Избраное - Борис Лапин

мран-мран

Женский язык:

нгауль!

кки-кки!

цээну?

мэцкишхыцхы!

путуцещхип

тейенгищхин

яцат

миццан

Перевод:

послушай!

удивительно!

что это?

(неопред. брань)

плясать

хотеть

очень

мошка

В некоторых старых книгах можно прочесть, что чукчи знают счет только до двадцати. Это неверно. Вряд ли существуют народы, у которых счет идет только до двадцати. Единственная правда здесь в том, что чукотская система исчисления построена на пятерках и двадцатках, а не на десятках.

Один — эннен, два — нгираак, три — нгроок, четыре — нграак, пять — мтлинген, или «кисть руки».

Шесть — уже эннен-мтлинген, то есть «один и пять», семь — нгираак-мтлинген — «два и пять», восемь — амгро-откен.

Десять — мнгиткен, или «две руки», пятнадцать — «ктльгинкен» — «хромой человек», одиннадцать — мнгиткен-энненпаротль («две руки да еще единица»).

Двадцать — ктлийкен, или «полный человек», то есть пальцы обеих рук и ног.

Все остальные числа от двадцати до бесконечности выражаются повторением этих. Скажем, «тридцать один» будет — ктлийкен-мнгиткен-паротль-эннен-паротль — «человек да еще две руки и еще один». Сто — мтлинктлийкен — столько людей, сколько пальцев на руке. Четыреста выражается так: ктлий-ктлийкен, то есть двадцать двадцаток. Две тысячи сто шестнадцать, например, если перевести на чукотский, будет — мтлин-ча-ктлий-ктлий-имтлин-ктлийкен-паротль-ктльгинкен-энкен-паротль, другими словами — пять раз двадцать двадцаток да еще пять двадцаток да пятнадцать и один лишний.

Из-за такой сложности самое название больших чисел представляется чукчам довольно трудным математическим вычислением. Они все время удивляются тому, как быстро я складываю и вычитаю числа и сейчас же нахожу чукотское имя для суммы и разности.

У чукчей острый глаз и меткий язык. Каждый человек, который хотя бы несколько дней во время стоянки кораблей пробыл на Чукотке, получает прозвище, которое сейчас же становится известным всем. Потом, в какое бы селение вы ни приехали, это прозвище будет следовать за вами. Оно известно еще задолго до вашего приезда. Иногда прозвище может быть заменено новым — более метким или более злободневным.

Я был назван в первый же день за свои круглые роговые очки: «тиндлиля-кляуль» — очкастый человек. Уже через два дня, когда ко мне привыкли, имя переменили на «тиндлиляккай» — очкастенький. Вчера, возвратясь из Иичауна, я узнал, что у меня новое прозвище, а именно «Эттыиргин», по имени шестнадцатилетней девушки Этынгеут, дочери Ишела, которая, когда мы уезжали, сказала: «Вот, если Кнудсена шхуны не придут, очкастенький останется у нас, и я возьму его к нам в ярангу, пусть живет со мной, ходит на охоту». Теперь, когда я хожу по поселку, меня окликают: «Эттыиргин!» Я отвечаю: «Уой?» (Что?) — «Уанэуан» (ничего).

Чукчи ссорятся между собой. Тот, кто сильно сердит на другого, сочиняет частушки, осмеивающие врага. Все друзья и приятели разучивают эту частушку, и она приклеивается к осмеянному человеку навсегда, точно так же, как прозвище. Песню помнят и тогда, когда все давно позабыли о породившей ее причине.

В Уэллене все поют такую песенку, сочиненную женщиной Каингитт. Она вышла замуж за науканского эскимоса по имени Теппак (на языке эскимосов это значит — «табак»). Эскимос прожил в Уэллене около года, а потом рассорился с женой и уехал в свое селение. Теперь чукчи поют песню на ломаном эскимосском языке, чтобы обидно было эскимосам:

Эй, мой жевательный табак! Не сладкий он и не горький,Слабый, словно моховина!Я, Каингитт, взяла его в ротПожевала… да как выплюну егоВ Наукан обратно!

(Тыппакингоон канахмияхкам кыппыльгам Каингит-там какнгииттаам Нувокамынг ыхта.)

Такие песни поются во время танцев и праздников.

Сейчас в Уэллене заморские гости — американские эскимосы, приехавшие с той стороны Берингова пролива. Они приехали для того, чтобы обменяться подарками с чукчами, среди которых у них много побратимов. В сущности обычай ежегодных подарков сводится к обменной торговле. Кто не может одарить по полной цене, — оставляет долг до будущего года. Иногда старики ездят специально в Аляску взыскать долг за подарок.

