Первобытное мышление - Клод Леви-Строс

Только Руссо смог восстать против этого эгоцентризма. Он пишет в цитированном выше примечании к "Рассуждению о неравенстве", что больших обезьян Африки и Азии, известных нам по неумелым описаниям путешественников, он скорее предпочитает отнести к людям неизвестной нам расы, чем рисковать отказать в человеческой природе существам, которые, возможно, ею обладают.

И первая ошибка была бы менее серьезной, чем вторая, потому что уважение к другим возникает непроизвольно в человеке еще до того, как будут приведены в действие расчет и софистика. Доказательство присущей человеку отзывчивости Руссо находит во "врожденном отвращении к виду страдания себе подобного". И это открытие заставляет его видеть в каждом страждущем существе существо, подобное себе и наделенное, следовательно, неотъемлемым правом на сострадание.

Потому что единственный залог того, что в один прекрасный день другие люди не обойдутся с нами, как с животными, состоит в том, что все люди, и прежде всего мы сами, сумеют осознать себя как страждущие существа, воспитать в себе способность к состраданию, которое природе заменяет "законы, нравственность и добродетель" и без которой, как мы теперь понимаем, в обществе не может быть ни закона, ни нравственности, ни добродетели.

Таким образом, провозглашенное Руссо отождествление со всеми формами жизни, начиная с самых скромных, означает для современного человека отнюдь не призыв к ностальгическому возврату в прошлое, а принцип коллективной мудрости и коллективных действий. В мире, перенаселенность которого делает все более трудным, а значит, и более необходимым взаимное уважение, это и есть тот единственный принцип, который смог бы позволить людям жить вместе и строить гармоничное будущее.

Быть может, этот принцип был уже заложен в великих религиях Дальнего Востока, но на Западе, где со времен античности считалось допустимым лицемерие и пренебрежение к той истине, что человек является живым и страдающим существом, таким же, как все остальные существа, до того как он отделился от них благодаря второстепенным факторам, кто же иной, как не Руссо, донес до нас эту истину? "Я испытываю ужасное отвращение к государствам, которые господствуют над другими, — пишет Руссо в своем четвертом письме к Маль-зербу, — я ненавижу великих, я ненавижу их государство". Не применимо ли это заявление прежде всего к человеку, который возымел намерение господствовать над другими живыми существами и пользоваться особыми правами, предоставляя, таким образом, наименее достойным людям свободу поступать так же по отношению к другим людям и извлекать пользу из идеи, такой же бесчестной в этой частной форме, какой она уже была в своей общей форме? Возомнить себя существом извечно или хотя бы временно поставленным над другими, обращаться с людьми, как с вещами, либо из-за различия рас и культур, либо в результате завоевания, либо ради "высокой миссии", либо просто ради целесообразности, — это неискупимый грех, которому нет оправдания в цивилизованном обществе.

В жизни Руссо было мгновение, имевшее для него очень большое значение. Он вспоминает его на склоне лет, пишет о нем в своем последнем сочинении, к нему возвращается в мыслях во время одиноких прогулок. Что же это было? Он попросту пришел в себя после падения, вызвавшего глубокий обморок. Но ощущение того, что ты жив, есть, без сомнения, самое "драгоценное чувство" из всех, потому что оно так редко и так неопределенно. "Мне казалось, что я наполняю своим легким существованьем все воспринимаемые мною предметы… у меня не было никакого отчетливого ощущения своей личности… я чувствовал во всем своем существе дивное спокойствие и всякий раз, как вспоминаю о нем, не могу подыскать ничего равного ему среди всех изведанных мною наслаждений". С этим знаменитым отрывком из второй «Прогулки» перекликается отрывок из седьмой «Прогулки», разъясняющий эти слова: "Я испытываю неизъяснимые восторги, взлеты, растворяясь, так сказать, в системе живых существ, отождествляясь со всей природой".

