Ловкач и Хиппоза - Белошников Сергей Владимирович

Еще более странно, почему в тот момент я не задумалась о другом – неужели не ясно, откуда вообще в наше время у экс-советского человека такие деньжищи?!

Но что поделаешь – все мы крепки задним умом. А тогда в голове у меня вертелись самые невероятные предположения по поводу таинственного поведения моего (я уже вовсю мысленно называла его моим) нового друга и дальнейшего развития событий. Причем мысли эти все более приобретали очертания следующей традиционной картинки из женского журнала: ступени церкви, ликующая толпа народа, радостно рыдающие родители, на мне кружевное подвенечное платье до пят, рядом мужественный Антонио с алой розой в петлице белого смокинга и в туманной дымке близкого будущего – целый выводок очаровательных карапузов возится здесь, в каминной, на пушистом ковре под присмотром улыбающейся розовощекой деревенской няни. А я в это время нежусь в объятиях красавца-мужа у себя в будуаре, отделанном блекло-сиреневой тафтой. Упс!..

Я очнулась от грез и поняла, что мне немедленно надо поговорить с Антонио и выяснить, почему он секретничает и, кстати, насколько далеко могут зайти наши с ним зарождающиеся отношения. Иначе я просто умру от нетерпения и неразделенной любви.

И еще я сделала на взгляд постороннего совершенно непонятную вещь.

Я сунула небольшую фотографию, которую все еще держала в руках, к себе в сумочку. Зачем? Не знаю. В конце концов я женщина, а женщина просто по определению обязана совершать время от времени необъяснимые поступки.

Мысль о том, что мне надо срочно поговорить с Антонио, настолько меня подогрела (а может быть, виноват в этом был четвертый бокал шампанского), что я судорожно заметалась по каминной, не в силах спокойно дожидаться возвращения хозяина-полукровки. И тут я очутилась как раз неподалеку от двери, за которой он скрылся. Я быстро надела туфли (все же серьезный предстоял разговор), подскочила к ней и долю секунды раздумывала – стоит ли мне это делать, или нет. Я уже было заколебалась, совсем было собралась вернуться назад, в уютные кожаные объятия кресла-слона.

Но тут вездесущий черт толкнул меня под руку и я без стука, весьма решительно распахнула дверь.

* * *

За дверью оказалось совсем не то, что я ожидала. Я думала увидеть солидный кабинет современного русского бизнесмена, или какую-нибудь там курительную комнату с кальянами и трубками на ажурных полочках, а вместо этого я очутилась в узком коротком коридорчике, освещенном лишь тускло светящейся лампочкой под низким потолком. Коридорчик заканчивался маленькой площадкой, от которой уходила вниз и терялась в полумраке лестница.

Далее я уже не колебалась ни секунды. Любопытство мое разгорелось донельзя, и я двинулась к площадке. Придерживаясь за тонкие перила, я осторожно спускалась по ступеням деревянной лестницы, круто уходящей коридором куда-то вниз, судя по всему – в подвальные помещения необъятного дома. Вокруг царил полумрак. Было тихо, пыльно и до жути таинственно. У меня, к сожалению, присутствует ярко выраженный географический кретинизм: короткие лестничные марши резко поворачивали из стороны в сторону и я тут же потеряла всякую ориентацию.

Впереди забрезжил неясный свет, я миновала последние ступени и оказалась в гигантском подвале. Хотя, может быть, он показался мне таким большим после узкого лестничного прохода. Я остановилась и перевела дыхание.

Вверх уходили бетонные стены, под потолком слабо горели лампы в круглых хромированных абажурах. А сам подвал был заставлен какой-то рухлядью, пирамидами картонных коробок и штабелями деревянных ящиков почти до потолка. На ящиках чернели непонятные надписи на разных языках. Между штабелями были оставлены узкие проходы.

Я прислушалась. Откуда-то из дальнего угла подвала доносились неразборчивые голоса. Судя по всему, разговаривали несколько человек. А потом я вздрогнула, потому что кто-то ужасно злобно заорал. Слова-то я с грехом пополам расслышала, но от этого они не стали понятней: орали явно на испанском.

