Разбой - Петр Воробьев

– Кого судим? – Анси хлебнул ергача и поморщился от горького, но живительного вкуса.

– Разбойную ватагу. Их шкипер был на втором гидроцикле, что справа пошли, мы с Пером его у морских змеев отбили.

– Что на румбе, и какой наш ход?

– Юго-запад, средний, – ответила Аудрун. – Всё ладом, дядюшка.

– Раньше меня надо было будить, снова шторм по курсу.

– Я не велела, – Дарвода прищурила правый глаз, сверху вниз оглядывая шкипера с видимым сомнением. – По хорошему, тебе дня три отлёживаться…

– Так держать, – Анси скривился на рулевую, потом на знахарку, допил ергач, передал кружку Гостиславу, вышел из рубки, и спустился по трапу, помогая себе левой рукой.

Ватага собралась на полубаке, вокруг водонепроницаемой крышки второго трюма. На крышке лежали пять тел, завернутых в подвесные койки, и сидели четверо разбойников с руками, связанными за спиной. Чуть дальше по ходу, у грузовой мачты, собрались беженцы.

– Я Анси, сын Сигурд-Йона, из Кромсхавна, что на острове Стромо, шкипер корабля «Фрелси три дюжины пять». Морской закон дает мне право законоговорительства. Есть ли кто, кто оспорит это право?

Ответом был плеск волн.

– Сход ватаги открыт, при свидетелях с Туле. Нужно ли кому объявить об убийстве или другом преступлении?

Дарвода подняла руку.

– Я Дарвода, дочь Ты́рко из Боча́ти, знахарка ватаги.

– Говори.

– Я объявляю об убийстве ватажников Тейтура, сына Хе́ймира, Тростана, сына Моси, Эгри…

– Я живой! – напомнил Эгри.

Знахарка продолжила:

– Гимри, сына Ворма, прозванного «Нос», Ойкара, сына Эфара, Велеми́ра, сына Огнесла́ва, и Симира, сына Фа́льгейра.

– Кого ты обвиняешь в их убийстве?

– Этих четверых! – Дарвода указала на связанных разбойников.

– Есть свидетели?

Все ватажники подняли руки.

– Шторм идёт, так что поспешим. Свидетелей того, что вы сделали, полно, и тела ещё не остыли. Но с какой блажи? Что с нашей ватаги взять, кроме мороженой трески?

Старший из налётчиков (у остальных даже бороды толком не росли) злобно уставился на шкипера. Молодые разбойники опустили глаза.

– Гостислав, тебе есть что сказать?

– Пусть лучше Самбор говорит. Его добыча, его право.

– Что ж, Самбор ватажник хоть и на срок, но со всеми правами. Ватага, так? – Анси оглядел товарищей.

Те в согласии закивали, а переполненный восхищением, аж уши оттопырились, Вили обратился к поморянину:

– Как ты их винтом с палубы смёл!

– Кого? – удивился Самбор и, не получив от теперь в равной степени восхищённого и опешившего вперёдсмотрящего уточнения, продолжил: – Мы с Эгри и боцманом, пока лазили по обломкам аэронаоса, нашли не только казну.

Самбор бросил предмет, который до того держал за спиной. на крышку трюма. Это были замочные ручные кандалы, с дополнительным кольцом в цепи для соединения в гурт, сработанные из альвского олова (предположительно для легкости).

– Такого добра там было таскать – не перетаскать. И ножные кайданы[40], и ручные, и плётки, и колодки.

Тяжелую паузу прервала девчонка, навряд ли старше лет шести, потянувшая мать (ту звали Си́гурвейг) за рукав не больше месяца назад бывшего белым киртиля[41]. спрашивая:

– Матушка, так это работорговцы?

– Это что ж, они нас в рабство уряживали продать? – ужаснулся Вили.

– Догада богатырь! – передразнила его Дарвода. – Тебя кому в рабство продать, назад бы вернул, да еще приплатил…

– Нас-то навряд, скорее камень привязать – и в море, кто жив остался. А жён, дев, и малюток, кого с Туле везем – тех запросто, – рассудил боцман. – На Костяной Берег, или обратно же на Гнутый Остров.

– Дивлюсь я, на вид они совсем как мы, даже расцветка та же, эти, что помоложе, мне бы в сыновья сгодились, – статная беженка подошла поближе к люку, оглядывая пленных, – только не иначе как все они йотунской породы. Поди, и плоть нашу едят?

Вожак разбойников не выдержал:

– Да не едим мы никого! Рыбаки мы, с Га́рдарсхольма! О́рафайоку́ль гора взорвалась, мудрецы говорят, оттого и лета не стало, мол, пепел Сунну застит! Другие говорят, и лета не стало, и гора взорвалась оттого, что не тех богов почитаем! А я не знаю, отчего, только рыба ушла, дальше фьорд замёрз, а детей-то кормить надо?

– Так ты чтоб своих прокормить, моим сиротскую долю прочишь? – беженка (ее звали Маре́ла, дочь Ро́рика) внушительно сложила руки на внушительной груди.

