Ловец во ржи - Джером Дейвид Сэлинджер

Вот и нет, Экли-детка. Будь у тебя столько капусты, ты был бы одним из самых…

– Хватит называть меня Экли-детка, черт тебя дери. Я тебе в отцы нафиг гожусь.

– А вот и нет.

Ух, и досаждал же он иногда. Он не упускал случая напомнить, что тебе шестнадцать, а ему – восемнадцать.

– Начать с того, что я бы тебя нафиг не пустил к себе в семью, – сказал я.

– Что ж, кончай давай называть меня…

Тут вдруг дверь открылась, и ввалился старик Стрэдлейтер, в большой спешке. Он вечно был в большой спешке. Все у него было большим делом. Он подошел ко мне и пару раз похлопал по щекам, чертовски игриво – иногда это очень раздражает.

– Слушай, – сказал он. – У тебя есть на вечер особые планы?

– Не знаю. Возможно. Что за чертовщина там творится – снег что ли?

У него все пальто было в снегу.

– Ага. Слушай. Если у тебя нет особых планов, как насчет одолжить мне свой пиджак в гусиную лапку?

– Кто выиграл? – сказал я.

– Еще пол-игры. Мы уходим, – сказал Стрэдлейтер. – Кроме шуток, нужна тебе сегодня гусиная лапка или нет? Я залил свой серый фланелевый какой-то сранью.

– Нет, но я не хочу, чтобы ты растянул его нафиг своими плечами и все такое, – сказал я. Рост у нас практически один в один, но весил он почти вдвое больше моего. У него такие широченные плечи.

– Не растяну, – он подошел к шкафу в большой спешке. – Как сам, Экли? – сказал он Экли.

Он был хотя бы приветливым парнем, Стрэдлейтер. Приветливость его была не без туфты, но он хотя бы всегда говорил Экли привет и все такое.

Экли ему только буркнул что-то на его «Как сам?» Ответить не ответил, но кишка была тонка хотя бы не буркнуть. Затем он сказал мне:

– Пойду, пожалуй. Покеда.

– Окей, – сказал я. Я не слишком убивался, что он меня покинул.

Старик Стрэдлейтер стал снимать пальто и галстук, и все такое.

– Побриться что ли по-быстрому, – сказал он. У него была приличная борода. Правда.

– Где твоя зазноба? – спросил я его.

– Ждет во “Флигеле”.

Он вышел из комнаты со своим бритвенным набором и полотенцем под мышкой. Ни рубашки, ничего. Он вечно расхаживал с голым торсом, потому что считал свою фигуру чертовски привлекательной. И с этим не поспоришь. Это надо признать.

4

Делать мне было особо нечего, так что я пошел в уборную, точить с ним лясы, пока он брился. Кроме нас в уборной никого не было, потому что никто еще не пришел с футбола. Было адски жарко, и все окна запотели. Вдоль стены протянулось порядка десяти умывальников. Стрэдлейтер встал у среднего. Я присел на соседний и стал открывать и закрывать холодную воду – такая у меня нервная привычка. Стрэдлейтер за бритьем насвистывал «Песнь Индии[5]«. У него был такой жутко пронзительный свист, практически не попадавший в ноты, к тому же он всегда выбирал такие песни, какие не каждый хороший свистун вытянет, вроде «Песни Индии» или «Бойни на десятой авеню.» Умел он песню запороть.

Помните, я говорил, что Экли был неряхой в личном плане? Что ж, Стрэдлейтер – тоже, но по-другому. Стрэдлейтер был, скорее, скрытным неряхой. Он всегда выглядел что надо, Стрэдлейтер, но, к примеру, вы бы видели бритву, которой он брился. Вся ржавая как черт, в присохшей пене, волосках и прочем дерьме. Никогда ее не чистил, ничего. Он всегда хорошо выглядел, когда заканчивал прихорашиваться, но все равно он был скрытным неряхой для тех, кто знал его, как я. А прихорашивался он по той причине, что до одури себя любил. Он считал себя первым красавцем в Западном полушарии. Он, и вправду, довольно красив, это я признаю. Но он, по большому счету, такой красавец, которого если увидят в школьном альбоме твои родители, они сразу скажут: «Кто этот мальчик?» Я хочу сказать, он был, по большому счету, альбомным красавцем. Я знал в Пэнси полно ребят, на мой взгляд, гораздо красивей Стрэдлейтера, но они не выглядели красавцами на фотографиях в альбоме. Они выглядели так, словно у них большой нос или уши торчат. Я частенько замечал такое.

Короче, я сидел на умывальнике рядом со Стрэдлейтером, пока он брился, и как бы открывал-закрывал воду. На мне все еще была эта кепка, козырьком назад и все такое. Я действительно балдел от этой кепки.

– Эй, – сказал Стрэдлейтер. – Хочешь сделать мне большое одолжение?

– Какое? – сказал я. Без особого энтузиазма. Он всегда просил сделать ему большое одолжение. Возьми какого-нибудь красавчика или того, кто считает себя большим молодцом, и он всегда будет просить тебя о большом одолжении. Просто потому, что они сами без ума от себя, они думают, что и ты от них без ума и просто ждешь-не дождешься сделать им одолжение. Смешно по-своему.

– Ты идешь куда сегодня? – сказал он.

– Может быть. Может, и нет. Я не знаю. А что?

– Мне надо около сотни страниц прочитать по истории к понедельнику, – сказал он. – Как насчет написать за меня сочинение по английскому? Мне будет крышка, если я не сдам эту хрень в понедельник, потому и прошу. Ну, так как?

Не иначе, как ирония судьбы. На самом деле.

– Меня, блин, вытурили отсюда, а ты, блин, просишь меня написать за тебя сочинение, – сказал я.

– Да я понимаю. Но просто мне будет крышка, если я не сдам его. Будь другом. Будь дружищем. Окей?

Я не сразу ему ответил. Таких козлов, как Стрэдлейтер, полезно подержать в напряжении.

– О чем? – сказал я.

– О чем угодно. Лишь бы что-нибудь наглядное. Комната. Или дом. Или что-то, где ты жил или вроде того… ну, понимаешь. Лишь бы было нафиг наглядно, – и зевнул во весь рот на этих словах. Вот от такого у меня просто мировая боль в жопе. То есть, если кто-то просит тебя сделать ему, блин, одолжение, а сам при этом зевает. – Просто не слишком старайся, и все, – сказал он. – Этот сукин сын Хартцелл считает, что ты молоток в английском, а он знает, что мы в одной комнате. Так что не вставляй все запятые и прочую фигню в нужных местах.

Вот от этого у меня тоже мировая боль. То есть, когда вы умеете писать сочинения, а кто-то начинает говорить про запятые. Стрэдлейтер всегда был таким. Он хотел тебе внушить, что единственная причина, почему он писал фуфлыжные сочинения, это потому,