Испытание веры - Василий Щепетнев

Глаза девушки, и без того большие, стали просто огромными.

— Да! Я Лора Хармсдоннер. Как вы узнали? Ой, извините, конечно, Для пера узнать, кто есть кто, наверное, просто.

— Не совсем, — ответил Иеро. Признать в девушке дочь старшины помогла не ментальная сила, нет. Узор. Видно было, что куртка достопочтенного Хармсдоннера и кухлянка расшита одной рукой. Вряд ли вышиванием занимался старшина. Возможно, ему расшила одежду жена, но девушка для себя узор бы непременно изменила. А раз узоры были похожи, следовательно, вышивала именно девушка. И никакого ясновидения.

— Меня… Меня прислал батюшка. Вот это — она протянула горшочек цветком — Огнь-цветок. Сейчас-то он просто цветок, а ночью будет светиться. Вместо лучины, возьмите.

— Благодарю.

— А в корзинке — еда. Вы ведь сегодня никак не можете с нами отужинать?

— Да. То есть нет, не могу, — он бы и рад уйти отсюда, но нельзя. Первый вечер в поселении положено священнику провести в уединенном размышлении. И правильно. Ему есть о чем подумать.

— Тогда я пойду, с вашего позволения, пер Иеро.

— Иди… идите, — ну как он мог сказать «иди, дочь моя»? — Один вопрос.

— Да? — видно было, что девушка уходить не спешила. В глазах интерес. Не стоит относить его целиком к себе. Любой на его месте вызвал бы любопытство не меньшее.

— Ты носила еду перу Кельвину? — обыкновенно разные хлопоты священнического быта берет на себя старшина — еду, например. Священника либо зовут к столу, либо, вот как сейчас, приносят еду на дом. Конечно, не сам старшина приносит, а поручает кому-нибудь. Из уважения, обычно, детям или жене.

— Да, пер Иеро.

— А вечером перед смертью пера Кельвина? Он ужинал в одиночестве или…

— Ужинал он всегда в одиночестве. В поселке всякий рад был разделить с ним пищу, ну, это ведь всегда так, и обедал пер Кельвин всегда с прихожанами. А вот ужинал в одиночестве, была у него такая привычка.

— С самого начала?

— Привычка-то? Нет. С самого начала мы все вместе жили, пока строили бараки, церковь, остальное. И потом долгое время он ужинал с нами, я имею в виду, с моим батюшкой. Обсудить дела поселения, другое, третье…

— Но когда пер Кельвин начал ужинать в одиночестве?

— Подождите, — девушка задумалась. — Три луны назад. Да, со дня весеннего равноденствия.

— Что-нибудь произошло? Ссора?

— Нет. Нет, — поспешила ответить Лора. — Просто он начал уставать. Знаете, пер Кельвин был не такой молодой, как вы.

— Знаю, — пробормотал Иеро. Похоже, если он срочно не постареет, у него будут проблемы. Ничего, уважение бороде — пол-уважения. Уважение голове — настоящее уважение. Жди, жди. — А в последний вечер… В последний вечер он вел себя обычно?

Девушка задумалась.

— Задним числом кажется, что он был утомлен больше, чем всегда. Но это ведь задним числом.

— Вы удивились, узнав о случившемся?

— О том, что пер Кельвин повесился? — Лора предпочитала говорить без обиняков. — Да, конечно. Все в поселении были удивлены. А больше — подавлены.

— Подавлены?

— Конечно. У нас не то, что в аббатстве. Жизнь трудная. Но нужно верить, что станет лучше. А тут… Если священник вешается, чего ждать от остальных?

Иеро предпочел не отвечать. Интересно, если бы он не расслышал приближения Лоры, и она застала бы его на табурете с веревкою в руках, насколько бы возросло беспокойство в поселении?

— И последний вопрос. Вы случайно не знаете, отужинал ли пер Кельвин в тот день?

— Отужинал?

— Да. То есть, осталась ли еда нетронутой, или…

— Я поняла. Нет, все было съедено, как обычно.

— Благодарю, гм… Лора Хармсдоннер.

Уходя, она оглянулась. Насмешки в глазах уже не было, скорее, уважение. По крайней мере, так хочется думать.

Иеро вскочил. Сделал несколько кругов по горенке. Нет, шутка с ремнем не столь безобидна, как кажется. Ему и не кажется, это просто, чтобы успокоиться. Действительно, обернись чуть иначе, и сейчас бы Лора рассказывала родителям — и хорошо, если только родителям, — что новый священник-мальчишка примеривает себе петлю. Можно считать, что противник — назовем пока его нейтрально, противник, чтобы гнев не мешал трезвой оценке, — что противник хотел и его, Иеро, напугать, и внести сумятицу в ряды поселенцев. Чего он ждет, противник, на какой ответный ход рассчитывает? Нормальной реакцией было бы оповестить старшину. Пожаловаться, так сказать, дяде. Все бы поняли, что новоприбывший парнишка не только не опора, а и сам ищет, за кого бы спрятаться. Но ерунда — думать, что там о тебе судачат. Важнее, что ты сам считаешь правильным. Нужно ли сообщать о петле старшине? Да, нужно, что бы тот ни подумал о Иеро. Старшина обязан знать, что в поселении неладно. Но скажет он позже. Спустя день-два. Пусть противник поломает голову, отчего это Иеро не бегает по поселку с криками о помощи.

