Княжья воля (СИ) - "Константин"

Сказал не громко, но я услышал.

Улыбку мою как сдуло. То-то я заметил рожа у него злокозненная. Урман. Родственник околевшего от одного удара кулаком бедняги Харана. Выжидал пока я медами накачаюсь и поплыву…

Я понимаю, что это предъява и очень серьезная, а как действовать не знаю, растерялся. Кошусь на Врана, тот молча жует, воткнув стеклянный взгляд в какую-то точку на столе. Кривой как моя жизнь…

Голец с другого бока испуганно притих, ждет как себя поведу.

Вся фишка в том, что упомянутого меча на мне нет. Вообще ни у кого при себе нет оружия. Это главное и единственное требование к присутствующим на пиру. Этот тип мог видеть клинок своего шурина на мне и раньше. Тогда почему раньше не предъявлял? Чего стеснялся? Чего ему от меня нужно? Меч? Жизнь?

Тут у меня включается бычка. Чтоб какой то волосатый черт с ровного пацана спрашивал? Да никогда такого не было!

— А пошел-ка ты, — говорю, — своему одноглазому Одину на хрен! Хочешь меч — забери. Только учти: урманов я валю голыми руками.

Словно дождавшись сигнала, резко и мощно оттолкнувшись, урман оказывается седалищем на столе, рывком перекидывает ноги и сильно толкает ими мою грудь. Назад спиной я слетаю с лавки как плющевая игрушка с полки. Он прыгает за мной, хватая со стола огромный разливной половник. Ударом предмета средневековой кухонной утвари в левый висок я оглушаюсь как плотва взрывом динамита, но насовсем не вырубаюсь. Скандинавский мститель мечтает приземляет прыжок мне на живот, я чудом успеваю выкрутиться на полу в сторону, но пяткой в пах все одно получаю. Черпак прилетает мне в лоб, не так сильно как в первый раз, но искру из глаз высекает знатную. Голова заполняется туманом. Сучонок! Никак половником меня забить решил, паскудник…

Что характерно, никто не делает даже попытки утихомирить агрессивного урмана. Как будто так и надо, барахтаются двое в углу под игру гударей да и пускай тешатся, все равно без ножей…

Секу его ударом ноги в колено. Урман валится на червем извивающегося меня, отчаянно колотя черпаком куда ни попадя. Ему удается подобраться и перенести свой вес на левую ногу, прижать мою правую руку к дощатому полу. Враг тяжелее меня килограммов на пятнадцать, его вторая нога давит мне точнехонько в солнечное сплетение. Обоняние протестует, ошеломленное духом давно не мытого чужого тела. Пытаюсь закрываться от ударов одной рукой, с отчаянием чувствую, что проигрываю схватку, все выпитое и съеденное за столом отчаянно просится наружу, не хватает воздуха для вдохов. Наконец после очередного удара проклятый черпак ломается в месте перехода ручки в ковш. У урмана в руке остается острый обломок, поменяв хват на верхний, он метит садануть им мне в горло. Свободной рукой перехватываю обещающий быть роковым удар. На пару секунд облегчается давление на правую руку. Этого хватает, чтобы выцапнуть из шерстяной обмотки согнутой ноги метательный ножик.

Собираю все силы и выдергиваюсь испод сместившегося в другую сторону урманского веса. От удара крохотным клинком в ляжку урман ревет как морж. Верхняя одежда на нем задралась, я трижды всаживаю в открытый бок короткое треугольное жало. Отвожу от своего лица острую деревяшку и еще три раза бью в шею. Спихиваю с себя исходящее кровью тело и вижу над собой скорбную физиономию Миная.

— Ты почто человека моего убил, душегубец?

Глава третья

Дознанием занимался сам Рогволд.

Сурово насупившись, сидит князь у дальней стены приемной палаты в резном деревянном кресле застланном черными овечьими шкурами, дышит шумно и тяжело. Крупные кисти рук расслабленно лежат на широких подлокотниках. По его недовольному виду не совсем понятно то ли головой после вчерашнего мается, то ли действительно сильно расстроен убийством на пиру. Рыжие усы укоризненно свисают по краям голого подбородка, сумрачно блестят под набрякшими веками глаза.