Это первобытное отождествление, в котором современное общество отказывает человеку и которое он, забыв ею основную ценность, может ощущать лишь изредка, при случайном стечении обстоятельств, ведет нас к самым глубинам творчества Руссо. И если мы отводим ему особое место в великих созданиях человеческого гения, то это потому, что Руссо не только открыл в отождествлении истинный принцип человеческою познания и единственно возможные основы нравственности, но и передал нам огонь своей страсти. Вот уже два столетия горит этот огонь и будет вечно гореть в том горниле, где нашли свое единение живые существа, несмотря на тех социологов и философов, которые в своей гордыне изо всех сил стремятся сделать несовместимыми мое «я» и мое «другое», мое общество и другие общества, природу и цивилизацию, чувственное и рациональное, человечество и жизнь.

ПУТИ РАЗВИТИЯ ЭТНОГРАФИИ

Тот факт, что антропология приобретает такое важное значение в современном мышлении, многим может показаться своего рода парадоксом. Эта наука сейчас весьма популярна, о чем свидетельствует не только множество кинофильмов и книг о путешествиях, но и интерес. проявляемый образованными людьми к самой антропологии.

В конце XIX в., стремясь постичь философию человека и общества люди сперва обращались к биологии, а затем — к социологии, истории и философии.

В последние несколько лет эту же роль стала играть антропология и сегодня от нее ожидают таких же глубоких мыслей о нашем мире. о философии настоящего и будущего.

Подобный подход к антропологии возник, по-видимому, в США Как молодая страна, стремящаяся создать свой собственный гуманизм США порвали с традиционным европейским мышлением. Они не видели оснований восхищаться цивилизациями Греции и Рима и игнорироватъ другие цивилизации только потому, что в Старом Свете в период Возрождения, когда Человек был признан самым важным и необходимым объектом науки, достаточно изученными оказались лишь эти две цивилизации.

В XIX и особенно в XX в. практически все человеческие общества стали доступны изучению. Признавая это, мы не должны ограничивать рамки наших исследований. Рассматривая человечество в его единстве, мы не можем не признать, что среди 99 процентов человеческих обществ, практически на всей населенной части нашей планеты, мы не найдем таких обычаев, верований или институтов, которые не были бы предметом антропологических изысканий.

Это особенно ярко проявилось во время второй мировой войны, когда самые неизвестные, самые отдаленные уголки земного шара неожиданно вошли в сферу нашей жизни и наше сознание. Это были страны, где нашли прибежище последние «дикие» народы: дальний север Америки, Новая Гвинея, глубинные районы Юго-Восточной Азии и некоторые острова Индонезийского архипелага.

После войны ряд географических названий, некогда полных таинственности и романтики, остался на наших картах просто как обозначение посадочных пунктов на трассах воздушных лайнеров. С развитием авиации и быстрым ростом населения мир стал теснее, а усовершенствованные средства сообщения и передвижения не позволяют нам более игнорировать другие народы или оставаться безразличными к их судьбам.

Сегодня более нет такого народа, каким бы далеким и отсталым он ни казался, который прямо или косвенно не был бы в контакте с другими народами и чувства, стремления и страхи которого не влияли бы на безопасность, благосостояние и даже само существование Tex народов, чей материальный прогресс некогда породил у них чувство превосходства.

Если бы мы даже хотели этого, мы не можем оставаться безразличными к судьбам, скажем, последних охотников за скальпами Новой Гвинеи — по той простой причине, что теперь и они проявляют интерес к нам! Как бы это ни казалось удивительным, но результат наших контактов с ними означает, что мы являемся теперь частью одного мира и в недалеком будущем станем частью одной цивилизации.

Ведь даже общества с самой различной идеологией, обычаи и нравы которых в течение тысячелетий развивались различными путями, неизменно оказывают взаимное влияние, вступая в контакт друг с другом.

Это влияние может осуществляться по-разному, иногда мы ясно осознаем его, а часто даже не замечаем.

Все цивилизации, считающиеся (справедливо или ошибочно) высокоразвитыми — христианство, ислам, буддизм и, в несколько ином плане, цивилизация технического прогресса, ныне сближающая их, — по. мере своего распространения вбирали в себя элементы «первобытного» образа жизни, «примитивного» мышления, «примитивного» поведения… которые всегда были объектом антропологических исследований. Незаметно для нас такие «примитивные» элементы видоизменяют эти цивилизации изнутри.