От Сталина до Путина. Зигзаги истории - Николай Анисин

Площадь перед Домом Советов была полупуста. Из огромной толпы, уведенной отсюда к телерадиоцентру, обратно вернулась ее ничтожно малая часть. Большинство отправилось по домам: кого-то завтра утром ждала работа, кого-то ужас стрельбы в Останкино погнал в безопасные свои квартиры.

Я подошел к группе людей под темными окнами парламентского дворца. Она слушала новости из радиоприемника: Ельцин объявил в Москве военное положение – народное восстание в столице он расценил как вопиющие беспорядки, с коими необходимо покончить. Каким образом – не было сказано.

Известие о введении военного положения разнеслось по всей площади. Но она не опустела. То же известие, наверняка, довели до сведения засевших в Доме Советов казаков, отставных офицеров и парней из Русского национального единства. Но они не складывали оружие и не уносили ноги: не довелось отбиваться при осадном положении, будем – при военном.

На задворках площади – рядом с палатками невооруженных защитников парламента – горели костры. У крайнего из них со стороны Горбатого моста я узрел знакомые лица – поэта Лещенко и коммерсанта Потёмкина. Они сидели на бревнышках еще с тремя какими-то мужиками. По кругу их компании ходил раздвижной пластмассовый стаканчик. Обернувшись на мои шаги, Потёмкин показал мне на свободное место напротив:

– Давай к нам. Мы не бражничаем – поминаем товарищей. Ты из Останкино?

– Да.

– Сколько там наших полегло?

– Машин «Скорой помощи» видел десятки, значит – убитых и раненых больше сотни.

Я опустился на край бревнышка. Потёмкин вынул из пакета у его ног вторую бутылку водки, отвинтил крышку, наполнил стаканчик и протянул мне:

– Выпей за убиенных, с которыми мы могли победить. «Наши павшие нас не оставят в беде, наши мертвые, как часовые…» Если поэт Высоцкий прав, то мы милостью сегодня вознесенных на небеса – завтра выживем.

Опустошенный стаканчик я передал Потёмкину. Он влил в него водки. Стаканчик опять пошел по кругу. Лещенко, член Союза писателей СССР и бомж Российской Федерации, возвратив Потёмкину опорожненную посудинку, потряс перед ним железной трубой:

– Думаешь, Серега, в рукопашную нам идти вот-вот – этой ночью?

– Рукопашных, Володя, – Потемкин отвел трубу Лещенко влево, – здесь вообще не будет. Именно поэтому я распустил по домам моих друзей-десантников. На рассвете над Домом Советов закурлычат самолеты-штурмовики с вертолетами и начнут крушить этаж за этажом. Крушить до тех пор, пока все оттуда не выйдут с поднятыми вверх руками. Этот ход при военном положении – самый надежный. И именно его Ельцин предпочтет. Вот увидишь. Ельцин не так глуп, как Руцкой, который победоносную толпу угнал из центра столицы на окраину и подставил под пули…

У Лещенко отвисла губа. Он дернул Потёмкина за лацкан его коричневой куртки:

– Серега, чо чушь накаркиваешь? Если ты предвидишь разгром, то почему тут остаешься?

– Дорогой поэт, тебе штатскому, трудно понять меня, военного. – Потемкин приподнял полу куртки и показал Лещенко блеснувший в свете костра металл. – На моем правом плече – автомат Калашникова укороченный. Он мне не даден. Я сам захватил его в бою. А расстаться с ним просто так не могу. Если я, офицер, брошу оружие до исхода боя, мне всю жизнь будет стыдно.

В пакете у ног Потёмкина была еще одна не приконченная бутылка. После третьего стаканчика водки на голодный желудок меня сморило. Глаза слипались и я, сказав Потемкину и Лещенко: «До встречи на рассвете», – двинулся через площадь к двадцатому подъезду Дома Советов.

С момента выхода антиконституционного указа Ельцина и до блокады парламента я шесть ночей коротал здесь. Удавалось мне и поспать – в кабинете на шестом этаже, который оставили подчинившиеся ельцинскому указу депутаты-демократы. В сей кабинет от костра я и направился.

В холле двадцатого подъезда ходили, стояли, сидели вооруженные бойцы. Они же с автоматами – на постах на лестничных площадках. Защитники парламента ожидали штурм и готовились его отражать.

Кабинет депутатской фракции «Смена»-«Новая политика» на шестом этаже был никем не занят. Я составил в ряд четыре мягких стула: вот тебе – кровать, вот – подушка из подшивки газет. Пора чуть-чуть бай-бай.

Разбудили меня какие-то хлопки. Уже светало. Я вскочил и выглянул в окно. Мимо подъездов парламентского дворца со стороны мэрии бежал мужик в камуфляже и палил в воздух из пистолета: тревога! Минута – и на площадь ворвался бронетранспортер. Он сходу открыл огонь из пулемета по людям у костров и палаток. Потом остановился, и его пулемет прицельно бил и бил по рассыпающимся живым мишеням. Одни мишени валились и замирали, другие – упав, ползли прочь в направлении стадиона «Красная Пресня».

