Доверие (СИ) - Алёна Сереброва

возвращается упрямое лето. Припекает ярким солнцем, давая ложную надежду на отступление холодов и радуя теплом. Даже птицы воспрянули духом и распелись на разные голоса. Правда земля после ночного дождя ещё не успела полностью просохнуть и под кроссовками, когда Лука выбирается из машины, хлюпает. Вредная лужа очень не вовремя попалась под ноги.

В нескольких метрах впереди высится двухэтажное серое здание. Говорят, раньше тут была военная часть или что-то вроде, а потом её закрыли и продали. В интернете об этом ничего найти не удалось, так что Лука не уверен насколько всё это правда. Зато точно знает, что теперь это здание, как и вся территория принадлежит им. Вернее частному охранному агентству «Бастион». Он-то тут совершенно точно не хозяин.

— Он у себя в кабинете должен быть, — отвлекает отчим. — Закончишь — позвони. Поедем обратно, тебе ещё уроки делать.

— Первая неделя, Степан Викторович, какие уроки?

Забрав с заднего сидения спортивную сумку и закинув её на плечо, Лука замирает на мгновение, оборачиваясь:

— Я хотел пробежаться после. Никуда в городе не торопишься?

— Абсолютно. Скорей уж тут дела найдутся. Иди, давай.

Просить ещё раз не приходится. Внутри от напряжения всё подрагивает, хотя внешне Лука выглядит ещё более отчуждённым, чем обычно. С Самуилом Борисовичем, главой «Бастиона» он пересекается не так чтобы часто и тот до сих пор вызывает у него лёгкий страх, хотя ничего ужасного тот ему не сделал. Да и возраст его уже перевалил за пенсионный рубеж не только по военным, но и по обычным меркам.

Перед дверью Лука появляется, успев лишь бросить в раздевалке сумку. Стучит коротко, замирая в ожидании. Сюда не принято входить не дождавшись разрешения.

Спину холодит сквозняком. Лука непроизвольно ёжится от лёгкого холодка. Чудится ему какое-то шуршание. Однако, оглянувшись по сторонам, он ничего подозрительного не видит. Всего лишь пустой коридор, освещённый люминесцентными лампами: светло-серые крашеные стены, коричневый пол.

Короткое: «Входи» звучит неожиданно быстро, а в кабинете не оказывается никого кроме сидящего за столом Самуила Борисовича: старого, полностью седого, но ещё крепкого мужчины. Собранный, в отглаженной рубашке и, как всегда, с неизменными документами перед ним. Вокруг него клубится ощущение силы, хотя если сосредоточиться и взглянуть, то силуэт окажется подтёрто-размытый с лёгким налётом чётких линий, словно кто-то нарисовал рисунок, заштриховал его мягким карандашом, а потом попытался всё это стереть плохим ластиком, разводя грязь. Никакого намёка на особый потенциал.

Отчим рассказывал, что тот прошёл две войны и Луке кажется именно в этом и кроется секрет внутренней силы.

— Здравствуйте, Самуил Борисович.

Кабинет вокруг обставлен минималистично: два стола сдвинутых буквой «Т», такие Лука видел в кабинетах совещаний в сериалах, что смотрел в детстве с родителями, пара шкафов, да закрытое жалюзи окно.

— Выполнил?

— Почти…

— Причина задержки? — Самуил Борисович отстраняется, сплетя на столе перед собой ладони. Смотрит пристально и хмуро из-под седых бровей. Лука чувствует его недовольство, но отступать не хочется. Это же не отказ выполнять приказ или ещё что-то в этом роде. Просто ему нужна отсрочка. Чуть-чуть больше времени.

Он ещё не убедился в правильности выбора, хотя где-то глубоко внутри и понимает — это они.

— Я хотел бы присмотреться к ним. И к другим тоже.

— Присматривайся. Если найдёшь кого-то ещё — будет прекрасно. А пока, — Самуил Борисович отворачивается на мгновение, чтобы достать чистый лист и ручку. Снова поднимает взгляд на так и стоящего едва ли не по стойке смирно Луку. — Назови мне имена. Мы тоже… присмотримся.

«И зайди к Леониду. Он хотел взять какие-то анализы» — всё еще звучит в голове окончательное напутствие Самуила Борисовича, когда Лука оказывается напротив двери в медкабинет.

Спорить с ним, как всегда, оказалось бесполезным занятием. Друг, как-то рассказывал, попытался, да ничего не вышло. Вот и тут… Имена пришлось назвать.

— Леонид Валентинович, звали?

Сюда он заглядывает уже без всяких проблем: пару раз костяшками по деревянному полотну двери и распахнуть. Если дока нет — дверь запирается. Если что-то делает — то окажется в смотровой, оставив первую часть кабинета пустой.

— О, уже пришёл? Быстро ты отстрелялся, — подняв голову от ноутбука, замечает док. — Как в школе?

Тощий и высокий, так что традиционный медицинский халат висит как на вешалке, тонкие тёмные волосы собраны в куцый хвостик на затылке, а на носу неизменные очки в проволочной оправе. Бледный, с чуть синеватыми кругами под глазами. Док выглядит гораздо моложе своих тридцати пяти и при первом взгляде его скорее принимают за какого-то студента и помощника, чем доктора. Но он уже был здесь за главного, когда Лука впервые переступил порог. И до сих пор таковым и остался. Главным и единственным. Ассистента Лука тут видел только единожды. Хотя, может, они просто не пересекаются.

— Всё хорошо, — не вдаваясь в подробности, Лука пожимает плечами. Всё равно доку не интересно. Это скорее вопрос вежливости. Что подтверждается, когда док тут же переключается, поднимаясь из-за стола:

— Иди в смотровую, я сейчас.

Лука послушно переступает порог отделяющий одну комнату от другой и словно оказывается где-то совершенно в другом месте.

Относительный уют и тепло оставшейся за спиной комнаты сменяется прохладой и белизной. В этом цвете тут решительно всё: от стен и пола, до шкафа, раковины и даже кушетки.

— Готовь руку.

По коленкам неприятно бьёт нижняя полочка столика на колёсах. Лука не спрашивает, зачем нужна кровь. Отучился уже. Всё равно ответ вряд ли получит. Поэтому просто укладывает руку на неприятно холодную подставку и послушно ждёт, пока предплечье перетянут жгутом.

— Поработай кулаком. Молодец.

«Как к ребёнку…»

Морщится, когда игла прокалывает кожу и отворачивается. Ничего интересного в том, как заполняется колба, всё равно нет.

Любви к медицинским кабинетам, как и к больницам, в которых, повезло, почти не приходилось лежать, Лука не испытывает.

* * *

Мышцы приятно гудят после прохождения полосы препятствий, а в голове хоть и ненадолго, но воцарилась блаженная пустота. Невозможно думать о чём-то постороннем, когда под ногами скользкая, непросохшая ещё после дождя дорога.

Мысли