Возлюби ближнего своего - Эрих Ремарк

Лишь одна скрипка господствовала в зале. Она наполняла мелодией тяжелый мертвенный воздух, словно растопляла безмолвное одиночество многих маленьких существ, собирая в одну большую общую тоску и жалобу.

Керн положил руки на колени. Он опустил голову и весь отдался музыке. Она уносила его вдаль, и к самому себе и к чему-то очень чужому. Маленькая черноволосая девочка присела на корточки рядом со скрипачом. Она сидела тихо и неподвижно и смотрела на него.

Скрипка замолчала. Керн немного играл на рояле и достаточно хорошо разбирался в музыке, чтобы понять, что человек играл прекрасно.

— Шуман? — спросил старик, сидящий рядом со скрипачом.

Тот кивнул.

— Играй дальше, — сказала девочка. — Сыграй что-нибудь смешное. Здесь очень грустно.

— Мириам! — тихо крикнула мать.

— Хорошо, — сказал скрипач.

Он снова поднял смычок.

Керн посмотрел по сторонам. Он видел согбенные спины и откинувшиеся назад, отливающие белизной лица; он видел печаль, отчаяние и то мягкое выражение, которое навеяла на них на несколько минут мелодия скрипки, — он видел все это и вспомнил о многих других залах, которые ему приходилось видеть и которые были наполнены беженцами, единственная вина которых заключалась в том, что они родились и жили.

И скрипка завладела всеми в зале. Это казалось непонятным, но в ее звуках люди находили утешение, как на плече возлюбленной. Сумерки все больше и больше охватывали комнату.

«Я не хочу погибать, — подумал Керн, — не хочу погибать! Жизнь, дикая и прекрасная, — я ее еще совсем не знаю; эта мелодия, призыв, голос над далекими лесами, над чужими горизонтами, в неизвестной ночи, — я не хочу погибать!»

Только спустя некоторое время он заметил, что стало тихо.

— Что ты играл? — спросила девочка.

— Немецкие пляски Франца Шуберта, — хрипло вымолвил скрипач.

Старик, сидящий рядом, засмеялся.

— Немецкие пляски! — Он провел рукой по шраму на лбу. — Немецкие пляски, — повторил он.

Секретарь включил свет у двери.

— Следующий… — сказал он.

Керн получил направление на ночлег в отель «Бристоль» и десять талонов на обед в столовую общественного питания на Венцельплац. Когда талоны оказались в его руках, он почувствовал, что очень проголодался. Он почти бежал по улицам, опасаясь, что опоздает.

Керн не ошибся. Все места в столовой были заняты, пришлось ждать. Среди обедающих он увидел одного из своих бывших университетских профессоров. Сперва он хотел подойти и поздороваться, но потом передумал. Он знал, что многие эмигранты не любили, когда им напоминали о прошлой жизни.

Через минуту он увидел, как в столовую вошел скрипач и остановился в нерешительности. Керн махнул ему рукой. Скрипач с удивлением посмотрел на него, затем подошел. Керн смутился. Когда он заметил скрипача, ему показалось, что он знает его уже давно. Только теперь до его сознания дошло, что они ни разу не говорили друг с другом.

— Извините, — сказал он, — я слышал, как вы тогда играли, и подумал, что вы здесь еще новичок.

— Так оно и есть. А вы?

— Я уже был здесь два раза. Вы недавно за границей?

— Четырнадцать дней. Я приехал сюда только сегодня.

Керн увидел, что профессор и сидящий рядом с ним поднялись.

— Вон там освобождаются два места, — быстро сказал он. — Пойдемте?

Они протиснулись меж столов. Профессор шел им навстречу по узкому проходу. Он взглянул на Керна и нерешительно остановился:

— Мне ваше лицо кажется знакомым.

— Я был одним из ваших учеников, — сказал Керн.

— Ах, вот оно что, да… — Профессор кивнул. — Скажите, вы не знаете людей, которым нужны пылесосы? Десять процентов скидки и в рассрочку? Или граммофоны.

Минуту Керн стоял ошеломленный. Профессор был видным специалистом по раковым заболеваниям.

— Нет. К сожалению, нет, — ответил он с участием. Он знал, что это значит, — продавать пылесосы и граммофоны.

— Я так и думал, — профессор посмотрел на него отсутствующим взглядом.

— Простите, пожалуйста, — сказал он потом таким тоном, будто обращался, к совершенно другому человеку, и пошел дальше.

Подали перловый суп с говядиной. Керн быстро очистил свою тарелку. Когда он поднял глаза, скрипач сидел, положив руки на стол; тарелка стояла перед ним нетронутой.

— Вы не едите? — удивленно спросил Керн.