Сам себя эскимос называет «инныпек» или, попросту, «человек». Так же, впрочем, называют себя и чукчи — «оправедлан» (люди), ограничивая своим племенем пределы человечества. Люди разделяются на два рода: «анкатлин» — береговые и «чаучуван» — оленные. Все остальные народы мира — это не люди, а «танги-тан» — чужаки. Только в последние годы у чукчей и эскимосов Берингова пролива начинают прививаться названия «американ», «русситлин», «норвэитлин». Американцы до сих пор называются у них «пинакутан-гитан» — чужаки с брусковым чаем. Норвежцы — «люлютульхин» — усатые люди.

…В честь американских гостей уэлленцы устроили большой «крисмэс». Этим словом у них обозначается всякий праздник, торжество и даже воскресенье. Я не сразу догадался, что это слово, вошедшее в язык уэлленских чукчей, не что иное, как английское «кристмес» — Рождество. Франк пришел в рик просить, чтобы дали помещение для крисмэса. Им отдали все четыре комнаты канцелярии. Столы и стулья были вынесены в комнату председателя и в школу.

И гости и хозяева, пестро разодетые в цветные рубашки, набились в помещение рика. К передней стене село шесть стариков с огромными бубнами в руках. Каждый яр-ар — бубен — был в три четверти метра диаметром, широкий и плоский, с туго растянутой желтой пятнистой кожей.

Самый старый из стариков ударил длинной дрожащей колотушкой в центр бубна. Пронесся глухой вибрирующий звук, похожий на пение оборванной струны. С веселым усердием и неподвижными лицами все ударили по бубнам. «Аайангааа-а-а-ай», — запел Рентыиргин заунывно и в нос. «Ах-ах-айанга-йа-йа», — повторили старики. Одним и тем же движением они подымали гибкую колотушку вверх и опускали ее на гулкую кожу, словно по команде раскрывая рот и тряся головой.

Шесть бубнов производили оглушительный и печальный грохот. Иногда стук учащался. Колотушки ударяли плашмя по всему бубну, захватывая оба его края, и тогда звук получался пустой и щелкающий, как хлопанье мокрого паруса.

 — Айайа-йа-йа! — закричал Рентыиргин.

 —  Куда (я знаю) поеду?Поеду я в лодке на остров Диомида.А что я привезу назад?Деревянную лодку с руль-мотором.А кто меня на берегу встретит?Уэлленские девушки, уэлленские девушки!

 — Хо, хо, хо! Пляшите, подымайте рукавицы! — радостно взвизгнул он, бросая перед собой короткие кожаные перчатки, обтянутые красной тесьмой.

По туземному обыкновению танцовать нельзя без перчаток, даже тогда, когда происходят пляски в пологе и все танцуют голыми, как, например, во время праздника кита. Почти как в Европе — бальные перчатки.

Первыми танцевали худые, щуплые юноши — Кыммыиргин, Та-Айонвот, Ныкитта. Надев перчатки, они застенчиво и неуклюже переступали с ноги на ногу, выбрасывая вверх руки, завывали тонким голосом, подражая крикам песца.

Потом один из них выкинул руки вперед и, тряся головой, запел:

 —  Ана-йа-а!Лед, лед, много льда,Вода, вода, вода,Охотники, охотники, охотники,Хорошие девушки, на-йа-на,Уэлленские, уэлленские,Имакликские, имакликские.Ай, еще пой, пой,Ынган, нган, иган,Сам, Джо, Уммиак,Рентыиргин, Каыге,Выходи, надевай рукавицы!

 — Скорее, скорее, — понукали старики обеих сторон — чукотской и эскимосской — своих охотников, — выходите, покажите, как у нас пляшут! Эка ты, Рентыиргин, хитрый, как песец, — хочешь плясать после всех и тогда победить. Так не годится, Выходи сейчас.

Наконец Рентыиргин подхватывает перчатки и выходит плясать. Он похож на моржа — грузный, сильный, широкоплечий. Ему жарко. Он скидывает рубаху. Теперь он полуголый, с коричневой выпяченной грудью и поднятым к потолку лицом. Он — приседает, как будто крадется к зверю, и потом подымает руки вверх, покачиваясь могучим туловищем и напрягая мускулы. Это настоящий охотник. Он пляшет танец мужчин так, как плясали отцы. Старики с воодушевлением молотят по бубнам и помогают ему — топают ногой, громко визжат и лают, подражая крику зверя.

 — Вот хороший охотник, богатырь, силач! — кричат женщины. — Вот так пляшет! Какой эскимос спляшет против него? Ну-ка, имакликские!

Танцы продолжаются три часа. После охотников танцуют женщины, их танец другой. Они вертятся на месте, почти приседая на корточки, водят перед собой сложенными руками и тонким голосом взвизгивают. Я устаю смотреть и ухожу. Возвращаюсь я только к вечеру. Меня зовет товарищ М.