Жизнь не сможет навредить мне - David Goggins

жизни мы были свободны от самого дьявола.

***

Следующие полгода мы жили у бабушки с дедушкой, а потом я поступил во второй класс - уже во второй раз - в местную католическую школу под названием "Благовещение". Я был единственным восьмилетним учеником во втором классе, но никто из детей не знал, что я повторяю год, а в том, что мне это нужно, сомнений не было. Я едва умела читать, но мне повезло, что моей учительницей была сестра Кэтрин. Невысокая и миниатюрная, сестра Кэтрин была шестидесяти лет от роду, и у нее был один золотой передний зуб. Она была монахиней, но не носила привычку. А еще она была сварливой и не терпела пошлостей, и мне нравилось ее отношение.

Второй класс в Бразилии

Благовещение было маленькой школой. Сестра Кэтрин учила весь первый и второй класс в одном классе, и, имея всего восемнадцать детей, она не хотела уклоняться от ответственности и сваливать мои трудности в учебе или чье-либо плохое поведение на неспособность к обучению или эмоциональные проблемы. Она не знала моей биографии, да ей и не нужно было знать. Все, что имело для нее значение, - это то, что я появился перед ее дверью с детсадовским образованием, и ее работа заключалась в том, чтобы сформировать мой ум. У нее были все основания отдать меня какому-нибудь специалисту или навесить на меня ярлык проблемного, но это было не в ее стиле. Она начала преподавать еще до того, как навешивание ярлыков на детей стало обычным делом, и она воплощала в себе менталитет отсутствия оправданий, который был мне необходим, если я собирался наверстать упущенное.

Сестра Кэтрин - причина, по которой я никогда не буду доверять улыбке или осуждать хмурый взгляд. Мой отец все время улыбался и не заботился обо мне, но ворчливая сестра Кэтрин заботилась о нас, заботилась обо мне. Она хотела, чтобы мы были самыми лучшими. Я знаю это, потому что она доказывала это, проводя со мной дополнительное время, столько, сколько требовалось, пока я не запоминал уроки. К концу года я умел читать на уровне второго класса. Труннис-младший адаптировался не так хорошо. Через несколько месяцев он вернулся в Буффало, стал тенью моего отца и работал в "Скейтленде", как будто никогда и не уезжал.

К тому времени мы уже переехали в собственное жилье: двухкомнатную квартиру площадью 600 квадратных футов в Lamplight Manor, квартале общественного жилья, которая обходилась нам в 7 долларов в месяц. Мой отец, зарабатывавший тысячи каждую ночь, нерегулярно высылал 25 долларов каждые три или четыре недели (если это было так) на содержание ребенка, а мама зарабатывала несколько сотен долларов в месяц на своей работе в универмаге. В свободное от работы время она посещала курсы в Университете штата Индиана, что тоже стоило денег. Дело в том, что у нас были пробелы, которые нужно было заполнить, поэтому моя мать записалась в программу социального обеспечения и получала 123 доллара в месяц и талоны на питание. В первый месяц ей выписали чек, но когда узнали, что у нее есть машина, дисквалифицировали ее, объяснив, что если она продаст машину, то они будут рады помочь.

Проблема в том, что мы жили в сельском городке с населением около 8000 человек, где не было системы общественного транспорта. Нам нужна была машина, чтобы я мог ходить в школу, а она - на работу и на вечерние курсы. Она была полна решимости изменить свои жизненные обстоятельства и нашла обходной путь через программу помощи детям-иждивенцам. Она устроила так, что наш чек достался моей бабушке, которая переписала его на нее, но это не облегчило жизнь. Как далеко могут зайти 123 доллара?

Я отчетливо помню, как однажды вечером мы были на мели, ехали домой на почти пустом бензобаке, с пустым холодильником и просроченным счетом за электричество, а денег в банке не было. И тут я вспомнил, что у нас есть две банки, наполненные пенни и прочей мелочью. Я схватил их с полки.

"Мама, давай посчитаем нашу мелочь!"

Она улыбнулась. Когда она росла, отец учил ее подбирать мелочь, которую она находила на улице. Его воспитала Великая депрессия, и он знал, каково это - быть без средств к существованию. "Никогда не знаешь, когда она может тебе понадобиться", - говорил он. Когда мы жили в аду, каждый вечер унося домой тысячи долларов, мысль о том, что у нас когда-нибудь закончатся деньги, казалась смехотворной, но моя мать сохранила свою детскую привычку. Труннис принижал ее за это, но теперь настало время посмотреть, как далеко могут завести нас найденные деньги.

Мы высыпали мелочь на пол в гостиной и отсчитали достаточно, чтобы оплатить счет за электричество, заправить бензобак и купить продукты. Нам даже хватило, чтобы купить гамбургеры в Hardee's по дороге домой. Это были темные времена, но мы справлялись. С трудом. Мама ужасно скучала по Траннису-младшему, но была рада, что я приспосабливаюсь и завожу друзей. У меня был хороший год в школе, и с нашей первой ночи в Индиане я ни разу не намочил постель. Казалось, что я выздоравливаю, но мои демоны не исчезли. Они были в спящем состоянии. И когда они возвращались, то наносили сильный удар.

***

Третий класс стал для меня шоком. И не только потому, что нам пришлось учить скоропись, когда я еще только начинал читать печатные буквы, но и потому, что наша учительница, мисс Ди, была совсем не похожа на сестру Кэтрин. Наш класс был по-прежнему небольшим, всего около двадцати детей, разделенных между третьим и четвертым классами, но она не справлялась с этим так же хорошо и не была заинтересована в том, чтобы уделять мне дополнительное время.

Мои проблемы начались со стандартизированного теста, который мы сдавали в первые пару недель занятий. Мой результат был просто ужасен. Я все еще сильно отставал от других детей, и мне было трудно закрепить знания, полученные за предыдущие дни, не говоря уже о предыдущем учебном годе. Сестра Кэтрин рассматривала подобные признаки как сигнал к тому, чтобы уделять больше времени самому слабому ученику, и ежедневно бросала мне вызов. Мисс Ди искала выход. В течение первого месяца занятий она сказала моей маме, что мне место в другой школе. В школу для "особых учеников".

Каждый ребенок знает, что значит "особенный". Это значит, что тебя собираются заклеймить позором на всю оставшуюся жизнь.