Черные минуты - Мартин Соларес

— Спасибо, — буркнул я.

Господи, прости им, ибо они не ведают, что творят. Имеют глаза, но не видят, имеют уши, но не слышат. Бернардо, к примеру, обладал удивительным интеллектом в сочетании с острой наблюдательностью, чего Рамон Кабрера, судя по всему, начисто лишен. А не намекнуть ли ему? Нет, не стоит. Он ведь не поймет. Остается лишь надеяться и снова надеяться, как учат нас мудрецы.

— Святой отец, мне нужна ваша помощь.

— Я слушаю. — Я стал демонстративно протирать очки.

— До вас дошли слухи о портовом картеле?

— Да.

— И что вы об этом думаете?

— Не сочти за оскорбление, но это чушь собачья и не имеет никакого отношения к Бернардо.

Кабрера и глазом не моргнул. «Так может продолжаться вечно», — подумал я и посмотрел на часы, давая ему понять, что аудиенция заканчивается.

— И последнее, святой отец: вы знали, что Бернардо оставил журналистику?

Отцы Церкви, порицавшие ложь, никогда не учили нас говорить всю правду, особенно если инквизитор не задает прямого вопроса.

— Да, знал.

— А почему он это сделал?

— Интересный вопрос. Я не знаю, к сожалению. Если бы ты умел читать между строк, подобно Бернардо, мы могли бы разговаривать с тобой часами. Дело тут крайне запутанное. Будь добр, напомни, какую оценку ты имел у меня по логике?

— С.

— С? Не может быть, чтобы я оценил тебя так высоко. Ты этого не заслуживаешь. Ты уверен? Ну да ладно, я проверю по документам. Кстати, лишь один ученик в моей практике имел А. Бернардо Бланко, разумеется.

— Святой отец, расскажите мне, что с ним произошло.

— Понятия не имею.

И я не обманывал его, поскольку он имел в виду земную судьбу Бернардо, а я говорил о спасении его души. Затем Кабрера повернулся в сторону шкафа, и в его взгляде отразилась стоящая там бутылка водки. «Мать твою, Фриц, — сказал я себе, — что он теперь о тебе подумает? Подумает, что ты пьешь не меньше, чем в его школьные годы. Нет, ты должен, наконец, перестать беспокоиться об этой проклятой водке, иначе все пропало. Мало ли откуда там бутылка? Может быть, ученики подарили. В конце концов, ты отнял у них бутылку, потому что в школе пить запрещено, и убрал в шкаф. Что в этом плохого?»

Я думал, что ему вот-вот надоест рассматривать шкаф и он уйдет, но не тут-то было.

— Мне кое-что рассказывали о вас, святой отец.

Я покрылся испариной.

— Что именно?

— Вы хотите, чтобы я по порядку изложил или…

— Как хочешь, черт подери. Так что тебе говорили?

— Во-первых, что вы консультировали Бернардо.

— Возможно. Дальше что?

Он покосился на мои дрожащие руки.

— Извини, — сказал я, — я жду посетителей и не хочу, чтобы они тебя тут застали.

— А вы не хотите узнать, что еще я о вас слышал? — обиженно спросил он.

— Хочу. Валяй выкладывай.

— Что вы не ладите с епископом.

— Это ложь. Что еще?

— Что у вас плохие отношения с епископом, но прекрасные с портовым картелем.

Сначала я опешил, а потом громко расхохотался. Рамон, наверное, решил, что я сошел с ума. Отсмеявшись, я достал платок и вытер слезы.

— А дальше?

Само собой, он рассердился.

— Ничего. Теперь ваша очередь поделиться со мной информацией. Иначе зачем вы меня пригласили?

Я наклонился, и мне на глаза снова попался «Доктор Джекил и мистер Хайд».

— Ко мне сейчас придут, Кабрера, — сказал я, — так что я коротенько. Во-первых, Бернардо писал книгу. Во-вторых, книгу об истории города семидесятых годов. Что-то вроде журналистского расследования, копался в городском архиве. В-третьих, да, ему угрожали. И в-четвертых, не лез бы ты в это дело, Макетон, целее будешь. Ибо, как говорят буддисты, не заглядывай в бездну, иначе бездна заглянет в тебя.

Разумеется, он хотел вытащить из меня подробности, особенно его интересовало, нет ли у меня соображений насчет тех, кто угрожал Бернардо, но я сказал, что в другое время я бы не отказался побеседовать с ним, а сейчас не могу. Дело в том, что утром произошла одна неприятная коллизия.

Придя на похороны Бернардо, я неожиданно столкнулся с епископом. Он тоже был весьма удивлен нашей встречей.

— Что вы здесь делаете? — спросил он. Приблизившись ко мне, он почувствовал запах алкоголя. — Вы снова пьете? После службы сразу отправляйтесь в резиденцию.

— Дозволено ли мне ослушаться вашего приказания?

