Левый фашизм (СИ) - Нигматулин Марат "Московский школьник"

Социальные процессы, приведшие в итоге к образованию фашизма, не были каким-то уникальным явлением, имевшим место лишь в определенных странах, но с разной выраженностью происходили во всех европейских странах. При этом следует отметить, что хотя во всех европейских странах возникали околофашистские организации, – в различных местах эти структуры проявляли себя по-разному. Если в Германии, понесшей тяжелейшее поражение в Мировой войне, фашисты вели себя довольно агрессивно, будучи заранее настроенными на расизм и милитаризм, то в Италии, хотя и выигравшей войну, но не получившей в результате победы никаких выгод, – фашисты вели себя куда более мирно, а их национализм оказался намного менее выраженным. Во Франции же и Бельгии, – странах, оказавшихся победительницами в Мировой войне, – фашисты оказались и вовсе лишенными многих своих «родовых» черт, обычно присваиваемых им всевозможными буржуазными исследователями.

В тридцатые годы во Франции разворачивает свою деятельность Марсель Деа, в то время как в Бельгии начинает агитировать Анри де Ман: именно эти два человека и сделались главными идеологами «неосоциализма». Марсель Деа, будучи на протяжении весьма долгого времени представителем правого крыла французской социал-демократии, сформулировал данную политическую позицию наиболее полно. Говоря о его программе, мы в первую очередь должны заметить, что он в значительной мере отверг марксизм, а равно с тем выступил против социалистической революции. Вместо этого М. Деа пришел к выводу о том, что в связи с изменениями, происходящими в современном ему капитализме, классовая борьба хотя и не исчезла полностью, но потеряла свое значение, а потому марксизм признавался более негодным для объяснения социальных процессов [168]. Если говорить об экономических воззрениях и предложениях, выдвигаемых представителями «неосоциализма» во Франции и Бельгии, то нетрудно заметить, что они в этом вопросе полностью скопировали программу итальянских фашистов. Анри де Ман и Марсель Деа предполагали объединение трудящихся и предпринимателей в «синдикаты», с помощью коих предполагалось преодоление классовой борьбы [169]. Параллельно с этим в программе присутствовали общие положения, связанные с усилением государственного регулирования экономики, повышением налогов для предпринимателей и национализацией крупнейших предприятий [170].

Если кто-нибудь потребовал бы от нас предоставить ему краткую, но при этом наиболее содержательную характеристику французских и бельгийских «неосоциалистов», то мы могли бы сказать, что это просто очищенные от всех посторонних примесей фашисты. Несмотря на всю необычность и даже некоторую провокационность такого заключения, мы можем вполне рационально его обосновать. В первую очередь следует помнить о том, что фашисты в Италии и Германии активно использовали популистскую риторику, которая всегда затрудняла их точную идентификацию. Так, немецкие нацисты неустанно спекулировали на еврейском вопросе, который весьма остро стоял тогда в Германии. Параллельно с этим национал-социалисты использовали в своей пропаганде охватившие широкие массы немецкого населения реваншистские настроения. Поскольку же люди во Франции и Бельгии не познали ни горечи военного поражения, ни остроты еврейского вопроса, то местные «неосоциалисты» не имели никакой возможности спекулировать на этих темах. Одновременно необходимо заметить, что некий особый «боевой дух» итальянских и немецких фашистов имел свое специфическое происхождение. Все дело в том, что в Италии и Германии (и притом особенно ярко в последней) проявлялась идеологическая борьба между различными общественными силами. Борьба эта приобретала подчас весьма жесткие и даже кровавые формы, выливаясь в массовые драки со стрельбой и поножовщиной. Именно поэтому все без исключения политические партии Германии содержали при себе особые отряды из крепких молодых людей, в функции которых входила охрана собственных и срыв вражеских демонстраций. Иными словами, знаменитые штурмовики использовались для того, чтобы охранять нацистские митинги от провокаций со стороны других партий, а также для того, чтобы портить митинги чужие, нападая на ораторов и политических активистов. Поскольку во Франции и Бельгии политическая борьба происходила в куда менее жестких формах, то и местные «неосоциалисты» не обзаводились своей вооруженной охраной. В конечном итоге заметим, что фашистские движения всюду питались за счет обострения социально-экономического положения, которое было столь тяжелым в послевоенной Германии, обеспечив соответствующим силам массовую базу. Во Франции и Бельгии же послевоенный кризис был намного менее глубоким, нежели в Германии, а потому и околофашистские организации там сложились не сразу после войны, а лишь в начале 1930-х годов, будучи вызванными к жизни Великой депрессией, повлекшей за собой существенное ухудшение качества жизни для французских народных масс. При этом, однако, французские фашистские организации даже в самый разгар последующего кризиса не приобрели той боевитости, свойственной немецким нацистам.

