Ген Химеры. Часть первая - Мария Храмкова

Мальчик достал из внутреннего кармана шприц-ручку и небрежно положил его на стол. Чутье подсказывало Сати, что он блефует, но узнать правду можно было только путем невероятной боли. На кендо их учили драться и делать удары, но лишь в противника, который может обороняться. То, что происходило сейчас, было унижением и пыткой для них обоих.

Сати вскинула дубинку для первого удара, и Ойтуш инстинктивно зажмурил глаза, приготовившись испытать боль.

Секунда, две, три… Время шло, а Сати так и стояла замахнувшись. Прошла наверное, целая вечность, прежде чем в гробовой тишине химического склада раздались радостные хлопки Лидо. Все было кончено.

Двое полицейских беспрепятственно сцепили руки Ойтуша наручниками. Затем, грубо схватив его за волосы, заставили опуститься на колени.

– Теперь этот кусок дерьма будет догнивать в одиночной камере, – с презрением сказал интуит, вновь встречаясь глазами с Ойтушем. – Ну что, мистер Эвери, страшно тебе умирать?

– Да, – не нужна была одаренность, чтобы догадаться об этом.

– А жить хочется? Вместе с любимой?

– Да, – хрипло произнес Ойтуш, поднимая глаза на Сати.

– Вот ничтожество, – усмехнулся мальчик, – Посмел думать, что девушка из Первого класса ровня тебе.

Размахнувшись своей маленькой ладошкой, Лидо отвесил ему пощечину.

Сати отреагировала меньше чем за долю секунды. Дубинка, что по-прежнему была в ее руках, проехалась по лицу интуита, превращая нос и губы в кровавую кашу. Полицейские метнулись было к ней, но девушка оказалась проворнее. Молниеносным движением Сати схватила со стола шприц-ручку с сывороткой, но уже в следующее мгновение неведомая сила подняла ее к самому потолку.

Из тени вышла еще одна фигура, которую Ойтуш вначале принял за девушку-полицейского. Длинные трубки торчали из его головы наподобие волос, темно-коричневая кожа была испещрена символами, словно компьютерная плата, а глаза имели цвет красного вина. Но самая ужасающая часть его облика заключалась в грубых швах, что скрепляли вместе растянутые в улыбке губы.

Это был аниматус – искусственно созданное существо, наделенное по заказу протектория нечеловеческой силой.

Невидимыми руками он приковал хрупкое тело Сати к стене, а инъектор в ее руках взорвал, словно мыльный пузырь. Ойтуш в ужасе подумал, что этому творению не составит труда также же легко взорвать и ее голову.

Темная кровь потекла по бледным пальцам Сати, капая на пол. Где-то в углу комнаты тихонько завывал Лидо, пересчитывая оставшиеся молочные зубы. Теперь, когда на сцену вышел аниматус, его способности были больше не нужны.

– Сати Лаллеман, именем протектория, вы арестованы, – огласил приговор голос полицейского.

Глава – 4

В комнате для допросов было большое одностороннее зеркало. Сати избегала смотреть в него, потому что знала: с той стороны за ней наблюдают те, кто привел ее сюда.

Она сидела на жестком стуле, облокотившись на блестящий металлический стол. Грязновато-белые стены, глазок видеокамеры прямо под потолком – за целую, казалось бы, вечность заключения Сати досконально изучила все детали своего временного изолятора.

Часов в комнате не было, поэтому Сати не могла знать, сколько времени прошло с момента, как дознавательная группа доставила ее сюда: это могло быть и тридцать минут и три часа. К ней несколько раз заходили люди протектория; они задавали общие вопросы о ее учебе, отношениях с одноклассниками, родителях, которых она никогда не знала, и о других ненужных вещах. Затем, удостоверившись, что она больше не в состоянии оказывать сопротивление, полицейские сняли с Сати наручники. Но никто не мог дать ей ответа, сколько еще, а главное, чего ей ждать; оставленная наедине со своим отчаянием, девушка ждала приговора.

Она хотела выручить Ойтуша, а вместо этого напала на гражданина Первого класса, одаренного, члена группы дознания. Какое изощренное наказание протекторий изберет для нее – оставалось загадкой. Все могло быть иначе, если бы Сати смогла совладать со своим гневом и молча проглотить все издевательства Лидо. Теперь же ей никого не удастся спасти: ни Ойтуша, ни себя.

Ненависть к интуиту отравляла ее изнутри даже сейчас, перемешиваясь с невыносимым чувством вины. А ладонь, в которой взорвался инъектор, словно в подтверждении ее чувств, горела огнем. Бинты насквозь пропитались кровью, и девушке было страшно представить, насколько уродливы раны под повязкой.

