А76 (сборник) - Алексей Олексюк

«Насчёт привидений – это, конечно, полная чушь, бабкины сказки. Но дельце определённо не чисто. Может быть, кто-то уже положил глаз на столь ценную недвижимость, заплатив охраннику, чтобы тот своими страшилками конкурентов отпугивал?» – подумал про себя Иван Сергеевич, а вслух спросил:

– И часто оно… это самое… пошаливает?

– Да, почитай, всё время.

– Сам-то не боишься? Всю ночь ведь один.

– А я не верю в привидений, – ответил долговязый охранник, загасив ногой окурок сигареты, и медленно растворился в вечернем воздухе.

А что, если…

А что, если это ко мне? Ненавижу телефон! Чудовищное порождение научно-технической революции: более иезуитского орудия для пыток не могла бы измыслить даже святая инквизиция. Стоит только расслабиться опосля трудовой вахты и перейти в медузообразное агрегатное состояние, как сразу же раздаётся дребезжащий звонок. Не встану! Хоть режьте меня – ни за что не встану. И потом: может быть, это вовсе не ко мне звонят…

– Дани-ил! Тебя к телефону! – крикнула из прихожей сердобольная бабушка и, отложив трубку в сторону, пошла досматривать очередную латиноамериканскую тягомотину. Господи, кому я понадобился в такое время?!

Нужно включить право на одиночество отдельной статьёй в Конституцию. Нет, лучше сразу в уголовный кодекс: десять лет строгого режима без права переписки и телефонных переговоров.

– Да, слушаю, – сказал я, всеми силами стараясь скрыть накипавшее раздражение.

– Простите, что беспокою вас в столь поздний час… Возможно, мне не следовало звонить… Но я подумал, что завтра выходной, и мы могли бы встретиться… поговорить… Впрочем, я не настаиваю… Если вы заняты… Если вам не удобно… В любое другое время… Я…

– У вас ко мне дело?

– Конечно, мне не следовало звонить в столь поздний час, но мне непременно нужно переговорить с вами… Только не подумайте, что я навязываюсь… Если бы не крайняя необходимость…

Меня (и без того раздражённого неурочным звонком) начинал злить этот «неопределённый» собеседник.

– Вы хотите заказать мне курсовую работу? – предположил я, поскольку промышлял о ту пору за счёт тупых и ленивых студентов (да благословит аллах приёмные комиссии наших вузов).

– Я… Нет, я… Меня зовут Иса. Мне посоветовали вас как человека, пишущего прозу. У меня есть к вам серьёзное предложение именно как к писателю.

– Я слушаю.

– Это долго объяснять. Нельзя о таких вещах сходу… по телефону… Мы могли бы где-нибудь встретиться?

– Что ж, давайте встретимся в понедельник… в час дня в библиотеке.

Я сознательно назначил свидание на ближайший будний день, поскольку мне о-о-очень не хотелось в свой единственный выходной куда-то ехать, с кем-то что-то обсуждать. Мои планы на завтра не простирались за пределы родной квартиры.

– В понедельник в библиотеке? – как-то растерянно переспросил мой собеседник.

– Да, я буду ждать вас в фойе.

– Меня не пустят, – произнёс Иса так тихо, что я засомневался, не ослышался ли.

– Куда не пустят?

– В библиотеку.

– Кто?

– Директор… Она запретила пускать меня в библиотеку.

– Почему?

Повисла пауза.

– Это долгий разговор… У нас возник небольшой конфликт… Но это не важно…

«Вот те раз», – подумалось мне. – «Что же это за человек такой?»

– Хорошо, – решил я положить конец странному разговору, – встретимся завтра в 10 часов утра у крыльца библиотеки.

– Лучше в парке…

– Хорошо. В парке у «чёртова колеса».

– Я думаю, вас заинтересует моё предложение…

– Несомненно… До свидания.

Трубка с тихим звоном легла на рычаг.

Ненавижу подобные ситуации. Чего бы проще: сказать сразу, что тебе от человека надобно; нет – будут мурыжить, ходить вокруг да около, пока не измотают все нервы, а потом вылезет какая-нибудь ерунда вроде сетевого маркетинга…

Ночью мне снилось нечто невнятное, нечто зеленовато-сиреневое, сумеречное и блюзовое, нечто печальное и безысходное, как вкус горького шоколада. Тоскливое чувство давило грудь.

Проснулся я больным и вялым. Словно в издёвку за окном высилось ослепительно-синее утро, ясное и немного ветреное. Ночью прошла гроза, и весь мир казался теперь посвежевшим и промытым дождевой водой.

Ровно в десять я был на условленном месте. Парк казался безлюдным, хотя аттракционы уже работали и густой баритон двигателя, вращавшего «чёртово колесо», «проглатывал» все прочие звуки, так что даже ветер раскачивал густые и влажные кроны деревьев совершенно беззвучно. Мокрые пятна на асфальте горели в лучах солнца матовым серебром.