Чего от него противник точно не ждет? Наверное, спокойствия и выдержки. Будем же стойки.

Он помолился. Освящать дом придется позже, сейчас же лучше считать, что поход продолжается. В походе обряды упрощаются. Важна суть.

В корзинке была печеная рыба, немного манны и кувшинчик манной браги. Ее и монаси приемлют, манную брагу. Но он бы предпочел воду. От браги, учили наставники, происходит умиление чувств и расслабление рассудка. В кругу друзей после тяжкой работы можно и расслабиться, если ты умудренный священник. А ему, священнику в силу сложившихся обстоятельств, расслабляться и благодушествовать никак нельзя. И к тому же брага глушит ментальный слух. У него, правда, глушить нечего, оглох прочно, а все-таки нехорошо.

Воду он нашел на кухне, в шкафчике. Старая вода, но фляга серебряная. Некоторые думают, что святой воду серебро делает. Глупости какие, — он попробовал. Ничего, три глотка — хорошо. И рыба.

Ел он тщательно. Не хватает костью подавиться. Но костей в рыбе мало, больше хрящи.

Убрав за собою, он вышел на крыльцо. Вода для умывания стояла в кувшине. Кувшин-то простой, глиняный, но все равно лучше быть умыту, чем грязну.

Освеженный, он вернулся в горенку. Двери в поселениях прочные. Не от своих, преступления среди пионеров редки. Но каждое поселение одновременно и форт. Ну как рэт-лемуты налетят? Каждый дом, каждый барак тогда превращался в крепость.

Он задвинул засов. Рэт-лемутов поблизости нет, хотя и это не наверное. Не забыть завтра сказать про озерного сайрена. Хотя, нужно думать, Оррис уже доложил старшему киллмену о происшествии. А ведь с ним, сайреном, придется заниматься ему, Иеро. Озеро-то у тропы.

Ложе пера Кельвина было простым — щит из досок у стены, покрытый листом войлока и холстиной. Жестко? Но именно так приучали спать в семинарии. Полезно для спины.

Он лег. Солнце заглядывало в окно, но считалось — наступила ночь. Север, очень крайний север.

Прочитав последнюю за день молитву, он приготовился к бессоннице. Еще бы, столько событий произошло сегодня.

Но уснул сразу. Почти мгновенно. Вот только что он был в мире яви, а теперь — в мире сновидений.

И снилось ему, что он вовсе не Иеро, а кто-то другой. Другой, живущий где-то в подземельях, столь обширных, что можно говорить о целой подземной стране.

Он шел по просторному, светлому ходу — белый сводчатый потолок, мраморные стены и блестящий, но не скользкий пол. За стенами располагались залы, он знал это — вот здесь оружейная, дальше — склад продуктов, дальше химическая лаборатория, но он торопился. Его ждали.

Наконец, он оказался перед панно, красивой картиной из самоцветных камней. Как не спешил, а остановился. Изображала картина сцену из древней жизни: огромный город, высокие дома, фонтаны, заполненные людьми улицы, а вдали, над городом, в полнеба призрачный бледный зверь. Конь. Зверя узнал не Иеро, а тот, кем он был во сне.

Он шагнул к картине. Ближе. Еще ближе. И вот он вошел в нее. Не в картину — в стену. Его окружила багровая мгла — так бывает, если ясном днем крепко зажмурить глаза. Но он не зажмурился. Просто шел. Сделал всего несколько шагов — и оказался в просторном зале. Такого зала, пожалуй, нет и в аббатстве: потолок виднелся в выси, расписанный бородатыми ликами, и свет струился сверху, придавая всему ощущение полета. Стены же в золотых орнаментах — спирали, кольца переплетались в причудливый узор. И пол, мраморный пол казался прозрачным льдом, под которым открывались озерные или морские глубины — невиданные рыбы, подводные растения, затонувшие корабли. Ощущение было настолько пронзительным, что на мгновение он — именно он, Иеро, испугался, что пол провалится и он уйдет под лед. Он — тот, что в зале почувствовал испуг и успокоил, мол, пустое. Крепкий пол, крепче не бывает А море — морок. Он, тот, что спал, принял на веру.

Прошелся по залу. Приходящий вовремя иногда приходит слишком рано. В углу увидел шар-глобус. У Аббата похожий, только поменьше. Начал крутить. А очертания земли иное, чем на глобусе Аббата. Наклонился, пригляделся. Искусной работы глобус. Интересно, где он, Но-Ом? С трудом он отыскал знакомые очертания материка. Вот здесь, получается, внутреннее море? Немаленькое, однако. А нет, это совсем другой материк. Обошел, посмотрел с другой стороны. Тот кто в зале, указал — вот она, Камляска. Он стал прикидывать. Но-Ом, получается, здесь? Нет, здесь! И под его взглядом участок на глобусе стал стремительно расти. Не на самом деле, он понимал. В мыслях. Мыслевидение.