Сати допускала возможность, что Ойтуш был уже мертв, хоть Ройсс и вопил своим окровавленным беззубым ртом, что он будет гнить в тюрьме еще долго. Если жив, то без лекарства все равно долго не протянет. Неужели протекторий окажется настолько бесчеловечным, что вылечит его, а затем заморит голодом в карцере? От таких мыслей, у Сати начинала бешено кружиться голова, а тошнота подступала к самому горлу.

Изувеченная рука невозможно горела, и Сати, вопреки здравому смыслу, решила размотать бинты. Каково же было ее удивление, когда под алой от крови повязкой она обнаружила розовую, как у младенца, без единой царапины кожу! Ее глубочайшие раны зажили без следа, всего за несколько часов.

Изумленная, на ватных ногах, Сати медленно поднялась из-за стола. Она протянула выздоровевшую руку навстречу объективу видеокамеры и несколько раз помахала ей. Они должны были увидеть то, что видела она: не чудо и не божественное исцеление, а ее пробудившуюся одаренность.

Сати принялась бегло вспоминать свою жизнь. Она росла обычным ребенком, вот только почти никогда не болела. Раны и ссадины заживали как у всех, ничего сверхъестественного. Должно быть, мощный стресс последних часов запустил в ее организме какие-то реакции, и одаренность, на которую Сати никогда не рассчитывала, очнулась ото сна.

Шло время, но ничего не происходило. Полицейские, должно быть, уснули, там, за зеркальным стеклом. А может, приговор уже вынесен, и даже такая вещь, как одаренность не сможет ничего изменить?

Прошла еще пара часов, прежде чем Сати окончательно выбилась из сил, размахивая руками и прыгая, как сумасшедшая. Скрипя зубами и едва не плача от бессильной злобы, она опустилась на пол. На что она рассчитывала? Исчезнувшие порезы вовсе не означали, что если один из аниматусов оторвет ей голову, то вместо нее вырастет новая. И уже тем более никто не начнет носить ее на руках, даже если у девушки появится по запасной руке и ноге.

Протекторий строг к тем, кто нарушает законы Метрополя, к тем же, кто перешел дорогу представителям власти лично – жесток до несправедливости. Лидо никогда не позволит ей выйти сухой из воды, будь она хоть трижды одаренной.

А еще Сати вовсе не была уверена, что если травмируется снова, все заживет также же быстро. Может быть, ее одаренность работает только на пике эмоций? Осмотрев свое бедро, там, где она порезала себя прошлой ночью, девушка убедилась в своей теории: старые раны заживали с обычной скоростью.

И все-таки надо было что-то делать. Время шло, и Сати приняла решение выбираться отсюда. Собрав в кулак всю свою ярость, она изо всех сил ударила в стекло: слой кожи тотчас же пластом сошел с костяшек ее пальцев. Закричав от боли, Сати тем не менее повторила свой удар. Зеркало оставалось нетронутым, но с ее руками происходило невероятное: кисти горели так, словно девушка засунула их в печь, а раны затягивались буквально на глазах. Рыча от гнева, Сати продолжала молотить зеркало, но все было безрезультатно. Кожа на нее руках самообновлялась, дымясь, как сырые поленья в костре, но на стекле не было ни трещинки. Нужна была более мощная атака.

Разбежавшись, насколько позволяло пространство маленькой допросной комнаты, Сати ринулась на пуленепробиваемое окно головой вперед. Последнее, что она услышала перед тем как провалится в темноту – это звон разбитого стекла и хруст собственных шейных позвонков.

***

– Имя? – снова те же вопросы.

– О… Ойтуш, – хрипло сказал парень, сплевывая сгусток крови. На этот раз ему было не до шуток.

– Фамилия?

– Эвери.

– Возраст?

– Двад… цать.

Лампа светила прямо в глаза, и Ойтуш не видел лица того, кто допрашивал его. Сильно мутило, а перед глазами плясали разноцветные круги.

– Ты понимаешь, что проведешь здесь остаток своей жизни? – все так же бесстрастно спросил голос: наверняка ему нередко приходилось задавать этот вопрос.

Ойтуш не ответил. Последнее, что он помнил, было чревом черного мешка, что надели ему на голову. Потом он провалился в вязкое беспамятство, и очнулся уже здесь, в месте, которое должно было стать его последним приютом.

– Мистер Эвери, ты понимаешь, что я тебе говорю? – повторил вопрос бестелесный голос.

Вместо ответа, Ойтуш согнулся пополам, и его стошнило прямо себе под ноги.

– Он в терминальной стадии дот-вируса, – произнес из темноты еще один голос. – Больше трех дней точно не протянет. Давай в одиночку его, и дело с концом.