Поскольку социально-экономические условия Франции и Бельгии были совершенно неподходящими, то и фашизм здесь оказался намного слабее, нежели в Италии и Германии. Наиболее красноречиво говорит об этом тот факт, что во Франции так и не сложилось единой фашистской партии, подобной итальянской или немецкой, а вместо нее одновременно существовало несколько десятков организаций, подчас очень сильно различающихся в идеологии. Так, помимо Народной партии Жака Дорио существовало еще Национально-народное объединение (фр. Rassemblement National Populaire) Марселя Деа, притом даже несмотря на то, что в идеологии этих двух организаций не было почти никаких различий, – они вовсе не стремились к объединению или даже блоку. При этом следует отметить, что если итальянские и немецкие фашисты хотя вели свою родословную от социалистов, но все же безнадежно оторвались от них, то фашисты французские даже в самом конце 1930-х годов считали себя частью левого движения. Именно поэтому многие фашистские организации «неосоциалистического» толка приняли участие в Народном фронте, а их члены впоследствии пополнили ряды Сопротивления [171]. При этом следует заметить, что почти все существовавшие в тогдашней Франции фашистские и околофашистские организации были весьма аморфными и рыхлыми структурами, не представлявшими существенной опасности для властей Третьей республики [172]. Помимо этого мы должны отметить ту важную особенность французского фашизма, отличающую его от всех прочих национальных разновидностей этой идеологии и создающую особенно заметный контраст с немецким национал-социализмом. Эта особенность заключается в том, что французский фашизм был полностью лишен националистических элементов вплоть до начала Второй мировой войны. Напротив, французские фашисты жестко критиковали расизм и национализм, во всех своих программных документах постулируя интернационализм и равенство [173]. Лозунг же «Французский социализм для французской расы!» был принят на вооружение лишь после того, как немцы оккупировали Францию, притом не по собственной инициативе партии, но по наставлению завоевателей. На протяжении всей войны лозунг этот оставался весьма непопулярным как среди партийцев, так и в народных массах.

Именно поэтому как нельзя более прав Д. Жвания, утверждавший, что «если бы Деа не стал коллаборационистом, то современная социал-демократия наверняка обращалась бы к его идеям» [174]. Словом, и сейчас на Западе находится большое количество мыслителей социал-демократической и леволиберальной направленности, заимствующих те или иные положения из концепции «неосоциализма» М. Деа. Так, широко известная и получившая весьма существенное распространение на Западе идеология «коммунитаризма», о приверженности которой изначально заявили британские «новые лейбористы» во главе с Т. Блэром [175]. Согласно мнению некоторых исследователей, «идеология «нового лейборизма» вобрала в себя различные по содержанию философско-политические направления: христианский социализм, коммунитаризм и неолиберализм» [176]. При этом нельзя не отметить, что вся означенная эклектика касалась в первую очередь идеологической сферы, почти никак не отражаясь на реальной политической деятельности «новых лейбористов», которая всегда оставалась подчеркнуто неолиберальной [177] [178]. Сейчас, когда «новый лейборизм» показал всю свою несостоятельность и потерпел абсолютный крах в Британии, к идеологии «коммунитаризма» начали обращаться американские демократы [179] [180]. При этом хорошо было бы поставить вопрос о самой сущности этой новой идеологии, о предложениях, выдвигаемых ее защитниками в позитивном аспекте. Говоря о программе как британских, так и американских «коммунитаристов», мы не можем в некоторой степени не испытать навязчивого чувства déjà vu, поскольку в их программах едва ли отыщется хоть один оригинальный пункт. Едва ли не все выдвигаемые ими предложения на поверку оказываются лишь переписанными под риторику «постиндустриальной эры» и «цифровой экономики» старыми синдикалистскими и корпоративистскими идеями, выдержанными в духе «третьего пути» [181]. Ключевым представлением, вокруг которого строится вся последующая программа «коммунитаристской» партии является идея о том, что ключевую роль в истории человечества играют не отдельные люди, а некие сообщества. «Коммунитаристы», исходя из этого начального положения, предполагают развивать в обществе корпоративные отношения, параллельно с этим поощряя трайбализм. Разумеется, подобные идеи сближают представителей данного политического направления не только с французскими «неосоциалистами», но и с итальянскими фашистами. Поскольку же последние оказываются глубоко дискредитированными как в массовом политическом сознании, так и в некоторой части академических кругов, то и ссылки на их опыт выглядели бы крайне неуместными с точки зрения практической выгоды. Именно поэтому нынешние сторонники «корпоративного государства» вовсе не стремятся разглашать информацию о своих идеологических предшественниках.