Избраное - Борис Лапин

Гребич пригласил меня поехать с ним поглядеть большие лежбища моржей у селения Инчаун, возле мыса Инцова. Гребич только что вернулся оттуда, и в тот же день мы с ним подружились и болтали, как старые приятели. Его товарищ Прокопов приехал вместе с ним и, пробыв в Уэллене всего один час, отправился вдоль берега в лодке к мысу Дежнева. По постановлению рика он будет теперь учительствовать в Наукане. Прежний науканский учитель остается в Уэллене на должности инструктора кооперации. Гребич работает учителем чукотской школы в Уэллене. Он же, кроме того, ведает метеорологической станцией, наблюдения которой раз в год отправляются во Владивосток.

После приезда Гребича я переселился из рика к нему в школу. И Гребич, и Прокопов — ленинградцы. Обоим по двадцать три года. Гребич рассказывал мне вчера вечером историю того, как они попали сюда. Он бубнил над моим ухом, пока я окончательно не заснул. Помню только о каких-то Тамаре и Леле и о том, что они с Прокоповым постановили в четыре года скопить себе из жалованья денег и тогда кончать вуз по техническому.

 — Выписали даже по радио книги. Если в будущем году дойдет сюда пароход, получим физику Хвольсона и математику Жуковского, и тогда — барабань хоть сто лет… Считайте, я выколачиваю жалованье по ставке сельских учителей в полярных областях — сто восемьдесят рублей в месяц. Тратить здесь некуда. С осени только берешь аванс и покупаешь рублей на восемьсот вещей и продуктов на весь год в фактории. Таким образом, тысяча триста рублей остается в кармане. В четыре года — пять тысяч двести рублей. Вот вам и вуз!

Инчаунские лежбища находятся километрах в тридцати на запад от Уэллена, по дороге к мысу Нэтэк-кенгыщкуи (по-русски он называется Сердце-Камень). Чтобы поехать туда, нужна хорошая байдара. У Гребича есть крохотная байдарка, сшитая из одной шкуры, натянутой на деревянный остов. Но эта байдарка хороша только для прогулок по лагуне, до устья пыльгина — горла лагуны. Нужно особое, «шестое чувство» равновесия, чтобы плыть в такой байдаре. Я пробовал сесть в нее и сейчас же опрокинул. В байдарке Гребича приходится рассчитывать каждое движение, — нельзя даже повернуть головы. Если сунешь руку в карман за платком, надо сдвинуть все тело, чтобы восстановить центр тяжести.

Мы зашли в ярангу Хуатагина, который обещал дать свою байдару для поездки в Инчаун. Яранга была низко врыта в землю. Из черной дыры, обозначавшей вход в нее, выбежала смуглая и грязная чукчанка, сбивая гибкой длинной палкой снег, выпавший за ночь и застрявший в складках наружных шкур. Она была в раздутых и потертых меховых штанах, с непокрытой головой, в сапогах и в рукавицах. Это была Уакатваль — вторая жена Хуатагина. Она кормит грудью четырех детей. Старшему из ее младенцев десять лет, и он бегает с кожаной пращой по ветровому взморью, попадая в гагар, в горы и в облака. Хуаталин и Хиуэу были на охоте.

Задняя половина яранги была разделена на несколько крохотных пологов — меховых клетушек, служащих чукчам спальнями. Я откинул переднюю шкуру одного из пологов и вполз внутрь. Внутренность полога встретила меня едким аммиачным запахом и душной теплотой ночного человеческого логова. На оленьей шкуре стояли плоские чугунные плошки с нерпичьим жиром, в которых горели ярким желтым светом фитили из болотного мха. Возле плошек спала голая коротконогая девушка, подложив под голову руку.

 — Огой! Я пришел! — закричал Гребич. — Здорово, Нгаунгау, давай нам байдару, — ехать в гости к моржам.

Девушка проснулась и, натянув на себя через голову длинную камлейку, выползла из полога. Она достала из тайника в яранге две пары весел — пару больших и пару подгребных.

Байдара Хуатагина была поднята на высоких шестах, вбитых в землю. Кожаные лодки нельзя оставлять на земле. Вернувшись с морской охоты, чукча прежде всего подвешивает байдару на воздух, чтобы она быстрее просохла и чтобы ее не изгрызли собаки, для которых бока такой лодки — лучшее лакомство.

Через полчаса мы выехали в море. Кроме Гребича, со мной ехали Та-Айонвот и Кыммыиргин, не раз бывавшие в Инчауне на лежбищах моржей. Мы взяли их для того, чтобы устроить, если будет возможно, морскую охоту.

В Инчауне было необыкновенное оживление. Все жители ным-ныма столпились на берегу. Косматые пучеглазые старухи с голыми руками прыгали по самому краю воды, глядя на огромный серый мыс, сползавший в море на западе от поселка.

