Честь - Умригар Трити

— Ладно. — Медсестра не шевельнулась, и Смита добавила: — Дайте мне еще несколько минут, пожалуйста, нам нужно обо всем договориться.

— Пять минут.

Смита вышла за сестрой в коридор. Мохан стоял у поста дежурной медсестры и разговаривал с молодым врачом. Он заметил ее, сказал что-то молодому человеку и подошел к ней.

— Уже уходишь?

— Меня выгнали.

— Тут очень строгие правила посещения. Но я могу попробовать…

— Не надо. Они и так сделали исключение для тебя и Нандини. — Она услышала обиду в своем голосе и поняла, что и от Мохана это не ускользнуло.

— Мне очень жаль, — сказал он.

Смита покачала головой.

— Ничего страшного. Мне надо готовиться к поездке в Бирвад. Позвонить адвокату. А еще Нандини сказала, что у меня одежда неподходящая.

Мохан смутился.

— Кому сейчас легко, — пробормотал он и, приободрившись, добавил: — Но есть и хорошая новость: Шэннон поместили на первую строчку в листе ожидания. Завтра утром ее прооперируют первой.

— Отлично. Во сколько приезжать?

— Посмотрим. Ее увезут в семь. Но операция начнется только в восемь, и дело это небыстрое. Даже если ты приедешь в девять или в десять…

— Я в семь приеду.

— Так рано не нужно. Тебе еще завтра весь день ехать в Бирвад, если вы уедете сразу после операции. — Он улыбнулся. — Нандини ясно дала понять, что никуда не поедет, пока не убедится, что с Шэннон все в порядке.

Смита вернулась в палату. Шэннон крепко спала. Смита тихонько поцеловала ее в лоб, отошла и немного постояла у кровати. От боли на лице подруги залегли новые морщины. Шэннон тихо стонала во сне. Смите стало ее жалко. Она привыкла видеть Шэннон веселой и разговорчивой; легко было забыть, что у нее нет и никогда не было семьи. Однажды, когда они выпили лишнего после корпоратива, Шэннон рассказала, что провела детство в приемных семьях. Смита восхищалась Шэннон: одна в чужой стране, та могла положиться лишь на заботу своей переводчицы, которая ее обожала, и друга, следившего, чтобы за ней был лучший уход.

«И на меня, — подумала Смита. — Я тоже все бросила и поспешила ей на помощь. Почему? Ради Шэннон, конечно, но еще чтобы доказать, что я — хороший друг». Что ж, сама виновата. Потому что выяснилось, что Шэннон не нужны ее дружба и общество — ей просто надо было кому-то поручить репортаж.

— До завтра, — шепотом попрощалась она с Нандини и, прежде чем та успела ответить, тихо вышла из палаты.

Сев в такси у больницы, Смита тут же набрала номер адвоката. Анджали ответила через несколько гудков.

— Говорите.

— О, здравствуйте! — Такое резкое обращение застигло Смиту врасплох. — Это Анджали?

— Да. Кто это?

Смита знала, что в такую жару в такси можно и задохнуться, но все равно попросила водителя закрыть окно.

— Меня зовут Смита. Я коллега Шэннон. Буду вместо нее писать репортаж о Мине Мустафа.

— Ах да. — Анджали говорила с отрывистым акцентом, свойственным индийцам из высших слоев общества; Смита помнила его с детских лет. — Ее ассистентка говорила, что вы прилетите из США.

Смита не стала ее поправлять.

— Да. Прилетела вчера ночью.

— Как дела у Шэннон? Операция прошла успешно?

— Операция завтра утром.

— Хорошо, хорошо. — В голосе Анджали слышалось нетерпение, свойственное работающим женщинам, которые постоянно разрываются на сто разных дел. Этот тон был Смите хорошо знаком.

— Звоню узнать насчет вердикта. Шэннон хочет, чтобы завтра я выехала в Бирвад…

— Не спешите, — прервала ее Анджали. — Нам только что сообщили об отсрочке. Завтра заседания не будет.

— О! Почему?

Анджали горько усмехнулась.

— Почему? Потому что это Индия. Судья не вынес постановление.

— Ясно.

— Но вы же приедете? — спросила Анджали. — Или в редакции решили больше не писать об этом деле?

«А нельзя просто написать заметку по итогам слушания, узнав их по телефону?» — подумала Смита.

— А индийские СМИ освещают это дело? — спросила она. — Может, мы могли бы…

— Умоляю, — презрительно проговорила Анджали. — Думаете, им есть дело до такого происшествия? Индуисты убили мусульманина. Кому какая разница? Подумаешь, собаки дерутся. Нет, индийским СМИ гораздо интереснее писать о кинозвездах и крикете.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Смита улыбнулась, услышав, с каким презрением Анджали произнесла последнее слово.