Оба княжича стоят по левую руку от предка. Мрачно нахмуренный Ольдар изо всех сил старается походить на отца, даже челюсть вперед выдвинул, чтобы казаться значительнее.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Щенок сопливый.

Ингорь, напротив, расслабленно спокоен, успел повидать подобных разборок в разы больше младшего братика, оттого откровенно скучает как случайный зритель на классической опере.

Как бы ни трещал у князя калган, а мне все равно сейчас намного хуже. Левая половина фейса налилась болезненной на ощупь мякотью, правый глаз едва открывается и на груди синяя гематома. Отделал меня чертов урман как бог черепаху. И чем? Половником!!! Стыдно сказать кому… Ну и ночку я провел не в сухой, теплой постели, а в холодном и сыром погребе, называемом здесь порубом. Боярин Минай настоял меня туда определить, боялся, что сбегу, княжьего суда не дожидаясь. Не связывали меня и не били. Интеллигентно посадили, так же нежно вынули. Стою как пацан на ковре в кабинете школьного директора, в натуре! Вот только не стекло я в фойе расколотил, а человечка боярского вальнул. Да и князь Рогволд далек от педагогической деятельности как лето от зимы. Решительно, по ходу, настроен. После докладов Дрозда и Миная еще больше помрачнел. Не хочется от чужого дурного настроения зависеть, но, чую, отскочить по-легкому не получится.

Внутри меня все колотится и трясется. Видать, стылые объятия темного погреба отпускать не хотят, путают как водоросли в ледяном омуте. Не подхватить бы какое воспаление, каюк тогда. Оно может и так каюк, убийство как-никак. Хоть и чувствую, знаю, что не виноват, а все равно тревожно. В умелых руках и не такие дела с ног на голову переворачивались, было бы желание.

Получив право слова от Дрозда, я со своей колокольни рассказал как было дело и показания мои один за другим подтверждают Голец, Вран и дружинник по имени Ворот, сидевший вчера рядом с убиенным урманом. Все трое кивнули, что урман первым на меня кинулся, начал избивать и намеревался вогнать в горло обломок ковша.

— Сказывай теперь с каким умыслом ты нож на пир принес? — усталым, но твердым голосом вопрошает Рогволд.

Вот что мне здесь нравится, так это почти полное отсутствие субординации. Князю или боярину любому в лицо можно высказать все, что о нем думаешь, без всяких там этикетов-шметикетов. Ежели дюже обидится — на кол посадит, а коли умный, в конструктивный диалог вступит, истину искать станет.

— Не было умысла никакого. Выложить забыл. Швырятельный ножик, без рукояти, не засапожник даже. Случайно, княже, клянусь, ненароком запамятовал я про него.

— А потом, значит, вспомнил?

— Потом вспомнил. И очень вовремя. Ну убил бы меня урман, разве лучше было бы?

— Он в своем праве был, за родственника кровь взять хотел. Да и оскорбил ты его, люди слышали.

Похоже, нешуточная над моей многобитой головушкой собирается буря, нотки у Рогволда громовые проявляются, в глазах поблескивают молнии.

Как там великий кто-то сказанул? Лучшая защита это — нападение? Зараз проверим…

— Что-то я не пойму, князь, мне, твоему дружиннику, надо было позволить убить себя какому-то дурно пахнущему урману? И ты потом бы объявил о его праве? А как же мое право защищаться? Он ведь первый меня оскорбил, заявил, что недостоин я носить свое оружие и завладел им бесчестно. Убить хотел. Не знал, наверно, что сделать это непросто. Лучше пускай боярин Минай расскажет как его дружок оказался на дружинном пиру и посмел поднять клешни на твоего гридня прямо за дружинным столом.

Во так-то. Главное вовремя перевести стрелки. Безотказный способ сменить тему щекотливого базара. Не знаю с чем это связано, но говорили, будто в отличии от того же Змеебоя Рогволд не больно скандинавов жалует, предпочитает иметь дело с варягами и коренным населением полоцких да близлежащих земель. В его дружине сейчас лишь двое северян: коренастый швед Канут и шустрый молодой дан по имени Кельд. Ни одного урмана…

Хитрый лис Минай мгновенно нашелся и на ходу придумал отмазку от намечающегося наезда, мол всегда и везде берет с собой кого-то из своей дворни, так как опасается нападения с целью сведения старых счетов. И с этими словами на меня многозначительно косится.