— Не могу!

— Вы больны? — В белом, как известь, свете ламп без абажуров, висящих под потолком, лицо скрипача казалось желтым и безжизненным.

— Нет.

— Вы должны есть.

Скрипач не ответил. Он зажег сигарету и начал жадно курить. Потом отодвинул тарелку в сторону.

— Так нельзя больше жить, — наконец выдавил он.

Керн посмотрел на него.

— У вас нет паспорта? — спросил он.

— Есть. Но… — Скрипач нервно загасил сигарету. — Но так же нельзя жить. Без всего. Без почвы под ногами.

— О, боже! — воскликнул Керн. — У вас же есть паспорт и есть скрипка.

Скрипач поднял голову.

— Какое это имеет значение, — ответил он со злостью. — Вы что, не понимаете?

— Понимаю.

Керн был в высшей степени разочарован. Он думал, что у человека, умеющего так играть, можно кое-чему поучиться. Но человек, сидевший перед ним, казался Керну озлобленным, упрямым ребенком, несмотря на то, что был старше его по крайней мере лет на пятнадцать. Первая стадия эмиграции, подумал он. Скоро успокоится.

— Вы действительно не будете есть суп? — спросил Керн.

— Нет.

— Тогда дайте его мне. Я еще голоден.

Скрипач придвинул ему тарелку. Керн ел медленно. Каждая ложка означала новые силы, которые помогут противостоять трудностям, и он не хотел терять ни капли. Затем Керн поднялся.

— Спасибо вам за суп. Но было бы лучше, если б вы съели его сами.

Скрипач посмотрел на него. Его лицо было все в морщинах.

— Вы, наверное, еще этого не понимаете, — сказал он недовольно.

— Это легче понять, чем вы думаете, — ответил Керн. — Вы несчастны — и больше ничего.

— Больше ничего?

— Ничего. Первое время вам будет казаться, что это что-то особенное. Но потом, когда вы дольше пробудете в изгнании, вы заметите, что несчастье — самая распространенная вещь на земле.

Керн вышел из столовой. К своему удивлению, он увидел, что по другой стороне улицы расхаживает профессор. У него была все та же характерная походка, что и раньше, когда он расхаживал перед кафедрой и объяснял какое-нибудь открытие в области раковых исследований, — заложив руки за спину и немного наклонившись вперед. Разница заключалась, наверное, только в том, что сейчас он думал о пылесосах и граммофонах.

Секунду Керн стоял в нерешительности. Он никогда не заговорил бы с ним. Но сейчас, после встречи со скрипачом, он перешел на другую сторону улицы и подошел к профессору.

— Господин профессор, — сказал он, — извините, что я осмелился заговорить с вами. Я бы никогда не поверил, что смогу дать вам когда-нибудь совет. Но сейчас я хотел бы это сделать.

Профессор остановился.

— Прошу вас, — сказал он рассеянно. — С большим удовольствием. Я буду благодарен за любой совет. Как же вас звали?

— Керн. Людвиг Керн.

— Я буду благодарен за любой совет, господин Керн. Чрезвычайно благодарен!

— Это едва ли можно назвать советом. Только немного опыта. Вы пытаетесь продавать пылесосы и граммофоны. Оставьте, это напрасная трата времени. Здесь продают пылесосы сотни эмигрантов. Заниматься этим так же бессмысленно, как пытаться заключать договоры страхования жизни.

— А я как раз и хотел потом заняться страхованием жизни, — оживленно перебил его профессор. — Мне кто-то сказал, что это очень легко и можно кое-что заработать.

— И он предложил вам большие комиссионные за каждый договор, правда?

— Да, конечно, большие комиссионные.

— А больше ничего? Он не обещал вам ни постоянной зарплаты, ни выплаты издержек?

— Нет. Не обещал.

— Такие условия могу предложить вам и я. Это значит — вообще ничего не предложить. Господин профессор, вы уже продали хоть один пылесос? Или граммофон?

Профессор беспомощно посмотрел на него.

— Нет, — сказал он, сильно смутившись. — Но я надеюсь, что в ближайшее время…

— Бросьте это, — ответил Керн. — Вот мой совет. Купите связку шнурков для ботинок. Или несколько баночек мази для сапог. Или несколько пакетиков английских булавок. Любую мелочь, которая нужна каждому. И торгуйте ею. На этом вы много не заработаете. Но иногда вы все-таки что-нибудь продадите, несмотря на то, что этими вещами тоже торгуют сотни эмигрантов. Английские булавки продать легче, чем пылесосы.

Профессор задумчиво посмотрел на него.

— Об этом я еще не подумал.

Керн смущенно улыбнулся.