Разбой - Петр Воробьев

– Ближе не подходят, нас боятся, – сказал стражник помоложе.

– Нет, это чтоб под свои же пули не попасть, – разочаровал его товарищ.

– Не просто пули, а полувершковые, – Гостислав, сблизив два пальца левой руки, показал размер. – Поди, и разрывные. Этот синешапочник нас всех одной очередью в такие куски порвёт, уксусом полить, лучка добавить, и на плескавицу[61].

Несмотря на страшные слова, боцман не казался особенно впечатлённым угрозой.

– Ну, мы тоже в долгу не останемся, – в голосе светловолосого стражника присутствовало сомнение.

– Тебе же вроде Синие Лезвия откатывали? – совсем уже тихо сказал старец Луцо, обращаясь к старцу Киприно.

Видя замешательство последнего, Сигурвейг сгребла Ирсу в охапку, прикидывая, где бы спрятаться.

– Хусый кулпан, бальба, почукают свирнас псалкари, – вроде бы сказал один из автохтонов, с синей повязкой на правом предплечье, не прикрытом коротким серым гиматием, самому рослому, возможно, вожаку.

Тот красовался в отблёскивавших сталью сандалиях, поножах, панцире, подпоясанном поясом из металлических прямоугольников, на котором болталась примерно такая же оружейная странность, как и у Самбора, и металлическом шлеме, перевязанном голубой тесьмой.

– Кучай, бальба, кулпан шпинский, – отрезал тот и сделал ещё шаг вперёд. – Мы за гаванным сбором.

– Это по какому обычаю! – лименарх, преодолев временное смятение, величественно сложил руки на животе. – Микропо́нтико, Йа́ино, с вашими отцами придётся мне нешуточно поговорить!

Туземец с синей повязкой смутился, его узкое лицо, покрытое видимыми даже за двадцать шагов юношескими прыщами, покраснело. На его более рослого товарища отповедь Киприно произвела совершенно противоположное впечатление.

– По новому обычаю берегового братства, волей совета девяти! – гордо объявил он. – Каждый корабль, что входит в гавань Калопневмы, платит гаванный сбор…

– Какое братство, какой совет! – не отступал от своего Киприно. – «Клепта́рхов Анти́лии» насмотрелся?

– Псалкари тербовали, бутырих хавби! – сообщил рослому еще один синеповязочник, разительно похожий (с учётом некоторой разницы в возрасте) на торговца малиновой водой.

Главарь покачал головой:

– Гаванный сбор береговому братству в шесть марок золота! За недобор каждой марки, совет определил – казнить по ватажнику!

Ватажникам и страже это предложение не приглянулось – раздались щелчки взводимых курков.

– Уложить нахала в шлеме, или пулемётчика? – светловолосый приник к прицелу своего странного лука (если это был лук).

– Остановись! В шлеме – сын Алепо! – Киприно положил руку на оружие стражника.

– Не спешите ради шести марок стрельбу затевать, – Анси ещё глубже нахмурился. – Золото не честь, жизни не дороже.

– Сепи, шпинская ряха! – сказал вожаку пушкарь, глядя, как показалось Сигурвейг, прямо на неё.

Его взгляд не предвещал бы ровно ничего хорошего, даже не будь он направлен поверх шести стволов. Сигурвейг попыталась спрятать Ирсу у себя за спиной.

– Или можем в счёт одной марки взять её! – добавил вожак, указывая на Дарводу.

– Ты, я чаю, просто не родился, а в отхожем месте в дырку провалился? – ответно предположила знахарка.

– Они рехнулись? – неизвестно кого спросил Гостислав. – А́рнмунд говорил, на самом Костяном берегу за последнюю невольницу дюжину марок дают…

– Часа на четыре, для моей утехи, – пояснил вожак.

– Да со своей утехой ты за диале́пт[62] справишься! А обеими руками по очереди – еще быстрее! – посоветовала Дарвода.

– Почему по очереди? – не понял враждебный пушкарь.

– Потому что в обе руки там взять нечего! – объяснила знахарка.

Раздался смех, причем смеялись и некоторые автохтоны, украшенные синим. Вожак несколько опешил.

– Йаино, отец про твои беззакония узнает, так отдерёт, две недели сесть не сможешь! – добавил лименарх и погрозил вожаку украшенным золотым кольцом-печаткой перстом.

– С отцом моим произошёл несчастный случай, – рослый нехорошо ухмыльнулся, показывая зубы с блеснувшими в неестественно ярких лучах Сунны металлом ортодонтическими скобами. – Он отправился в деревню Ти́гри поправлять здоровье. А эту деву с норовом я, так и быть, возьму в счёт полутора марок!

Дарвода уже вдохнула, судя по всему, на этот раз готовясь отповедать наглецу громко и безмилостно, но Вили дёрнул её за рукав тонкой до не совсем приличной для целительского одеяния полупрозрачности льняной свиты, тут же шагнул вбок, и зашептал в ухо Самбору. Тот поднял в воздух левую руку и громко сказал:

– По исконному обычаю берегового братства, требуем переговоров! Ваш вожак с нашим!

