Азиатский аэролит. Тунгусские тайны. Том I - И Ковтун

Подумав так, Эрге ощутил: по всему телу, как после напряженной работы, растеклась чудовищная усталость. С трудом поднял голову с рук, откинул туловище на спинку кресла и безразлично повел потухшим взором (без мыслей, без злобы) в сторону окон.

Серым спокойным потоком вливалось в комнату утро.

И уши, привыкшие слышать скрежет и грохот улиц, с непривычкой воспринимали тишину. Ничто больше не беспокоило, не волновало — все прежние мысли казались обыденными, только хотелось поудобнее пристроить куда-нибудь голову и заснуть.

Так в ту ночь в голове инженера Эрге просто, чуть ли не в шутку, возник план отчаянной и дерзкой авантюры.

* * *

Следующая неделя прошла у Марина спокойно, по-деловому.

Он съездил в Бостон к профессору Барингеру. Седовласый, крошечный и чрезвычайно милый и вежливый в обхождении ученый гостеприимно принял помощника профессора Горского (с Горским ученый познакомился три года тому на всемирном съезде астрономов). Он с радостью подробно ознакомил Марина с ходом раскопок Аризонского аэролита. Барингер только что вернулся в Бостон на отдых и, делясь своим опытом, пожелал дорогому профессору Горскому успеха в его почетном труде.

Поиски основной массы Аризонского аэролита осложнялись тем, что аэролит упал тридцать лет назад и ушел в землю не вертикально, а наискосок. Поэтому крайне сложно — как подчеркнул БаринГер — найти правильную точку для бурения почвы. Аризонский аэролит, помимо научной ценности, даст, очевидно, и немалую материальную выгоду — поскольку найденные на месте мелкие куски аэролита состоят из железа и никеля.

Услышав это, Марич вспомнил приписку в письме профессора Горского и спросил Барингера — случалось ли, что в составе массы аэролита находили и включения платины. Барингер пожал плечами и признался, что наука об аэролитах все еще очень неразвита, материалов и данных мало и четко ответить на этот вопрос невозможно.

Возвращаясь из Бостона, Марич в вагоне снова вспомнил постскриптум к письму Горского и пораженно подумал — какие сокровища достались бы Совсоюзу, если аэролит на самом деле хотя бы частично состоял из платины. Возрождение материальной культуры и техники, прогресс. И, подумав это, улыбнулся сам себе: «И придет же такое в голову».

Под ритмичные такты колес экспресса задумался над тем, что вот он и вновь возвращается в Нью-Йорк, а оттуда через неделю выезжает в СССР. Вспомнил Гину. Было ли виной тому деловое настроение или просто усталость, накопленная в пути, но только он спокойно, без тоскливого волнения вспомнил это имя.

Глубоко задумался. Едва ли не впервые мог спокойно, словно со стороны, как наблюдатель, взглянуть на себя и свои чувства.

И сам себе мысленно, спокойно и безжалостно говорил:

— Обратного пути нет. Подумай хорошенько — нет. И встреча была лишней. Ну что сказать, конечно, приятно вспомнить былое, приятно ощутить чувства молодых лет, но что с того?! И опять-таки — поедешь домой, и что же, снова захватишь в дорогу тоску и тягостную боль? Не лучше ли крепко сжать в кулаке эти внутренние терзания, послать к черту мысль о возвращении — потому что обратного пути нет и быть не может. И не так уж это страшно и трудно.

Уговаривал себя и чувствовал, как ощущение безысходности заглушает нервозность и сладкую тоску.

Близ Нью-Йорка решил, что через неделю непременно уедет из Америки, нарисовал в мыслях, как крепко пожмет ей на прощанье руку и поставит над тем, что прошло, твердую и осознанную точку.

Вздохнул, как после тяжелого и ответственного задания, и взял в руки забытую кем-то газету.

Развернул сложенный вдвое лист и удивленно распахнул глаза, увидев на странице собственный портрет.

* * *

Нью-йоркская пресса еще день назад получила телеграфные сообщения об экспедиции Горского, и все вечерние газеты уделили ей много места, притворно сочувствуя ученому — дескать, несчастный профессор, мыслимо ли, располагая каким-то десятком тысяч рублей, добраться до таежных джунглей и исследовать необычайно интересное природное явление? А мещанская газетка «Уют» и вовсе ни с того ни с сего ляпнула: варвары, большевики — двадцать лет скрывали от всего мира ценный для науки феномен; вот, мол, и подумайте о состоянии науки в этой испорченной стране. Ах, ах — какой ужас! Газеты поспокойней напечатали только телеграфное сообщение и портреты Горского и Марича — добавив, что помощник главы экспедиции находится сейчас в Нью-Йорке.

В отеле толстый с рыжими баками швейцар, завидев Марича, с почтением склонил голову и уважительно (он читал утренние газеты) сказал:

— Мистера так хотели видеть репортеры — только и слышно было эти дни: «Мистер Марич у себя?», «Мистер Марич еще не приехал?», «Мистер Марич сегодня вернется?»

И швейцар гордо улыбался — уверенный, что сообщил большевику приятное известие; к тому же, он совсем не такими представлял себе заокеанских страшных людей.

Действительно, не успел Марич переодеться после ванны, как послышался настойчивый стук в дверь.

В комнату не вошла, а просочилась долговязая личность с реденькой русой бородкой и, будто балансируя на шаткой доске, приблизилась к Маричу.

Сгибая гибкое туловище, подобострастно склонив голову набок, человек оскалил редкие зубы и скривил рот в карамельной улыбке.

— Корреспондент «Голоса эмигранта», — сохраняя на губах улыбку, поспешно и льстиво заговорил он на чистом русском языке. — Полагаю, гражданину Маричу знакомо это название? Не откажете, два слова для газеты? Вижу, уважаемый гражданин Марич удивлен, что я говорю по-русски? — человек шире оскалил зубы и еще быстрее начал бомбардировать Марича каскадом слов. — Блудный сын родины, хе-хе-хе, ничего не поделаешь. Я откровенно, без раскаяния — воля судьбы! Мы ошиблись — хотя и не во всем, и поэтому должны нести, так сказать, свой крест. Но вполне откровенно — тяжело иногда бывает, очень тяжело, особенно при встрече с земляками.

Роняя с необычайной скоростью слова, человек с бородкой шарил небольшими поросячьими глазками по номеру, то делая заметки в запиской книжке, то наводя аппарат на ошеломленного затрапезного Марича, который мысленно посылал репортера ко всем чертям.

— В нашей газете вы не встретите ни капли бессильной злобы, наша цель — правдиво информировать эмиграцию о далекой родине, — разглагольствовал репортер, уставя объектив на Марича. — Вот так — глаза немного в сторону. Вот так! Конечно, мы имеем собственное мнение о путях развития нашей родины, так как считаем, что и мы имеем право располагать по этому поводу своими взглядами. Еще немного, чуть в сторону — вот так! Простите, хотелось бы и в профиль. Благодарю.