Парень, который женился на дочке Мэксилла - Уорд Мур

Итак, новая мечта вытеснила старую. Младший Эш - врач, лечит болезни, от которых страдает человечество... Но мальчик довольствовался тем, что сводил бородавки с рук товарищей по играм и сращивал сломанные кости, пробегая пальцами по поверхности тела. Его не интересовало такое будущее. Главным его интересом были машины. В шесть лет он починил старенький велосипед, на котором катались все девчонки Мэксиллы по очереди, пока он окончательно не вышел из строя. То есть до тех пор, пока Эш-младший не принялся за дело. В восемь он возвращал к жизни ветхие будильники, в десять налаживал трактор лучше, чем это делали в хенритонском гараже. Наверно, Нэн должна была гордиться сыном, который мог бы стать великим инженером или изобретателем. К несчастью, ей куда меньше нравился мир атомного и водородного оружия, чем тот, который она знала девчонкой, несмотря на депрессию.

Неужели она старела? Ей было чуть за сорок, тонкие морщины на лице, слегка проступившие вены на руках были заметны куда меньше, чем те же признаки у женщин на пять-шесть лет моложе. Все же когда она смотрела на гладкие щеки Эша, не изменившиеся с того дня, когда Джози привела его с южного пастбища, она испытывала сильный страх.

- Сколько тебе лет? - спрашивала она. - На самом деле - сколько?

- Столько же, сколько и тебе.

- Нет, - настаивала она. - Это красивая фраза. Я хочу знать.

- Как выразить мой возраст в земных годах? Революциями, вращением планет вокруг Солнца? Это было бы бессмысленно, даже если бы я знал высшую математику и умел бы переводить одно математическое измерение в другое. Смотри на это так: пшеница старится в шесть месяцев, а дуб молод и в пятьдесят лет.

- Ты что, бессмертен?

- Не более тебя. Я умру вместе с тобой.

- Но ты не стареешь.

- Я и не болею. Мое тело не подвержено слабости и разрушению, как у моих далеких предков. Но ведь я родился - стало быть, и должен умереть.

- Ты будешь молодым, а я стану старухой, Эш...

Да, подумала она, хорошо тебе говорить. Тебя не волнует, что болтают люди, тебя не трогают насмешки и чужая злоба. Не любила бы я тебя так, назвала бы бесчеловечным. Каждое сверхчеловеческое существо несет в себе нечто бесчеловечное. Да, да, все мы эгоистичные, жадные, жестокие, ограниченные, омерзительные. Надо ли презирать нас за то, что мы не видим выше своей головы и неспособны наблюдать за собой с осуждением и отчуждением миллиона грядущих поколений? Наверно, надо. Но тут должен быть самоприговор, а не предостережение, даже не пример высшего существа.

Она не жалела, что вышла за Эша, она ничего не хотела бы изменить. Но в ней был жалобный протест: она-то старается, а он - нет. Ни приобретенная мудрость, ни раздумья не могли примирить ее с этой мыслью, она не могла не содрогаться, когда представляла себе взгляды, вопросы, насмешки над женщиной пятидесяти, шестидесяти, семидесяти лет - женой мальчика двадцати с небольшим. А если Эш-младший унаследует от отца невосприимчивость ко всему, которая, кажется, у него уже есть? Мысленно она видела, при всей нелепости такой картины, как она, состарившись, глядит то на одного, то на другого и не сразу может отличить мужа от сына. Поглощенная горем и печалью, она отдалилась от знакомых, почти ни с кем не говорила, целыми часами бродила далеко от дома, погрузившись в неприятные мысли и ощущения. Так, среди жаркой солнечной тишины августовского дня она услышала ту музыку.

Она сразу поняла. Музыка несомненно напоминала мычание Эша, но еще больше она походила на ту полифонию, которую он слушал по радио. Бешено заколотилось сердце, потому что на мгновение Нэн показалось - младший Эш... но это было искусней, чем неумелый эксперимент. Музыка могла идти от кого-то - или от чего-то - так далеко отстоявшего от Эша, как он сам далеко был от Нэн.

Затаив дыхание, она слушала, потрясенная, испуганная. Не было видно ничего, кроме отдаленных гор, безоблачного неба, полей, прямой дороги, групп стройных деревьев, зарослей диких ягод, непокорных сорняков. В небе не парил ни один предмет, не спешил к ней из-за ближайшего бугра никакой незнакомец в неземной одежде. Все же она не сомневалась. Заторопилась к дому и разыскала Эша.

- Тебя ищут.

- Знаю. Много дней уже знал.

- Откуда? Что им нужно?

Он не дал прямого ответа:

- Нэн, как ты думаешь, неужели я совершенно не сумел приспособиться к здешней жизни?

Она искренне удивилась:

- Не сумел? Да ведь ты принес жизнь, мудрость, здоровье, добро всему, к чему прикоснулся! Как ты можешь говорить, что ты чего-то не сумел?

- Потому что... при всем том... я не стал одним из вас.

- Добавь - слава богу! Зато ты сделал гораздо больше. Ты все здесь изменил - внешне и изнутри. Земля и те, кто ею живет, стали лучше благодаря тебе. Ты превратил меня из глупой девчонки в то, что я есть. Ты стал отцом Эша-младшего. Не спрашивай ты меня, может ли ложка сахара подсластить океан - лучше уж я поверю, что в нем стало меньше соли.

- Но ты несчастлива.

Она покачала головой:

- Счастье существует для тех, кто доволен всем, что у него есть, и ничего больше не хочет.

- А что бы ты хотела? - спросил он.

- Такой жизни, где мне не пришлось бы прятать тебя, - живо ответила она. - Жизни, в которой ты и Эш-младший, и его дети и внуки могли бы улучшать мир, не вызывая подозрения и зависти. Хочу мира, не омраченного перебранкой, недоверием, враждебностью. Думаю, что ты немного приблизил такой мир.

- Они хотят, чтобы я вернулся, - вдруг сказал он.

Она услышала эти пять слов без опасения: для нее они ничего не значили. Она внимательно изучала его лицо, как будто выражение его лица могло ей все объяснить.

- Они хотят, чтобы я вернулся, - повторил он. - Я им нужен.

- Но это чудовищно! Сначала они отослали тебя в мир дикарей, потом решают, что ошиблись, и свистят, чтобы ты вернулся!

- Нет, - возразил Эш. - Все сошлись на одном: люди здешнего общества, как мы их себе представляли, должны быть ближе всего к эпохе, для которой я больше гожусь, чем для той, в которой родился. Не надо было мне приходить, а раз уж пришел - надо вернуться.

- Силком! Как же еще расценивать: все сошлись на том! Давление силой... И еще прикинулись, будто это для твоей пользы! Это же оправдание слабости. Еще неизвестно, кто больше дикари: мы или твой народ!

Он отказался спорить и защищать существа, угрожавшие, пусть даже впустую, ее жизни с мужем и сыном, минутному добру, творимому Эшем в графстве Эвартс, надежде, что он сможет сделать больше. Эш смиренно считает, будто они выше его. Она никогда об этом не спрашивала, но что, если их развитие не выше уровня Эша? А если теперь уровень стал ниже легкий регресс? Что, если, достигая способностей, повергавших Эша в такое благоговение, они утратили кое-что от его честности, неподкупности и вернулись к модели, которая не выше, чем на Земле в 1960 году? Она честью готова была поклясться, что так оно и есть.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});