Забрызгав площадь кровью, бронетранспортер развернулся. Обратно поехал. Дернулся. Заглох его двигатель, мне показалось. А из-за изорванной пулями палатки поднялась коричневая кожаная куртка с автоматом в правой руке – Сергей Потемкин. Он бегом рванул к костру, где лежали три тела. Всех ощупал и одно тело с признаками жизни, видимо, взвалил себе на плечи и понес к Дому Советов. За Потёмкиным к лежащим у костров стали подходить остальные спасшиеся от пуль.

Потёмкин с раненым был уже в метрах двадцати от двадцатого подъезда. Оттуда им навстречу вышли вооруженные охранники Дома Советов, и тут бронетранспортер тронулся – но не вперед к мэрии, а налево по кругу и его пулемет полыхнул по Потёмкину и раненому на его спине. Они рухнули. Стрельбу по вновь замелькавшим у костров людям бронетранспортер не возобновил – довершил разворот на 360 градусов и убрался с площади.

Я, надев плащ, рванул с шестого этажа вниз – к холлу двадцатого подъезда. Узнать – что там творится и жив ли Потёмкин. Но на лестничной площадке этажа третьего мне путь преградил пост автоматчиков со значками Союза офицеров:

– Куда прешь? Катавасия началась. Всем без оружия забиться в нору – в зал Совета национальностей.

Меня понесло вверх – к переходу в коридор противоположной стороны Дома Советов. Понесло выяснить: что происходит у его парадного входа – на набережной Москвы-реки?

Так у хилой баррикады – с полсотни людей. Поэт Лещенко с железной трубой в руке – в их числе. С Нового Арбата мчат три бронетранспортера. Они разметают баррикаду, выезжают на набережную и становятся мордами вперед к дворцу парламента.

К бронетранспортерам стекаются разбежавшиеся от баррикады. Они, мелькнуло в моей голове, сейчас завяжут диалог с экипажами боевых машин. Ан, нет. Бронетранспортеры заговорили пулеметами – открыли пальбу по Дому Советов. Огонь велся не на поражение кого-то, а по всем окнам подряд. Бах-бах-бах, ту-ту-ту: пулеметы бронетранспортеров изничтожали и изничтожали зачем-то стекла напротив них.

Потом на набережной Москвы-реки появились танки. Гул их пушек перекрыл стрекотание пулеметов БТРов. Пушки танков лупили не по конкретным целям – они просто снарядами корежили стены Дома Советов.

Ошибся малость в прогнозе мой друг Серега Потёмкин, себе я заметил: не бомбами и ракетами авиации решил Ельцин сносить этажи парламентского дворца.

Пальба из танковых пушек не утихала. Штурмующих же дворец подразделений не появлялось. Прав, оказывается, был Потёмкин, признал я: пусть и не с воздуха, а с земли шквалом металла заставит Ельцин всех выйти из Дома Советов с поднятыми вверх руками.

От очередного разрыва снаряда из танков на мой плащ посыпались крошки штукатурки с потолка. Испуг меня не хватил. Но шастать по расстреливаемым этажам не имело смысла, и я потопал в нору – самое безопасное помещение парламентского дворца – в зал заседаний Совета национальностей, отделенный от улицы двумя стенами. Там находились депутаты, журналисты и их все дни блокады обслуживавшие поварихи с буфетчицами. Вдоль входа в зал ходил вперед-назад бледный, как мел, председатель Верховного Совета Руслан Хасбулатов – с трубкой во рту и тремя телохранителями.

Паники в зале не было. Но слышались разговоры: сюда ворвется под пальбу из танков пьяный ОМОН и всех перебьет.

Я сел в свободное в зале кресло рядом с корреспонденткой «Советской России» Надей Гарифуллиной и неожиданно уснул. Стены дворца все содрогались и содрогались от танковых снарядов, а я всё спал и спал.

Канонада под вечер еще гремела. Мне, отменно выспавшемуся, внутренний голос вдруг повелел побрести к парадному входу в Дом Советов – к сотне охранявших его автоматчиков. В сей момент в двери парадного подъезда ступил худощавый гражданин – в пиджаке, в рубашке без галстука и с поднятыми вверх руками.

– Руки-то опусти, – ему приказал дюжий командир автоматчиков. – Мы по безоружным не стреляем.

Гражданин в пиджаке представлял самых грозных носителей военной формы – бойцов лучшего в мире спецназа – группы «Альфа». Его повели наверх – на переговоры к Руцкому, видимо. Когда я вернулся обратно в зал Совета национальностей, там объявили: достигнута договоренность – ни нападать, ни обороняться. Защитники парламента добровольно расстаются с оружием, группа «Альфа» без боя входит в Дом Советов, забирает в полон Руцкого, Хасбулатова, Ачалова, Макашова, а остальных выпроваживает на любую из четырех сторон света.