Скрипка неизвестного мастера - Нина Дашевская

Он перебирал скрипки — все подряд, а Борода играл. Играл с удовольствием. И Винченцо решился, наконец, доверить ему Руджери. Интересно, сможет ли уличный музыкант распознать среди знати короля?

— Вот, попробуй ещё. Не Бог весть что, конечно, — он попытался скрыть волнение за напускной небрежностью.

— Красивая, — отозвался Борода. Он принялся подстраивать скрипку и слегка ущипнул пальцем басовую струну. «Соль», — тихонько отозвался ангел внутри скрипки.

— Дай мне эту! — тут же негромко сказал мальчишка и протянул руку. Это был тихий приказ. И Борода тут же безропотно отдал ему драгоценного Руджери. Винченцо и глазом не успел моргнуть!

И тут мастер понял, почему этот юноша показался ему таким странным. Понял по тому жесту, каким он протянул руку за скрипкой. Он не видел её; он вообще ничего не видел. Мальчишка был слепым.

Тем временем он удобно устроил скрипку на левом плече и начал играть. Игра его была странной: он словно пробовал звуки на вкус. Какой из них ниже, какой — выше. Вот так — тише, а так — громче. Медленно тянется нота — и вдруг рассыпается мелкими каплями, сияющим дождём. Владеет инструментом мальчишка, конечно, потрясающе. Но что он играет, чёрт возьми?! Это что — музыка? Какие-то дикие гармонии, рваные клочки мелодии…

Дерзкий мальчишка, надо бы отобрать у него инструмент!

Но почему же не хочется — да что не хочется, просто страшно прервать его? Почему словно очаровала его эта непонятная лавина звуков? Словно новый чужеземный плод, острый и тёрпкий на вкус — он обжигает язык, но хочется пробовать его ещё и ещё…

И Винченцо с удивлением обнаружил, что этот хаос звуков становится всё более стройным, вернее — это стройность была и раньше, только он не понял сначала — другая стройность, непривычная уху. Будто картину большого мастера разодрали в клочки, а потом склеили как попало. Но в том, как склеили, вдруг тоже обнаружилась какая-то новая, дерзкая красота..

И тут среди этих чужих звуков Винченцо услышал три повторяющиеся ноты — ещё не мелодия, но зерно её. И оно прорастало всё выше, выше — и… И мелодия понеслась, как на крыльях, словно диковинная птица из далёкой страны. И Винченцо услышал тёплый ветер с моря и шелест листьев. Он закрыл глаза — и увидел следы на песке, и услышал голос… Чей?!

Что за дурацкий романтизм, он никогда в жизни не был столь сентиментален! Да что с его глазами?! За последние девятнадцать лет на них появлялись слёзы лишь от крепкого табака да от резкого ветра! Или это острая ледышка тает у него в груди?!

А птица неслась, мчалась по небу, а тёплый ветер нёс её бережно, нежно.

Винченцо и не заметил, когда вступил старший, Борода. Как он подхватил другую скрипку, и повёл свою мелодию — нежно, деликатно, только бы не спугнуть! Он нёс волшебную птицу словно в тёплых ладонях. Эх, а Винченцо поначалу недооценил его, Борода тоже удивительный, чуткий музыкант! Будто серебряная оправа для драгоценного камня…

Хотя нет, младший не похож на бриллиант — он, скорее, метеор, сияющая комета из чужой галактики. А старший… Нет, старший — здешний, земной. Он — как зимнее солнце в дымке. Не бьёт в глаза, но светит…

Слепой музыкант вдруг резко опустил скрипку. Мелодия оборвалась на полуслове. И старший растерялся — попытался что-то договорить, закончить — но тоже бросил и опустил смычок.

Винченцо молчал. Мальчишка протянул скрипку в пространство — возьмите, и мастер бережно забрал её у него.

— Сколько ж тебе лет? — спросил вдруг Винченцо.

— Осемнадцать, — ответил слепой своим стеклянным голосом, и Винченцо словно ошпарили: надо же, у меня мог бы быть такой сын!

Слишком долго длилось молчание, и старший брат шумно вздохнул и стал собирать свои обломки.

— Спасибо Вам, мастер. Мы и так оторвали Вас от работы… Нам пора.

— Стойте! — Винченцо вдруг испугался, что они вот так просто возьмут и исчезнут навсегда. — Сегодня у меня не простой день. Останьтесь — будете моими гостями.

За славным ужином — жареная рыба, помидоры с сыром да бутылка доброго вина — Винченцо узнал своих гостей поближе. И всё большей симпатией проникся к ним — особенно к старшему, Марко. Они рано остались без родителей; но Марко не отдал больного брата в приют, хотя и сам был совсем ещё ребёнком. Он выучил младшего играть на скрипке.

— Знаете, синьор мастер, Пьетро удивительно способный к этому оказался. Ловкий, как обезьянка — что ни покажешь, всё повторит в точности! К девяти годам уж играл, как взрослый. Мы большой успех тогда имели… Сейчас — не то, вырос слишком…

— И что ж, неужели на площади ты играл то, что я слышал сегодня?!