— А где находится ваша контора? — спросила она. — Я бы с удовольствием с вами поговорила, расспросила, почему вы взялись за это дело и тому подобное.

— Почему взялась? Да потому, что никто другой не взялся бы. И нам нужны такие женщины, как Мина, — те, что не боятся отстаивать свои права. Только так в этой богом забытой стране что-то изменится.

— Да, конечно. Так вы находитесь рядом с Бирвадом?

— Вообще-то, нет. Наш офис в часе езды от деревни Мины и еще дальше от Виталгаона, где живут ее братья. Из Мумбаи вам придется ехать на машине. У вас же есть водитель?

— Да.

— Отлично, — рассеянно проговорила Анджали. — Так что, мне позвонить вам, когда будет известен день оглашения вердикта?

Мотоциклист выехал им под колеса и в последний момент увернулся; Смите пришлось закусить губу, чтобы не закричать. Водитель погрозил ему кулаком и помчался дальше.

— Алло? — нетерпеливо сказала Анджали.

— Да, простите, — спохватилась Смита. — А вы узнаете заранее?

Анджали щелкнула языком.

— Сложно сказать. Надеюсь, не в тот же день. — Она замолчала. — А вы? Пока останетесь в Мумбаи?

Смита подумала и наконец решилась.

— Думаю, мы выедем послезавтра, — сказала она. — А завтра я смогу пробыть в больнице целый день, если понадобится.

— Но вердикт могут вынести и позже…

— Ничего страшного. Будет время познакомиться с Миной. И взять интервью у ее братьев.

— Идея хорошая. Но будьте осторожны. Особенно со старшим братом: он очень агрессивен. Увидите, как он ведет себя в суде. Но хуже всего в той компании Рупал Бхосле. Председатель деревенского совета. Братья поклоняются ему, как божеству. Жаль, что на него нельзя подать в суд.

— Трудно поверить, что такое варварское преступление могло совершиться с чьего-то одобрения…

— С одобрения мужчин, моя дорогая. Всему виной их идиотские понятия о семейной чести.

Смита услышала гнев в голосе Анджали.

Водитель нажал на клаксон, оглушив Смиту. Та растерянно огляделась. Они стояли в огромной пробке.

— Что там у вас творится? — спросила Анджали.

Смита наклонилась и похлопала водителя по плечу.

— Бхай, — произнесла она на неуверенном хинди, — что толку сигналить? Никто же не едет, на[13]?

Водитель глянул через плечо и смущенно улыбнулся.

— Верно, мисс. Но что делать? Привычка.

Она улыбнулась; его раскаяние ее обезоружило.

— Простите, — сказала она Анджали. — Я стою в пробке.

— Послушайте, — торопливо ответила та, — давайте будем на связи в ближайшие пару дней. Вы же, наверное, остановитесь в том же мотеле, где жила Шэннон, когда приезжала в Бирвад?

— Наверное, да.

— И с вами будет ее помощница? Как ее там… Нандита?

— Нандини.

— Точно, Нандини. Хорошая девушка. С ней не пропадете.

Они попрощались, и Смита угрюмо посмотрела в окно. По всему городу торчали палки уродливых новых небоскребов. Краска на старых зданиях облупилась. Повсюду были люди — толпы ошеломляли, наваливались со всех сторон. Людские реки стекали на проезжую часть с переполненных тротуаров, лавировали между машин, автобусов и грузовиков. Не в силах больше сносить жару в машине с закрытыми окнами, она опустила стекло со своей стороны и тут же подверглась оглушительному реву клаксонов. Оркестр безумцев играл какофонию; у нее возникло странное чувство, что машины разговаривают друг с другом, как в постапокалиптическом научно-фантастическом фильме. Захотелось заткнуть пальцами уши. Ей и раньше приходилось бывать в странах третьего мира, но Индия была даже не страной, а природной стихией, сметающей все на своем пути. Все в ней ошеломляло: стены престижной больницы, покрытые потеками бетельной жвачки; безумные пробки; огромные толпы людей, куда ни посмотри; нелепое желание Мохана, чтобы она признала Индию своей родиной. Сейчас Индия казалась невыразимо огромной и вместе с тем маленькой, провинциальной и душной. Что ж, придется стиснуть зубы и терпеть. Люди, которые хотят освещать такие сюжеты и ради этого ездить в самые отдаленные уголки планеты, выбрали эту работу не потому, что гнались за комфортом. В первые месяцы в Огайо, когда им приходилось совсем туго, папа говорил: «Трудности — это хорошо, бета[14]. Без них невозможно развиваться».