– Ну да, как во второй части Китогрыз Кровавый с Чиму́ткой Злым, – понимающе добавил Скапи.

– Я хочу смотреть «Клептархов Антилии»! – заявила Ирса, выглядывая из-за материнской юбки.

– Только этого тебе не хватало, – автоматически ответила Сигурвейг.

Рослый (Йаино, по обращению лименарха) подозвал к себе прыщавого (Микропонтико?) и товарища, ранее нёсшего бессмыслицу про псалкарей. Донеслось:

– По бакрыхой кусчати… похазник с похазником, скводин на скводин…

Некоторое время внимательно прислушивавшийся к загадочным словам Анси вдруг прикрикнул на Йаино и его собратьев:

– Заговырдались, микры? Махлованье ни псуля не кумаете?

Это вызвало явное замешательство в стане «берегового братства».

– Йорый псалкарь лемез кумает! Свирон стыченный, хляй тербовать! – советовал рослому прыщавый.

Родственник водоторговца не соглашался:

– Тербуй каврею – сбранское махлованье не про шмураков…

В разговор вступил и пушкарь:

– Схлейте лемез в стыгу, всё равно они всё понимают!

– Кучайте! – окоротил всех рослый, продолжая на общепонятном языке. – По обычаю, требовать переговоров от имени вожака может только член братства! Ты член братства?

– Я член братства! – Самбор крутанул левой рукой правый ус.

Сигурвейг услышала сзади какой-то звук и невольно оглянулась. Одно из круглых окон в борту «Фрелси» оказалось чуть-чуть приоткрыто, из-за толстого стекла смутно виднелась часть коротко стриженной головы с оттопыренным ухом, к которому была приставлена рука. Вдова встретилась взглядом со шкипером, услышавшим тот же звук.

– А чем докажешь? – спросил Йаино.

– Я, Самбор сын Мествина, ярл Пеплина и гнёвский мечник, говорю, что я член братства!

– И это всё твое доказательство? – Йаино засмеялся, ещё раз показывая хитрую зубоврачебную работу.

– Вот он и попал, – злорадно прошептал кок.

Анси кивнул, мимолётно сменив выражение на чуть менее печальное. Самбор же хищно оскалился, как лейганский волкодав при виде хромого волка:

– Ты не веришь слову, скреплённому моим именем? Три свидетеля есть?

В воздух поднялось значительно больше рук, чем три, причём пушкарь и прыщавый тоже готовы были свидетельствовать.

– Йаино, сын…

– Сын Алепо, – подсказал Самбору Киприно.

– Сын Алепо, при трёх свидетелях не поверил клятве моего имени, что я член братства. Выбор оружия за мной, так?

– Стойте, – сказал пушкарь, – раз он бросает вызов, оружие выбирает Йаино?

– Но чуз… – начал было прыщавый Микропонтико и осёкся. – Самбор же оскорблённая сторона? Значит, ему выбирать?

– Кто у нас тут непричастная сторона в споре? – пушкарь посмотрел в сторону стоявших у «Фрелси».

– Да будет брошен жребий, – громко и значительно сказал Киприно. – Йаино, твой выбор?

Вопрос об оружии явно поубавил у вожака прыти, но деваться тому было некуда.

– Не выбирай мечи! – присоветовал прыщавый. – Слышал, он мечник?

– Сам знаю, – недовольно ответил Йаино. – Лагу́нды!

– Самбор?

– Лагунды так лагунды, без жребия, – подозрительно легко согласился венед. – Как овец не стало, и на коз честь пала. Место будем размечать, или и так ясно?

– Живьём его бери, и тащи сюда, – шепнул венеду Анси. – Да не спеши.

– Скапи, открой-ка мою кису́[63], и дай мне то, что сверху, – Самбор принял из рук кока обёрнутый в замшу предмет, развернул, выдохнул на частично прозрачное забрало шлема, и протёр замшей.

Удовлетворившись, он неожиданно протянул Сигурвейг нечто кольцеобразное и покрытое потёртой кожей:

– Сигурвейг дочь Тумы, собери мне волосы в пучок.

Кольцо, как оказалось, имело внутри что-то вроде пружины, что позволяло ему растягиваться. Из падавших до плеч, слегка завивавшихся русых волос Самбора, пахнувших морской водой и грубым мылом с сосновой живицей, получился довольно толстый трёхвершковый хвостик. Сигурвейг почувствовала, что во время выполнения нехитрой, хотя и довольно почётной, просьбы венеда её щёки опять вспыхнули. Самбор распрямил спину, повернулся ко вдове лицом, обозначил поклон, вроде бы ничего не заметив, не без усилия всунул голову в шлем, дёрнул за тросик, отчего внутри что-то зашипело, и принялся возиться с ремешками.