Несколько человек помогло нам вытащить байдару на берег, хватаясь за кожаные ремни борта и весело и проворно входя по колена в ледяную воду. Кыммыиргин отыскал в толпе какого-то своего приятеля.

 — Каккот! — окликнул он. — Мы здесь.

Подошел плотный коренастый человек с бритым затылком и плоским лицом.

 — Реакиркын? (Чего хотите здесь?)

 — Уанэуан (ничего не хотим), — сказал я.

 — Пынгитль уинга? (Нет ли новостей?) — спросил Кыммыиргин.

 — Коло! Ух, много новостей! Сам пришел — длинноусый, клыкастый. С ним двадцать раз двадцать женщин с хвостами пришло.

 — Моржи?

 — Да, моржи. Оставайся здесь, Кыммеор, еще четыре дня. Будешь есть моржовое — сердце, свезешь матери, будет кожа на обувь Лоэнгину.

Кыммыиргин оглянулся на меня.

 — Не могу. Со мной русские. Думали поехать смотреть, как живут моржи. Надо их везти обратно.

Услышав о приходе хвостатых женщин, я понял, что чукчи не разрешат нам близко подъехать к стаду. Хвостатые женщины — самки моржей. После их прихода чукчи стараются ничем не напоминать моржам о себе. Бывали случаи, когда старые моржи-секачи, услышав шум в селении, уходили и уводили все стадо. Жители Инчауна, живущие добычей с лежбища, обречены на голод. Поэтому после прихода самок селение почти замирает. Никто не разводит огня. Строгий приказ совета стариков запрещает охотникам стрелять из винчестеров. В течение нескольких недель охотиться можно только с холодным оружием. Когда инчаунцы приезжали в Уэллен (если не ошибаюсь, это было в четверг), я записывал подобные рассказы о моржах и их жизни. Самым любопытным из них мне кажется один рассказ, записанный со слов Тынгеэттэына.

Вот он:

«Каждое лето к мысу приходят моржи, и можно много убивать и много делать запаса. Моржи — как люди. Они знают нас, а мы знаем их. Они согласны, чтобы мы забирали у них лишний народ, сколько нам нужно на зиму. Больше они брать не позволяют. Эге! Моржи хитрые. Ясно, они любят, чтобы уважали их закон. Есть в Инчауне один старик, — хорошо знает закон моржей. Приходят моржи, — тогда люди должны ходить тихо у себя в жилищах. Сначала плывут самцы, — выбирают места для своих дневок и громко ревут. Потом выходят хвостатые жены из моря и орут вот так: «бээ-бээ», на своем языке. Они спрашивают: «Все ли спокойно?» А самцы отвечают: «Все тихо! Люди спят в ярангах! На скалах расставлены часовые — клыкастые охотники».

Вот слушай! Тогда жены моржей выходят на берег, и у них начинается веселье. Ях-ох! Играют друг с другом. Целый день бьют хвостами по земле. Ух! Потом целый день спят… Водоросли. Зеленая слизь. Смотри — так наклоняют голову набок. Так — упирают жесткие усы в камень. Когда пройдет месяц, охотники нашего народа выходят из ным-ныма. Оставляют винчестера в пологах, берут с собой только гарпуны и убивают спящих моржей — столько моржей, сколько нужно на зиму, а больше не позволено. Пройдет лед. Ветер подует с северо-запада — зовет их. Слышно в воздухе поет: «рыркы! рыркы!» Как будто старая моржиха зовет своего детеныша. Это время у нас называется «рырка-йоо» — время моржовых ветров, и моржи скорей торопятся уйти за Эйре-хут-хир — Берингов пролив, в большое Южное море. Если год свободный, моржи хорошо проплывают на юг. А другой год бывает много льда, и тогда оленные люди охотятся на моржей в горах. Э! да ты, наверно, неправду говоришь! Нельзя того быть, чтобы ты не знал об этом. Ведь, когда много льда, проход через залив бывает закрыт. А моржам непременно нужно в Южное море, там стоят их дома. Все моржи идут в Колючинскую губу и подымаются вверх по речке Колючин. Река Колючин далеко-далеко идет. До самой, считай, середины нашей земли. А там, откуда река течет, есть высокий холм. Переползти этот холм — и опять попадешь в речку. И эта речка течет не в наше море, а в другое море. Вот, слушай, в то самое Южное море! И в ледяной год моржи идут по сухой дороге. Подымаются по Колючиной вверх и через гору переползают в другую реку. Вот счастье тогда привалило оленным людям! Те оставят свои стада за горой, а сами идут сторожить моржей на гору. Тяжело ползет морж посуху, плохо дышит, бьет ластом прямо в мох. Оленный подойдет, да как всадит копье ему в спину! Ух, ух, ух!»

В селение нас не повели. Все люди ным-ныма были на берегу, ожидая, какие новости принесут дозорные про моржей. Каккот вынул из-за пазухи кровавый и жесткий кусок вяленого мяса:

 — Ешьте!

Я отказался. Отказался и Гребич.