Княжья воля (СИ) - "Константин"

— В какую пойдем? — пытается уточнить у меня предстоящий маршрут Голец. — В Полоцке две корчмы, одна у посадских пристаней, другая возле торга.

— Какая дальше? На пристанях? Вот туда и двинем, ноги размять нужно.

Небо пухнет синими тучами, холодный ветер сбивает их в кучу на восточном краю горизонта словно для намеченной массированной атаки на вражеские редуты. Да пора бы уже. Даже я понимаю, что слишком сухая осень, как и бесснежная зима очень хреново для будущего урожая. Сам я в календаре давно и бесповоротно заблудился, но сведущие ворчат — снега ждут, говорят, требы богам класть нужно пуще обычного, еще день-другой и пойдут князю кланяться, чтобы созывал волхвов на капище и сам возглавил ритуал жертвоприношения. Хорошо хоть потеплело с ночи, даже земля под ногами сделалась мягкая.

Разрумяненные ветром, разогретые ходьбой мы вваливаемся в корчму возле посадских причалов. Снаружи городская забегаловка представляет собой приземистый, прямоугольный, толстобревенный сруб с четырехскатной соломенной крышей. Передняя дверь с крылечком без ступеней и сеней, парочка низких окошек с тяжелыми ставнями. В полутемном помещении торцами к центральному проходу установлены десять длинных столов по пять с каждой стороны, с промежутками между соседними лавками в три шага. В дальнем углу рядом с кухней две отдельные комнатки для постояльцев, по-моему, не лучшее место для отдыха, потому как весь гам и все запахи из общего зала должны без труда проникать сквозь чахлые дощатые двери.

Удушливый чад от жировых светильников, сивушных испарений, человеческого пота перемешивается здесь с запахами дыма и готовки, превращаясь просто в адское амбре, способное навсегда лишить обоняния любой служебной собаке-нюхачу.

Народу не так уж и много. Навигации хана, пустеют причалы, пустеет и корчма, поить и кормить скоро станет почти некого, это вам не кафешка на уютной улочке Парижа. Не много народу, но и не мало. За столами справа кучкуется какой-то сброд, угрюмые деды да хмурое мужичье. Грызут сухари, пивко потягивают, кто-то уткнулся рылом в миску с похлебкой, двое рядом с ним азартно играют в какую-то игру, по-очереди выбрасывают из горсти на стол плоские камешки. Грузчики, должно быть, портовые, пару физиономий я вроде как признал. Хавка в этом забытом Богом времени, надо отметить, стоит совсем не дорого, впрочем как и выпивка. На один серебряный дирхем можно четверых напотчевать.

Голец ведет нас налево к пустующим лавкам за третьим от входа столом по соседству с большой, громкой компанией. Я советую парням приземлиться всем на одну лавку, чтобы не сидеть спинами к незнакомым мужикам. Пока Голец бегает, гоношит по поводу жрачки, я осматриваю помещение взглядом знатока. Ничего особенного и лишнего, обычная дешевая рыгаловка, у нас таких полным-полно, пивнушками называются, наилучший вариант накачаться разбавленным пойлом после работы. Скучная берлога, думаю и еда здесь такая же дерьмовая…

А вот мужички напротив занятные. Десять человек. Все в добротной, хорошей выделки одежде явно импортного производства. Предводитель во главе стола — кудрявый с окладистой бородой, породистый мужичара годков пятидесяти. По бокам у него двое парней. У чернявенького бородка уже лезет, второй сопляк совсем лет семнадцати, глаза голубые, кудри светлые как у херувимчика с картинки. Часто сдвигают кубки, ложками намахивают, словно кочегары в паровозную топку уголь, закидывают в жадные рты кашу из больших деревянных плошек. Эти трое сидят, не вставая, семеро же, утерев усы, выходят из корчмы, их места через пять минут занимает другая семерка. Похоже, какой-то отряд обедает, кто-то ест, кто-то на стреме, охраняют что-то или кого-то. Кроме ножей на поясах оружия при них не заметно, но ребята все рослые, плечистые.

— Что за людишки? — спрашиваю вернувшегося Гольца.

— Новгородские гости отдыхают.

— Чьи гости?

— Ничьи. Купцы с заморья возвращаются. Видать, славно поторговали, корчмарь погреба почитай опустошил.

— Так ведь не задаром опустошил.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Не задаром. Платят щедро, не пожалуешься. Новгородцы они такие…

— На корабликах идут?

— Ага. Ночевать не станут. Спешат, боятся реку льдом закроет. Задержались где-то. Утром гребцов выкликивали, троих самых здоровых взяли, обещали хорошо заплатить. Вон тот молоденький у них старшой.

Херувимчик главный? Хотя, все может быть… Отец купец в первый самостоятельный рейс отправил или еще чего. М-да, рисковые ребята. До Новгорода еще как до Китая, а за прогноз погоды тут никто слыхом не слыхивал. Встрять могут как герои челюскинцы. Оттого и спешат.

— Когда только ты все успеваешь? — качаю головой. — И на суде у князя выступать и про новгородцев разнюхать…

Парочка полнотелых девах заставляют наш стол экологически чистой закусью. С одной из них титястой и чернобровой Голец не сводит масляного взгляда.

— Как звать? — игриво толкаю его в бок.

— Вешня, — отвечает шепотом. — Дочка корчмаря.

— Подкатывал уже?

— Собираюсь только.

Разбираем ложки. Как я и просил, ни медов ни квасов пьяных нам не подали, зато снеди притащили на взвод. Лукавит, по ходу, Гольчина. Будто я не знаю, что деньжат у него всего ничего, а малый он хозяйственный, прижимистый, если так каждый раз расшвыриваться будет обанкротится в два счета. Небось уже с хозяином насчет Вешни сговорился, вот и балует корчмарь будущего зятька с дружками. А что? Княжеский дружинный человек не фраер какой-нибудь, не голь перекатная наподобие вон тех у входа.

Странное на меня накатывает ощущение. Будто что-то очень важное упускаю. Нить, внутренним взором схваченная, ускользает. Я концентрируюсь и внимательно еще раз оглядываю корчму. Новгородцы потихоньку начинают расходиться, остается лишь троица во главе стола. Портовые несуны или кто они там тоже почти все порассосались, сидит восемь человек на той половине зала, да за нами парочка тихих, гусятину копченую трескают.

Самый молодой из новгородцев приподнялся, оправляя полы одежды, потом раскинул в стороны руки, потянулся с наслаждением, встретился со мной глазами, белозубо улыбнулся. Я замечаю у него на поясе две кожаные сумки похожие на большие кошельки с клапаном. По тому, как они оттягивают тугую опояску, видно — тяжелые. У второго парня такая же история — две сумки висят, явно не пустые.

Вот откуда это чувство. Не даром сидят костогрызы. Рожи старательно отворачивают, но для меня любых слов красноречивее острые, внимательные взгляды бросаемые украдкой на новгородцев.

Хм, будь я дома, с удовольствием поглядел бы за работой жуликов, тем более на нейтральной территории. Даже правило такое существует немного суеверное: заметил чего — не мешай другим работать, иначе бумеранг может вернуться когда сам на дело пойдешь. Однако сейчас что-то меня взбудоражило не на шутку. Быть может звание княжеского дружинника или симпатия к новгородцам так действуют, не знаю, но безучастно наблюдать за намечающимся скоком совершенно не хочется.

— Стяр, я сказать хотел… — начал было Голец, но я резко его обрываю.

— Тихо! Потом! Гляди туда!

— Куда?

— Да не пялься ты! Невул, голову отклони-ка в сторонку. Вон у входа кодла сидит. Пятеро. Видишь? Все видят? Сейчас они купцов на гоп-стоп раскрутят, к бабке не ходи.

— Чего?

Вроде и стараюсь процеживать базар через цензуру, понимаю, что не все мои речевые обороты до них доходят, а все равно сбиваюсь когда хочу быстро донести свою мысль.

— Сумки с них рвать станут. Вы здесь оставайтесь, а мы с Морозом на воздух выйдем, кислороду хапнем. Будьте на стреме, как завертится — валите мазуриков, самых прытких мы в дверях упакуем.

Вообще-то мы гулять шли. Оружия не нацепили. У одного Истомы нож болтается да Жила со своим добытым в бою кистенем не расстается. У меня на сей раз даже швырятельного ножика нету.

Выходим с Морозом наружу, где уже начинает темнеть. Сырой воздух приятно щекочет ноздри, разливаясь по легким сладким нектаром. Я прямо на крыльце в ожидании застываю, он чуть левее и сзади. Пяти минут не проходит, в корчме слышатся громкие выкрики, возня, затем резко отворяется дверь и с треском бьется об окосячку. На меня, выпучив зенки, обезумевшим бизоном выносится встрепанный молодец с прижатой к груди ношей. Его я пропускаю мимо себя, выставив в сторону левую ногу, чтоб споткнуться не забыл, а вот стремительный галоп его корешка останавливаю тяжелым правым крюком.