– Признаёшь, что ты работорговец? – Анси совершенно без усилия придал своему лицу суровое и безжалостное выражение.

– Первый только раз, – попытался объяснить налётчик.

– Один раз, что ль, не… – начал Эгри.

– И лжец, – перебил обоих Гостислав. – На их золоте – клейма Костяного Берега!

– Аэронаос, небось, тоже разбоем взяли? – справился Самбор. – Какой корабль сгубили…

– Нет, «Коня Фьялля» и «Кубок Хведрунга» наш цех рыбаков купил, для наблюдения!

– И весь рыбацкий цех позорят, – Эгри сплюнул по ветру за борт.

– Шторм близко, – заключил Анси по полету плевка. – Морской закон простой. Работорговцу – смерть. Гостислав, Эгри, снимайте цепной леер, ставьте доску.

– Погодите, «Конь», «Кубок»? Два аэронаоса? – Самбор прищурился. – А второй где?

– Второй в северном полушарии оста… – жалобно начал налётчик помельче и помоложе.

Главарь пригвоздил его взглядом, заставив замолчать, но в свою очередь встретился глазами со статной беженкой. По выражению её лица, можно было подумать, что она рассматривает что-то выпавшее из мусорного грузовика по дороге с бойни.

– Ладно б еще сам хищническим промыслом упитывался, так и отроков против закона повёл. Чисто йотун, – определила Марела и вернулась к товаркам у подножия грузовой мачты.

Анси ещё раз посмотрел на пленных и спросил:

– А эти трое с тобой своей волей пошли, или по принуждению?

Разбойничий вожак обменялся взглядами со шкипером, затем что-то прошептал. Разговорившийся было налётчик помладше кивнул, вожак вновь испепеляюще зыркнул на него.

– Отвечай! – Анси глянул в сторону приближавшегося ненастья.

– Заставил я их, – сказал старший разбойник, повторно обменявшись взглядами с Анси.

– Закон может дать пощаду, если кто шёл на разбой по принуждению. Ватага, пощадим отроков?

– Ну, кто с нашими товарищами бился и их уложил, уже морских змеев кормит, – прикинул Гостислав, принайтовывая трехаршинный отрезок доски между двумя стойками бортового ограждения. – Пощадить, чтоб киёму[42] чистили, палубу драили, а в первом же порту – гнать гальюнной тряпкой!

– Пощада пощадой, а под килем их надо бы протянуть, крыс гардарсхольмских! – предложил Скапи.

– Надо бы, да времени нет, – отрезал Анси. – Ты, как тебя зовут… Погоди, не отвечай. Перед морским законом, нет у тебя больше имени. Эгри, Вили, развяжите его, Дарвода, дай ему мертвой воды, и пусть идёт по доске.

В мрачном молчании, все наблюдали за тем, как развязанный разбойник осушил кружку мертвой воды, шатаясь, встал на доску, сделал три шага, и сковырнулся в море.

– Рыба, говоришь, ушла, – повторил Скапи. – Дуй прикармливать.

Вторая глава. Калопневма

Почему-то и на твердой земле казалось, что качка продолжается. Цвета окружавших гавань сооружений виделись Сигурвейг неестественно насыщенными, словно их освещал не тёплый факел Сунны, а какое-то другое, свирепое, искусственное светило. Дома были построены не из камня и дерева, как положено, а сколочены или склепаны из кусков отходивших свое кораблей, затем раскрашенных (а местами и расписанных) самыми яркими красками. На некоторые строения одной краски скорее всего недостало, поэтому встречались сочетания голубого с рыжим, зеленого с пурпурным, наконец, у питейного заведения «Былятин самовар» левый нижний угол был бурым, правый верхний – горчичным, а между ними под углом шла полоса росписи и лепнины, вдохновлённой, надо полагать, стародавними венедскими[43] сказками в сочетании с каким-то сильнодействующим наркотиком – жаблацмоки[44] на паровых санях, танцующие синие козы, играющие на гудках и дудках чёрные медведи в красный горошек, жёлтые мыши, куда-то волокущие пьяного белого в розовую полоску кота с розовым винным мехом в лапах…

Слабый ветерок нёс тепло, влагу, портовые запахи водорослей, рыбы, гниющего дерева, и дополнительную южную отдушку за счет того, что где-то неподалёку позабыли что-то вонючее и дали ему протухнуть. Йарфсветсфьордская гавань пахла совсем не так – дёгтем, копчёной рыбой, душистой трубочной маку́бой[45], и крепким свежезаваренным ергачом. Сигурвейг вздохнула. Вдоль безумно раскрашенных домов, под несколькими навесами стояли торговцы – зеленщик, молочница, пара мясников, и продавец грибов. С зеленщиком говорил Скапи, с недавних пор кок корабля «Фрелси три дюжины пять». Судя по нечленораздельным из-за расстояния, но явно недовольным воплям, торг не ладился. С соседнего пирса, где несколько матросов конопатили швы в палубе крутобокой шхуны, то же неблаговонное дуновение донесло стук колотушек и обрывок заунывной песни: