«Если», 1992 № 03 - Джон Бранер

Костры!

Эта идея, в сущности, и не могла появиться, пока Павел окончательно не признал, что дальнейшие раскопки бесполезны. Та часть корабля, которую он еще не расчистил от песка, обрушилась, и у него не было ни сил, ни инструментов отодвинуть металлические балки, заблокировавшие путь.

В общем, раскопки он продолжать не мог. Но сидеть без дела было еще тягостнее. Мысль о кострах показалась спасением. Ночью огонь заметен с большого расстояния при таком ясном небе. Только раз после крушения Павел видел облака — они висели на горизонте вокруг садившегося солнца. Предположительно, в том направлении был океан, но возвышенность — цепь холмов и гор — профильтровывала всю влагу из воздуха, пока ветер гнал его в глубь континента.

Скудные сведения о климате Квазимодо-IV Эндрю нашел в книгах, которые ему принес Павел. Но осталось ли здесь что-нибудь, способное дать яркое пламя в разреженном воздухе? Павел провел осторожные опыты с горючими жидкостями из своего медкабинета: спирт, эфир, разные бесполезные теперь настойки и суспензии, этикетки которых предупреждали — «Огнеопасно». Убедившись, что, если пропитать горючий материал этим жидкостями, костер разжечь вполне возможно, он принялся разгребать кучи мусора, самим же им оставленные, выбирая то, что способно гореть.

На это ушло еще пару дней.

Понемногу его стала одолевать навязчивая идея лимита времени. Он без конца говорил себе: «Продержаться бы еще четыре, три дня…»

Так продолжалось, пока Павел не поймал себя на другой мысли. Пятнадцать дней — крайний срок, в течение которого он мог поддерживать в Эндрю жизнь, — превратились в его сознании в заклинание. «Если мы продержимся пятнадцать дней, все будет хорошо». Но уже миновало одиннадцать, двенадцать, тринадцать дней. Шансов на спасение становилось все меньше. По идее, их давно должны были разыскать.

Отсутствие спасателей имело лишь одно объяснение — Мэгнюссон не дал сигнал. Должно быть, выйдя из режима сверхсветовой скорости, они оказались за этой проклятой пустынной планетой, и локаторы на орбитах вокруг Картера ничего не увидели. Значит, положение безнадежно!

Вновь и вновь, как птица Феникс, возрождался призрак запертого в шкафу ЛB.

Обессиленный работой, недостатком кислорода и крайне скудным питанием, Павел проводил один-два часа между мертвой усталостью и дремотой в разговорах с Эндрю.

Две первых беседы были для него открытием: до сих пор он не представлял себе жизнь человека, которому суждено унаследовать одно из крупнейших состояний в галактике. С раскалывающейся от боли головой, сосредоточив все свои силы, чтобы, подобно пьяному, не свалиться от усталости с ног, Павел делал все, чтобы приободрить Эндрю.

Но однажды вечером он признался себе, что, хотя им и удалось продержаться эти две недели, они все равно обречены. И в скверном настроении, мучимый жаждой, разразился обвинениями в адрес Эндрю, припомнив ему все: пьянство, лень, жадность и наплевательское отношение к другим пассажирам. Сначала изумившись, а затем разозлившись, Эндрю ответил ему тем же, и разговор, который мог стать дружеской беседой, завершился хлопаньем дверью.

Но, выходя, Павел успел заметить не просто еще один красный огонек (он уже привык, что каждый день прибавлялось по одному), а целый рой красных индикаторов, которые еще вчера были зелеными.

Дрожа всем телом, он подождал в коридоре, чтобы успокоиться, и снова открыл дверь.

— Извини. Мне стыдно. У тебя сейчас страшная боль. Индикаторы…

Павел кивнул в их сторону. Они, естественно, располагались так, чтобы пациент их не мог видеть.

— Я знаю, — пробормотал Эндрю.

— Что?

— Конечно же, я знаю! — снова разозлился Эндрю. — Эта твоя машина сделана не для абсолютно темного помещения, а в расчете на госпитальную палату, где стены излучают сумеречный свет, ведь так? Каждую ночь, когда ты выключаешь лампу, чтобы я спал, я вижу свет индикаторов. Я знаю, что дела мои плохи.

Павел закусил губу.

— Кажется, я был с тобой не до конца откровенным. Я… Ну, в общем, я больше не верю, что нас спасут. Если бы нас искали, го к этому времени помощь уже пришла. Хочешь, чтобы я…

— Включил ЛВ? — прервал его Эндрю. — Нет! Нет! И еще раз нет! Ты правильно сделал, убрав его от меня подальше. Только теперь я начал понимать, что такое жизнь. Нет, выбрось его, закопай, сделай что хочешь, только, ради Бога, не включай!

Тут голос Эндрю сорвался, на лице выступил пот.

— Что ж, хорошо, — угрюмо сказал Павел. — Спокойной ночи

Павлу снова приснился ЛB.

Когда он открыл дверь каюты пациента (невыспавшийся, ибо пришлось дважды заставлять себя бодрствовать по 10–15 минут, чтобы во сне опять не оказаться во власти ужасов), Эндрю лежал без сознания. Кроме четырех, все индикаторы на медицинских приборах светились красным светом. К тому же опустела последняя банка с питательным раствором. Оставалось немного воды, чтобы предотвратить обезвоживание, в мускулах было достаточно тканей, чтобы поддерживать обмен веществ еще несколько часов, может быть, даже пару дней, если Эндрю останется неподвижным.

А потом…

Верная смерть.

Павел не мог в это поверить. У него кружилась голова. Он пытался убедить себя, что даже просто поддерживать в Эндрю жизнь четырнадцать дней, причем не обычных, а сверхдлинных местных — уже в своем роде медицинское чудо. Едва ли какому- нибудь современному врачу удавалось такое без помощи полного набора оборудования жизнеобеспечения.

Но что толку от того, что ему это удалось, если никто никогда об этом не узнает?

Надежда покинула Павла. Вся его перенапряженная воля к жизни рухнула, как мост от слишком большого груза. Он пошел к медицинскому кабинету.

В шкафчике лежал Легкий Выход.

Павел вынул гладкий прохладный прибор из футляра. Не стоило труда вспомнить комбинацию цифр замка. Покрутил прибор в руке. Солнце давно уже встало, и было много света.

«Ему я отказал в этом, заставил вести напрасную, глупую, бессмысленную борьбу с болью. И теперь Эндрю умрет, не приходя в сознание… А он оказался по-своему хорошим парнем. Я почти в восторге от него… и ужасно стыжусь себя: потому что собираюсь прибегнуть к тому, что сам ему запрещал».

Конвульсивным движением Павел повернул белый колпачок ЛВ и нажал его. Послышалось легкое жужжание. Павел закрыл глаза.

Не веря в происходящее, он снова открыл глаза. Все было точно таким, как раньше. Только ЛВ стал горячим. И…

Павел с проклятьями уронил прибор на пол. Раздалось шипение, из прибора вырвалось облачко дыма, а сам колпачок деформировался и почернел.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});