Епископ опустился на колени у гроба, шепотом читая «Ангел Господень», но поднимаясь, он уже говорил:

— Довольно. Надеюсь, вы помните, что принесли клятву верности папе, и как его наместник я запрещаю вам разговаривать с кем-либо о случившемся под угрозой отстранения от ваших обязанностей. Вам понятно?

— Да, ваше преосвященство.

«Фриц, — мысленно обратился я к себе, — ты знаешь этого парня тридцать лет и до сих пор не оценил его склонности к примитивным решениям. Вместо того чтобы побеседовать с ним с глазу на глаз, ты бросаешь ему публичный вызов. Поспешность — плохой советчик. Пусть вы два года вместе проучились в семинарии в Риме, пусть ты однажды пригласил его к себе домой в Берлин на Рождество, по нынешним временам ваша былая дружба ничего не значит. Фриц, ты тупое животное. Вместо того чтобы решить вопрос цивилизованным способом, ты прешь напролом, конфликтуешь с начальством и, разумеется, получаешь по заслугам. Теперь руки у тебя связаны, а Макетон сует свой нос куда не следует».

Ну да ладно. Когда я увидел, что время уже к шести, то встал и открыл дверь.

— Прости, Рамон, но сейчас я жду другого посетителя. Будь осторожен.

Он, недовольный, поднялся, а я подумал: «Дай срок, этот парень еще вернется». И надо же было тому случиться, что за дверью он столкнулся с Чавезом. Когда мы остались вдвоем, Чавез спросил:

— Что вы рассказывали Кабрере, святой отец? Вы теперь и его консультируете?

— Не беспокойтесь. Епископ запретил мне вмешиваться в это дело. И я не посмею ослушаться… дважды.

Чавез злорадно расхохотался. Я терпеть не могу, когда он так гогочет.

— Ну ничего, шеф найдет способ вас отблагодарить.

— А если это не тот человек?

— Уже поздно, — сказал Чавез, будто не слышал. — Мне еще ножи надо купить.

Мне не хотелось думать, зачем ему понадобились ножи. Зная Чавеза, можно предположить что угодно. Когда работаешь среди таких людей, привыкаешь к их грубости.

— Обо мне не беспокойтесь, — сказал я ему. — Лучше побеспокойтесь о себе и о спасении собственной души.

При этих словах Чавез презрительно покосился на мою бутылку. «Какая досада! — думал я. — Кабрера будто нарочно выбрал самое неудачное время для визита. Теперь они станут следить за ним. Надо предупредить его». Впоследствии Кабрера совершал поступки, которых от него никак нельзя было ожидать и предотвратить которые не было никакой возможности. «Фриц, — сказал я себе, — все твои труды напрасны. Тебе пора на пенсию. Взять хоть твоих подопечных в полиции; сколько лет ты потратил на их облагораживание, а они все те же». И поскольку мне становилось хуже с каждой минутой, я взял бутылку и отправился в резиденцию епископа.

Когда в дверь моей комнаты постучали, я знал, что это сестра Гертрудис. Я молча лежал на кровати, уставившись в потолок. Поскольку я не отвечал, она приоткрыла дверь и сообщила:

— А у нас сегодня на ужин тушеная капуста.

Тушеная капуста! Каждый раз, когда я бываю не в духе, сестры готовят это блюдо немецкой кухни. Тогда я ем с двойным удовольствием, потому что его преосвященство епископ ненавидит тушеную капусту. Во время ужина он только размазывает еду по тарелке, чтобы скрыть свое отвращение к немецкой еде. Видя это, я беру себе вторую порцию и спрашиваю: «Ваше преосвященство? Не желаете ли добавки?» А епископ неизменно отвечает: «Нет, обжорство вредит душе и телу». А я говорю: «Очень жаль, ведь сестры так старались и заслуживают признания». И его преосвященство с таким выражением, будто его вот-вот стошнит, продолжает возить еду по тарелке. Но бывают дни, когда даже кулинарная война не помогает мне вернуться в доброе расположение духа. Особенно если на совести у меня мертвец, а жизнь еще одного бывшего ученика подвергается опасности. Сестра Гертрудис все стоит и ждет, точно темное воплощение моей вины.

— Я не буду ужинать.

— Не будете?

— Нет.

Тогда она уходит. Жаль, что мои тревоги не столь послушны.

«Что ты делаешь, Фриц? — упрекнул я себя. — Ты ведешь себя как ребенок. В твоем возрасте нельзя подвергать себя таким испытаниям. Иди и съешь что-нибудь, mein Gott! Ты потеряешь сознание и умрешь! Глупо объявлять голодовку из-за обиды на епископа!» Но все это меня не убеждало.

В моей голове собралась толпа враждебно настроенных ко мне людей. Один из них встал и заявил: «Фриц, ты великий грешник. Твои руки в крови. Ты должен действовать! Разве ты не слышишь, как душа Бернардо взывает к справедливости?» — «Слышу, еще как слышу, — отвечал я ему. — В действительности я не слышу ничего другого». — «И что же?» — «Дайте срок, я что-нибудь придумаю». На этом разговор заканчивается, потому что такие разговоры опасны для душевного здоровья.