Братья засмеялись.

— Нет, за такое, пожалуй, и поколотить могут крепко…

— Удивительная музыка, — продолжил Винченцо, — никогда не слыхал такой.

— Я тоже, — неожиданно признался Марко, — он никогда раньше и не играл ничего такого…

— Это скрипка, — объяснил Пьетро. — Она как будто вела меня… Скажите, синьор, а ведь это и есть знаменитый Страдивари?

— Нет, юноша. Но скрипка работы большого мастера — Руджери. Великий мастер… Но скажи, когда ты понял? Как ты узнал, что этот инструмент — особенный? Неужели — только от звука одной струны?!

— Я слышу то, что другие не видят, — усмехнулся Пьетро. — Когда ты сказал: «не Бог весть что», я сразу понял — это лучшая у тебя. Ну и потом — струна запела… Никогда не держал в руках ничего такого. Как родная мне оказалась…

Фамильярность мальчишки почему-то не смутила и не рассердила Винченцо. Неожиданно дикая мысль пришла ему в голову: а что, если?.. Плюнуть на всё — отдать мальчишке Руджери. Он достоин её даже больше, чем сам господин капельмейстер. И будь, что будет. Придумать всё, что угодно: воры, пожар, наводнение — знать не знаю никакой скрипки!

Нет, это, конечно, пустое. Найдут, отнимут, обвинят в краже… Добра братьям это не принесёт. Придётся клеить те щепки, которые они принесли.

Когда за неожиданными гостями закрылась дверь, Винченцо уселся в кресле и долго смотрел на мерцающее пламя свечи. Он думал, что теперь долго не сможет уснуть. Сделал несколько глотков, поставил пустую бутылку на пол — и тут же провалился в глубокий тяжёлый сон.

VIII. Герцель

Сырым февральским вечером Кешка пробирался между гаражами. Он возвращался от Михаила Соломоновича, с урока. Вот уже четыре месяца он каждый вторник ходит к нему заниматься, но это секрет. Настоящий секрет! Даже мама с папой ничего не знали об этих занятиях. Раньше Кешка переживал, что они целыми днями на работе, а теперь это оказалось очень кстати. Старался все уроки сделать ещё в школе, на подоконнике — чтобы не упускать то время, пока он дома один. Занимался, как мог — только бы Михаил Соломонович не подумал, что это так, несерьёзно. Кешка покажет, какой он малыш!

Поначалу руки уставали страшно, и плечи, и спина, а потом — ничего, привык. Иногда получалось — часа три в день. И потом — скрипку наверх, на антресоли! Чтобы никто не узнал, не раскрыл его тайну раньше времени. А какого такого времени, Кешка и сам не знал.

И Таня молодчина — Тигру ни слова! Она, кстати, сама занималась с Кешкой сольфеджио, папа сказал — для обоих польза. Поначалу, услышав страшное слово «сольфеджио», Кешка чуть не сбежал. Но Михаил Соломонович объяснил, что это необходимая вещь — как музыкальная грамота. Оказалось — на самом деле ничего страшного, сплошная математика. Ну, ещё слух. С математикой — понятно; а вот слух у Кешки действительно особенный — не ошиблись тогда проверяющие в детском саду! Стоило ему узнать ноты — и он слышал их везде: в звонках телефона, в гудках машин и звоне чайной ложечки. Кешка, конечно, лез из кожи вон, чтобы Таня не подумала, что он тупой валенок. И она не могла нахвалиться, до того быстро Кешка перескакивал из учебника второго класса в третий, тут же — в четвёртый…

А вот Михаил Соломонович никогда его не хвалил. Правда, и не ругал тоже. Спокойно объяснял, что и как нужно сделать. Он часто занимался дома и с другими учениками, и Кешка сидел на этих уроках, слушал студентов. И заметил такую странную вещь: если Михаил Соломонович говорит «хорошо, молодец» — и больше ничего, то, значит, совсем плохи дела. Так плохо, что ему и заниматься не хочется. Если же вскакивал со стула, начинал петь, хватал скрипку, показывал, значит — интересно, хорошо!

А ругал — по настоящему ругал — одного-единственного студента, Сашу Волкова. И Сашка этот был лучше всех. Кешке даже бывало обидно, когда на самом красивом месте Михаил Соломонович вдруг обрывал его:

— Куда ж ты несёшься, курица!!

Сашка смеялся, Михаил Соломонович вскакивал — и весь урок уже был на ногах. Пел, размахивал руками — а Сашка начинал с ним спорить, даже злился и специально как будто играл хуже… Михаил Соломонович ругал его уже по-настоящему — Кеша, заткни уши! А потом вдруг молча возвращался в кресло и закуривал. Ни с кем другим он не позволял себе курить во время урока! А Сашка отворачивался к окну, и долго стоял так, молча.