Бетонная агония - Дмитрий Новак

подкосились, тело с размаху рухнуло вниз.

Сигареты вылетели из пачки и рассыпались по асфальту. Их медленно шевелило вместе с сухими листьями, пока серую бумагу не начала разъедать багровая лужа. Глаза не могли закрыться, руки не двигались.

С края мира упали горячие осколки.

Стук тяжёлых ботинок, завывание ветра, плач новорождённого дождя.

И ещё угодливый, истеричный женский смех.

Хоть кто-то рад.

Стены

Разгони тоску, разгони печаль,

Укутайся в плед, как последняя тварь,

Купи по акции душу, а по скидке – сердце,

Какого-то пива, вместе с чипсами с перцем.

Вруби музыки, но чтоб погромче с басами

Голос в наушниками перекричит в голове спор с голосами.

Одна черная полоса. Какая-то хрень с глазами.

Завтра же никуда не надо…

А в жизни на утро порвал простынь.

Остынь, бро… Пора меняться.

Начни с начала, вытри сопли с дерьмом.

Покончи с мечтами.

Две таблетки на ночь, чтобы не бояться.

Мерзкое утро потихоньку подбиралось к городу. Окружающие фермы и поселения оно уже захватило, а теперь тянуло клешни в открытые окна жаркой сентябрьской ночи. Невнятный свет из-за свинцовых облаков включал будильники людей, отчего по улицам катилась еле слышная волна тоскливого воя.

Недостаточного ни для того, чтобы боль безысходности вышла наружу, ни для того, чтобы окружающие тебя несчастные не узнали о твоём неблагопристойном поведении. В общем, как и принято у цивилизованных людей. Потому что нецивилизованные сейчас уже счастливы под галоперидолом.

Джонатан был исключением. Он только-только вернулся с ночного дежурства, но уже поднимал голову с подушки и раздумывал о том, что в холодильнике последние дни пряталось лишь огорчение. Открывать его смысла не было. На тумбочке рядом с кроватью стояла кружка недопитого чая.

Сколько она уже здесь? Наверное, недели две. Он точно не помнил, как она тут оказалась, но отодвигать её боялся: влага наверняка оставила на дереве просто адский след. Если бы парень бывал здесь почаще, такого бы не случилось, но такие, как он, вообще редко появляются дома.

На негнущихся тощих ногах Джонатан поплёлся в ванную. Жилистые пятки разбрасывали одежду, костлявые руки продирали красные глаза. Спать три часа за трое суток? Конечно, почему бы и нет, отличная идея! Кудрявые волосы оставляли за собой след из перьев на линолеуме пола.

Ванная комната, современница Кромвеля, если не считать новенькой душевой кабинки за авторством Чарли Бронсона, встретила парня отвратительным миганием сине-зелёного света. Если бактерицидные лампы ультрафиолета очищают поверхность от бактерий, то этот свет наоборот разбрасывал их по всему телу.

Белый мужчина с подглазниками цвета ламинарии уставился на Джонни из зеркала. Его ровный нос отважно боролся с чёрными точками, лопоухие уши смялись от противостояния с тощей подушкой, а впалые щёки облепили идеально кривые зубы.

Короткий взгляд на тело дал понять, что со времён учебки прошло много времени, изрядно много. Паренёк не был столь хорош, как в былые времена, но он настолько уставал, что забывал об этом даже подумать. Как и обо многом другом.

Джонатан опёрся руками о раковину. Раковина в ответ угрожающе заскрипела. Его спина настойчиво требовала отдыха, а тощий живот предательски урчал. Но мужчина понял, что попытка сесть хотя бы на секунду, хотя бы на холодный шахматный кафель, станет для него синонимом комы.

Эти туфли его доконают. Престиж? Образ? Просто у департамента не было желания покупать нормальную обувь. Он слишком хорошо знал, какова цена политкорректности. Ровно та же самая, что и у всего остального.

Зубная паста отправилась на старую мягкую щетину. У молодого человека недавно открылась повышенная чувствительность эмали, и недавно на дежурстве он заскочил в аптеку за особым средством. Позже ему знатно влетело от начальства, но об этом и говорить нечего. Гадостный сладковато-мятный вкус заполнил рот, который не видел еды уже несколько часов и не увидит ещё столько же. Парень поморщился, спюнул. Прополоскал рот, смывать лекарство полностью было нельзя.

Приятного аппетита, Джонни, радуйся тому, что имеешь.

Но Джонатан всё ещё попадал в разряд исключений. Его от моря таких же дураков по всему миру отличал только один интересный момент: его выбор был добровольный. Каждый проклятый час из его проклятой жизни подвергался вороху оправданий.

Он мотался по окраинам столицы, таскался по вокзалам, спускался в метро, гонялся за отребьем по трущобам, только чтобы увидеть Саманту и девочек. Его семья жила слишком далеко от этой грязи, в маленькой деревушке, окружённой бесконечными лугами.

Может, там и не было идеально, но один взгляд в окно говорил обо всём. Булыжная мостовая, ещё не уничтоженная асфальтом манила к себе, представлялась такой мягкой. Её холодные каменные объятия обещали избавить тебя от любой проблемы, вторили любой идее, клялись в покое и вечном футляре.

И многих манил этот зов.

И многие уходили в полёт.

Но не Джонни, Джонни знал, что он кому-то нужен. Белые волосы, васильковые глаза и ослепительная улыбка среди трав маячили перед его глазами каждую ночь. Две рыжие смешные девчонки бегали вокруг неё, а он вставал перед ней на колени и улыбаясь обнимал за пояс.

А потом наступало утро, просыпался город, и просыпалась всякая мразь. Кто-то должен был за ней прибирать.

На душ времени не было. Он наскоро оделся, застегнулся по уставу, нацепил значок, большей условности и представить нельзя, надел фуражку и вышел вон из квартиры.

Холодный утренний дух тут же встретил его шквальным огнём холодного воздуха. Другие обречённые так же выползали из своих унылых домов в унылые мирки. Некоторые узники показательно-образцово улыбались, зная, что сегодня от самих себя получат пулю в лоб. А те, кто даже пулю себе позволить не сможет – верёвку.

Прочие же не стеснялись выглядеть естественно, им не было смысла кому-то что-то показывать, и они знали, что никогда не вырвутся из круга. Все, кому надо, уже проявили достаточно храбрости и ума, чтобы уйти. А что делать им?

Один парень, оборванный ирландец, неизвестно как сюда попавший, шёл по тротуару со злобной улыбкой. Он сегодня вечером намеревался напиться, как собака, и разбить кому-нибудь башку. Черноволосый ублюдок был второй по показателю счастья, отдел маркетинга записал бы его в образец идеальной модели.

А первым оказался он, Джонатан. Он шёл к вокзалу, блаженно поглядывая на часы. Через восемнадцать часов он сядет на поезд, затем ещё одна бессонная ночь, ему не привыкать, и он будет дома. Он сказал "дома"? Нет, эта кутузка самостоятельного заключённого никогда не была ему домом, просто местом, где он спал и зализывал раны.

У него для этого было не слишком много средств, кроме надежды. Слишком молод, чтобы пить, и слишком стар, чтобы мастурбировать. Однако, несмотря ни на что, парню повезло: он любил молодую жену, дочек, и совместный быт не тревожил их чувства.

Джонатан знал, что скоро он с ними увидится. Осталась только эта смена, а потом