Это было уже слишком. Внезапный уход Антонио, его скрытность, таинственный то ли склад, то ли перевалочная база и к тому же – какая-то непонятная разборка на испанском. Я затаилась в проходе между ящиками, меня раздирали противоречивые чувства. С одной стороны – подмывало немедленно слинять обратно наверх, пока до моей нежной девичьей шейки не добрался неведомый испаноязычный злодей (а то, что это злодей, было понятно по тому, как он вопил), а с другой – до жути хотелось увидеть и понять, что же здесь в конце концов происходит. И какое отношение ко всему этому имеет медноликий Антонио.

Наконец, решившись, я осторожно пошла по стиснутому ящичными стенами проходу на голоса. Шла я недолго. Штабель впереди кончился, я на цыпочках подкралась к выходу из прохода и осторожно выглянула из-за крайнего ящика.

И что же я обнаружила?

А вот что. У дальней беленой стены подвала (метрах так в пятнадцати от меня) я увидела восьмерых мужчин в вечерних костюмах. И среди них – моего красавца Антонио. Его я заметила первым. Он стоял ко мне в профиль и тихо что-то говорил на ухо коренастому усатому дядьке лет пятидесяти. Дядька переминался с ноги на ногу и вертел круглой кошачьей башкой на короткой толстой шее. А еще дядька со злобным видом Карабаса-Барабаса попыхивал толстой сигарой и время от времени кивал Антонио в знак согласия. Было в нем что-то ненашенское, явно не русское. Может быть, чересчур набриолиненная шевелюра, может быть еще что-то, чего я сразу не уловила. За дядькой расположились еще двое красномордых папиков такого же иностранного вида. Они были похожи на персонажей американского фильма из жизни Чикаго тридцатых годов: было в них нечто бутлегерское и очень опасное. Чуть сбоку от Антонио, в тени, стоял и спокойно курил сигарету светловолосый мужчина примерно одного с Антонио возраста. Лицо его было плохо освещено, но оно показалось мне странно знакомым. Этого, конечно, не могло быть – откуда мой знакомый в этом подвале?!

А лицом к Антонио и дядькам стояли двое неслабых плечистых мужиков. Не надо было обладать большим умом, чтобы понять: они здесь что-то вроде телохранителей. Ну, и, по совместительству, палачей. Быки, одним словом. Вот у них-то были стопроцентно русские ряшки. Быки были без пиджаков, в белых рубашках с закатанными рукавами. Оба короткостриженые и отличались друг от друга только тем, что один был огненно-рыжий, а у второго на лбу была какая-то круглая шишка, – как у этого недоделанного Ван Дамма. Я их так про себя и окрестила: Рыжий и Шишка. У обоих под мышкой в кобурах висело по пистолету. Быки угрожающе замерли возле последнего участника этого явно секретного подвального совещания.

Он был небольшого роста, худощавый. Я его сразу для себя мысленно обозвала Карбышевым. Дело не только в том, что он был с головы до ног мокрый, как наш героический генерал. Ведро воды, из которого его, видать, поливали, стояло рядом с Карбышевым. Дело было совсем-совсем в другом: он не стоял рядом с мордоворотами, куда там: он был подвешен за руки у стены к потолочной балке. И висел, еле-еле касаясь грязного пола носками черных ботинок. С ботинок текло на пол. Вечерний костюм Карбышева находился в некотором беспорядке: смокинг был разодран, рубашка висела клочьями. Лицо Карбышева, вернее то, что от него сохранилось, было в кровище и синяках. Судя по остаткам лица, с ним уже давненько так беседовали.

Антонио перестал шептаться с коренастым. Тот, в свою очередь, что-то тихо спросил у моего красавца Антонио. Антонио не спеша повернулся к висящему, уставился на него своими синими глазищами и негромко спросил:

– Сеньор Рамирес в последний раз тебя спрашивает: кому ты передал в пятницу последнюю партию кокаина?

Спросил-то Антонио негромко, но таким тоном, что у меня кровь в жилах заледенела. К тому же зловещее слово "кокаин". В Антонио, видать, заговорила кровь родственников с материнской стороны. Да здесь просто опорный пункт Медельинского картеля, – дошло до меня наконец-то!