Азиатский аэролит. Тунгусские тайны. Том I - И Ковтун

Поймав удивленный взгляд Марича, Эрге выпрямился и резко прижал ладонь ко лбу так низко, что заслонил глаза.

— Проклятое переутомление, малейшее напряжение вызывает острую боль, — произнес он затем медленно и устало. — С вами такое не случается?

В это время звонок возвестил, что пора возвращаться в зал. Эрге поспешно поднялся со стула и, вновь мило улыбаясь, протянул руку:

— Прошу прощения, должен идти. Понимаете, все же какая-то тоска по России. И потому несказанно радуешься каждой встрече с земляками. Всего хорошего. Очень рад буду видеть вас у себя, — сказал он, быстро пожимая руку, и в конце просто добавил:

— И Гина будет рада вашему визиту.

Еще раз пожав руку, он ровным шагом направился в зал.

* * *

Гина Марич (в девичестве Регина Войтоловская) в минуты отчаяния и тоски и сама часто размышляла над теми же вопросами, что и Марич. Но перед ней они никогда не вставали так остро и болезненно. Напротив, думая о минувшем, она погружалась в приятную печаль и с удовольствием вспоминала подробности жизни в далекой неприветливой Сибири. Вспоминала мечтательно, как чудесный, фантастический сон.

И Марича вспоминала с той же приятной тоской и нежностью, а порой и укором, укором себе; она чувствовала, что неожиданно и незаслуженно причинила любимому и неуклюжему, милому Виктору глубокую боль и обиду. И потому нередко в нежной тоске тихо подступало смутное и неясное раскаяние, и капризно вилась мысль — увидеть Виктора, приласкать его, милого и неуклюжего, утомить ласками и вымолить прощение за боль и измену.

Неожиданная встреча состоялась, но Гина мечтала совсем не о такой, узнав, что Марич в Нью-Йорке. Вот уже три дня, как она ощущает, что не может освободиться от нового тягостного и болезненного чувства и все мысли ее кружатся вокруг событий, что давно миновали и вернуться, как бы то ни было, не могли.

Сегодня тоскливая боль стала навязчивой и тягостной до невыносимости. Вернувшись из мюзик-холла, Гина прошла к себе в спальню и молча, не раздеваясь, легла на широкую массивную кровать красного дерева. Затем вытянулась на спине, положив ноги на дорогое шелковое одеяло и вглядываясь бездумно в черную и, казалось, глубокую бездну потолка. Голова отяжелела, тело словно отделилось и потеряло чувствительность, и вся обстановка комнаты утратила реальность, все утонуло в зыбкой бездонной темноте.

Заболели широко раскрытые глаза. Гина с трудом сомкнула ресницы, и будто бы рядом, на экране, четко и ясно возникло далекое прошлое, потерявшее уже, казалось, краски и целостность.

…Единственная дочь помещика-поляка Войтоловского, которую все считали еще капризной взбалмошной девчонкой, в одно прекрасное утро сообщила родителям, что выходит замуж за ссыльного студента и немедленно покидает Петербург. Родители было растерялись, сперва приняв это за шутку дочери, но когда поняли, что она вовсе не шутит, силой хотели принудить ее отказаться от дикого замысла.

Ничего не помогло — ни слезы, ни угрозы, ни проклятия — и дочь, продав все свои драгоценности (многочисленные подарки тетушек, крестных, дядюшек, кузенов), проклятая родителями, направилась в район ленских золотых промыслов, куда этапным порядком двинулся и молодой студент, который, по правде сказать, ничегошеньки не знал о намерениях своей пылкой невесты (вспомнив все это, Гина улыбнулась и подумала: «Боже мой, какая же я была глупая»).

Весь Петербург судил да рядил тогда о ее подвиге, а один либеральный журнал посвятил ему даже целую статью, где сладко и патетически пел дифирамбы «великим русским женщинам» и сравнивал Регину Войтоловскую с княгиней Трубецкой.

Когда ссыльный-студент Виктор Марич узнал о решении девушки, он чуть не сошел с ума от радости.

В тихой сырой приисковой церквушке, с темными и страшными бородатыми святыми, лохматый батюшка с разрешения губернатора обвенчал молодую пару. Тихо горели две свечи в руках молодых, капая янтарными восковыми слезами на сырой, холодный пол, а шаги молодых и шаферов гулко отзывались где-то за темным алтарем. Молодой, высокий, широкоплечий студент с добрыми прекрасными серыми глазами неуклюже держал нежную ручку стройной, измученной долгим путешествием невесты и неловко улыбался счастливой улыбкой — ему, конечно, не верилось, что это не сон. Из церкви Регина Войтоловская вышла Региной Марич.

Потянулись дни, донельзя похожие друг на друга. Обитатели небольшой заимки — в трех километрах от центрального прииска — могли за неделю вперед описать до малейших подробностей будущий день. И, казалось, этому не будет конца и края. Тогда-то Гина почувствовала со всей полнотой, что такое ужас, и испугалась сама себя и своего поступка. Впервые за два года зашевелились тяжкие сомнения — от них никак не спасала любовь Виктора, его кроткий нрав, забота и самопожертвование. А однажды вечером, когда над тайгой бушевала яростная пурга, а воздух полнился страшным стоном вьюги, и казалось, что вокруг бесконечно, беспредельно расстилается пугающая пустота, ужас придвинулся ближе и охватил все тело, заполонил разум, всосался в кровь.

В детстве старушка-няня рассказывала ужасную историю о том, как в одном селе живую женщину положили в гроб и закопали. И страшно было представить состояние и чувства заживо похороненного человека. Тогда ей вспомнился рассказ няни. Видение гроба встало перед глазами. Где выход? Где конец? Нет конца! Нет спасения! Хотелось дико вскрикнуть и броситься из хижины сломя голову в тайгу, в метель. И вскрикнула бы, и выбежала, если бы стук в дверь не отрезвил и не привел в чувство.

В дом просились заблудившиеся исследователи с соседних приисков.

Так Гина Марич повстречалась с инженером Эрге, работавшим на приисках американского концессионера Лайстерда.

И Марич глубоко заблуждался, когда не мог разгадать странное поведение своей жены и считал, что разгадке оно не поддается. Он забывал, что их породили разные классы.

* * *

Период между бракосочетанием с Эрге и эмиграцией в Нью-Йорк остался в памяти Гины туманным, неопределенным воспоминанием — дни мчались так напряженно, и так кинематографически, напористо на протяжении короткого времени сменялись события, что ей трудно было уловить, осмыслить сознательно все общественные изменения и процессы, произошедшие в Сибири.

Лайстерд не хотел расставаться с Эрге и звал его к себе, в Америку. Эрге не согласился покинуть предприятие, считая, что революционные вихри скоро утихнут. Отправив в Америку совершенно растерянную Гину, он остался в Сибири.

Возвратился Эрге в Америку не скоро (все были уверены, что его нет уже на свете), целых три года спустя, когда остатки банд и генеральских армий были разгромлены и рассеяны регулярными частями Красной Армии. Что делал Эрге все это время — неизвестно. Он лишь привез Лайстерду подтверждение, что его концессии и имущество национализированы и вернуть их — пустая надежда.