Я стоял подле махонького (похожего скорее на будку) белёного домика, служившего кассой. Прямо передо мной медленно вращалось «чёртово колесо»: пустые люльки с отомкнутыми, отвисшими цепями ограждения отлого сползали к невысокому деревянному помосту и, сравнявшись с ним, едва не коснувшись днищем сырой земли, вновь начинали взбираться в гору.

Постепенно душевное спокойствие возвращалось ко мне. Мучившая меня с самого пробуждения мигрень утихла, и я даже стал насвистывать навязчивый мотивчик. В конце концов, всё не так уж плохо: придёт мой таинственный незнакомец на свидание или нет, в любом случае небольшая утренняя прогулка в парке не принесёт ничего, кроме пользы.

Сорванный ветром тополиный лист соскользнул на мокрую от ночного дождя скамью рядом со мной. Бессознательно я поднял его и поднёс к лицу.

Лист был зелёный и свежий, с мелкозазубренными краями и махонькой аккуратной дырочкой почти у самого черенка, словно бы прожжённой неосторожным курильщиком. Тёплый, слегка горчащий и вязкий запах всколыхнул во мне тугую светлую грусть. Мне почему-то вспомнился рассказ матери о том, как я, будучи младенцем, серьёзно и внимательно рассматривал недавно распустившиеся весенние листья во дворе родильного дома… И тут же по странной аналогии мне примечталась девушка. Даже не так. Не примечталась. И уж тем более не пригрезилась. Просто мне захотелось, чтобы сейчас и здесь, рядом со мной, оказалась совершенно незнакомая, но чем-то симпатичная девушка. Иногда мне нравится «выдумывать» случайно встретившихся людей, наделять их характером, биографией, привычками, увлечениями. Во мне всегда существовало твёрдое подозрение, что где-то рядом с нами живут необыкновенно «красивые» – умные, интересные – люди, с которыми необыкновенно интересно и душевно общаться; они есть, не могут не быть, только очень уж тщательно маскируются. И мне захотелось, чтобы рядом, вон там – возле телефона-автомата, стояла молодая девушка. О её внешности я не мог сказать ничего определённого; это было совершенно не важно; важно, чтобы в ней (в её облике, манере, во взгляде) было что-то неуловимо симпатичное мне: может быть даже платье, которое надето на ней, какой-нибудь простенький, чуть наивный в своей старомодности сарафанчик с бретельками, и то, что она совершенно не стесняется этой старомодности наряда, а, напротив, смотрит легко и чуть насмешливо, так что кажется – характер у неё тоже лёгкий и слегка старомодный в своей непосредственности. Мне не хотелось ни в кого влюбляться. Напротив, в том-то и прелесть, что вовсе не обязательно с кем-то знакомится, увлекаться, разочаровываться, мучиться по этому поводу… Свобода – великая вещь, но быть по настоящему свободным можно только в воображении.

Я невольно взглянул в сторону телефона-автомата, однако вместо воображаемой девушки увидел вполне осязаемого парня со спортивной сумкой через плечо. Парень поминутно поправлял сползавший ремень сумки и оглядывался по сторонам. Поколебавшись, я подошёл к нему.

– Вы не меня ждёте?

– Чё? – белёсые, словно присыпанные тальком, глазки глянули на меня с искренним недоумением.

Я уже понял, что ошибся, но по инерции продолжал спрашивать:

– Вас не Иса зовут?

– Нет, – отрезал парень и отошёл в сторону.

Настроение вновь упало до нулевой отметки. Господи, какого чёрта я тут торчу! На моих наручных часах было без пяти минут одиннадцать. Народу в парке приметно прибыло, а возле кассы даже выстроилась небольшая очередь. Один субъект в ней привлёк моё (да и не только моё) внимание своим видом. Начать, хотя бы со шляпы… Впрочем, начать можно было с чего угодно: субъект был одет в длинный, до пят, кожаный плащ чёрного цвета, в чёрную широкополую шляпу, в чёрные солнцезащитные очки и, как ни странно, чёрные же ботинки – с чудовищно длинными и узкими носами. Весь его наряд, несмотря на свою почти клоунскую аляповатость (а может быть именно из-за неё), производил впечатление скорее зловещее. И когда, купив билеты, странный субъект направился прямиком ко мне, я невольно вздрогнул. Если бы у него в эту минуту оказалась трость с набалдашником в виде головы пуделя, я бы нисколько не удивился.

Но трости не было. Зато была ломаная, обнажающая редкие зубы, улыбка на рябом лице и узкая ладонь, протянутая для рукопожатия. Передо мной стоял молодой, лет двадцати пяти-тридцати, парень, чуть ниже меня ростом, с типично азиатскими чертами лица, но со светлыми, русыми волосами и белой кожей.