистах падали, и при демократах падали… Вот погодите – придет зима, тогда еще и сосульки с крыш будут падать. У нас поосторожнее надо.

Джекоб перевел слова мужика Речел.

– Так… Значит, все это знают, а командование не считает нужным должным образом инструктировать солдат. Не заботится об их безопасности. Интересно…

Джекоб вздохнул. Речел была не просто дурой, а дурой, активно ищущей приключений на свою задницу. Такие вот деятельницы на Востоке бегали в обозе армии и мечтали взять интервью у какого-нибудь главаря сопротивления. Кончались обычно такие игры печально. Деятельниц в лучшем случае приходилось выкупать, а в худшем – американцы получали в подарок их головы.

Ну а тут, раз нет сопротивления, она будет портить нервы командованию – а потом удивляться, что ее не приглашают на разные интересные дела. Конечно, в журналисте, который лишь переписывает материалы, предоставляемые пресс-службой, тоже нет ничего хорошего. С такой работой может справиться и говорящий попугай. Но нельзя ведь писать исключительно про дерьмо! Особенно если ты даже не понимаешь, о чем пишешь. Вот выйдет репортаж, что генерал Адамс не заботится о безопасности солдат. А в Штатах и так уже, кажется, забыли о том, что солдат – это довольно опасная профессия. Джекоб сталкивался с ребятами, которые, угодив в горячую точку, искренне удивлялись: оказывается, с войны порой и не возвращаются…

Пока не прибыли инженерные части, Джекоб решил пообщаться с представителем местного населения. Он отобрал у Речел бутылку. Мужик, догадавшись, в чем дело, достал из кармана второй стакан. О его чистоте Джекоб решил не думать. Впрочем, на Востоке приходилось сталкиваться и не с такой антисанитарией. В конце концов, виски – это еще и дезинфектор.

– Ну, будем.

Мужик опорожнил емкость, Джекоб лишь пригубил.

– Ты что, тоже типа журналист? – спросил его мужик.

– Ну да.

– Слушай, а что, правда, говорят, ваши будут на площадях ставить большие телевизоры?

– Будут. В нашу задачу входит снабдить вас всем жизненно необходимым.

Такой план и в самом деле существовал. Дело тут было, конечно, не в альтруизме. Кто ж не знает, что лучшее орудие пропаганды – это именно телевизор. Тем более что иные способы пока что действовали как-то не очень. Работать на новую власть люди все так же не рвались. На том же Востоке – там все проще. Надо лишь договориться с местным шейхом или каким-нибудь иным вождем – а уж он объяснит своим, что от них требуется. А в Петербурге так и не поняли, с кем надо договариваться. Азиатские методы в этом городе не действовали. Решили попробовать европейские. Конечно, это было делом будущего. Чтобы наладить телевидение, нужно было множество специалистов, которых опять-таки не было.

– Телевидение… Тоже мне, нашли жизненную необходимость. Вот что нам жизненно необходимо. – Мужик кивнул на бутылку. – Без этого дурацкого ящика я как раньше жил, так и дальше проживу. А вот с бухлом – тут у нас и в самом деле большие трудности. Самогон выменивать – дорого. А как эти придурки с Сенной, грибочки жрать… Не привык я к ним.

– Ты вот сказал про самогон. Слушай, а ты на что его вымениваешь?

– Как на что? Город вокруг видишь? Дома видишь? – Мужик обвел рукой окрестности. – В домах есть квартиры. И знаешь, сколько всего осталось в этих квартирах? Книги старинные, картины, антиквариат. Все брошено. Наберешь сколько надо – и на Сенную. Там все берут.

– А кому это здесь нужно? – Джекоб решил проверить имеющиеся у него сведения.

– Кому-то, значит, нужно, раз покупают. У нас и в блокаду покупали. А тогда было куда веселее. Тем более курево-то у нас и до вашего прихода было. Ну, табак россыпью, это с табачных фабрик таскают, с Пулково. А сигареты? Кто-то, значит, привозит. А раз привозит – значит, что-то и увозит. Правильно?

Джекоб толком не понял, что имел в виду собеседник под словом «блокада». Помнилось, что мамаша иногда упоминала это слово – как синоним какого-то запредельного ужаса. Но расспрашивать не стал. Потом в Интернете посмотрит.

Выпив еще по одной, собеседники, как это обычно бывает, почувствовали взаимное расположение.

– Толян, – представился мужик.

– Джекоб.

– Это как по-нашему-то?

– Яков.

– Ну, будь здоров, Яшка. У меня друг был, тоже Яшка. Душевный парень. Тоже из ваших. Он-то сдернул за бугор. В самую последний момент успел… А вообще я так тебе скажу: некоторые ваших не любят, а я так очень уважаю. Хоть русских, хоть американских. Потому как вы умные и устраиваться умеете.