Сон ведьмы - Флоринда Доннер

— Но сейчас, — сказала она, очертив широким жестом руки полукруг, — кажется, я живу в центре города.

Мы свернули на центральную улицу и дошли до рыночной площади, там присели на скамью лицом к статуе боливара на коне. По одну сторону площади высилось здание муниципалитета, на другой стороне стояла церковь с колокольней. Большую часть старых домов снесли, заменив их современными строениями. Однако там, где старые здания ещё уцелели, с их коваными чугунными решётками, с красной черепицей на крышах, серых от времени, с широкими карнизами, которые позволяли дождевой воде свободно стекать подальше от ярко окрашенных стен, — они придавали центру города своеобразный колониальный шарм.

— Этот город здорово изменился с тех пор, как на башне ратуши починили часы, — задумчиво сказала она.

Она объяснила, что давным-давно, как бы в отместку за приход прогресса, башенные часы вдруг остановились на двенадцатичасовой отметке.

Местный фармацевт, увидев это, починил их и, словно по мановению волшебной палочки, улицы уставили фонарными столбами, а на площади устроили фонтаны, чтобы газоны оставались зелёными круглый год. Раньше каждый знал, что было событие, повсеместно изменившее индустриальные центры.

Она на секунду остановилась, переводя дыхание, затем указала на застроенные лачугами холмы, окружавшие город.

— Вот так хижины переселенцев создавали город, — добавила она.

Мы встали и пошли в конец центральной улицы, туда, где начинались холмы. Лачуги, сделанные из гофрированных металлических листов, упаковочных ящиков и листьев картона, едва держались на крутых склонах.

Владельцы хибарок, выходящих поближе к городским улицам, нахально крали электричество от фонарных столбов. Изолированные провода были примитивно замаскированы цветными лентами. Мы свернули с улицы в переулок и наконец пошли узкой тропинкой, извилисто ведущей к одинокому холму, на который переселенцы ещё не претендовали.

В воздухе, всё ещё сыром от ночной росы, пахло диким розмарином. Мы взобрались почти на вершину холма, к одиноко растущему дереву, и там уселись на сырую землю, покрытую мелкими молодыми маргаритками.

— Ты слышишь море? — спросила Мерседес Перальта.

Лёгкий ветерок резвился в кудлатой кроне дерева, разбрасывая россыпь мелких золотых цветов. Они, словно бабочки, кружась, опускались на её волосы и плечи. Её лицо было залито безмятежным спокойствием. Она слегка раскрыла рот, обнажив несколько зубов, жёлтых от табака и возраста.

— Ты слышишь море? — повторила она, скосив на меня сонные, слегка затуманенные глаза.

Я сказала ей, что море слишком далеко, за горами.

— Я знаю, что море далеко, — тихо сказала она, — но в этот ранний час, когда город ещё спит, я всегда слышу шум волн, гонимых ветром, — закрыв свои глаза, она прислонилась к стволу дерева.

Утреннюю тишину развеял рёв грузовика, мчащегося вниз по узкой улочке. Я не поняла, был ли это португальский пекарь, доставлявший свои свежевыпеченные булочки, или полиция, подбиравшая последних пьяниц.

— Посмотри, кто это, — подбодрила она меня.

Я спустилась на несколько шагов вниз по тропинке и увидела старика, выходящего из зелёного грузовика, который остановился у подножия холма.

Его пиджак свободно болтался на сутулых плечах, а голову скрывала соломенная шляпа. Почувствовав, что на него смотрят, он поднял глаза и помахал своей тросточкой, приветствуя меня. Я помахала ему в ответ.

— Это старик, которого ты лечила прошлой ночью, — сказала я ей.

— Вот же везёт! — прошептала она, — позови его. Скажи ему, чтобы он шёл сюда. Скажи ему, что я хочу его видеть. Мой дар тебе начинается.

Я сбежала вниз, туда, где остановился его грузовик, и попросила старика подняться вместе со мной на холм. Он без слов последовал за мной.

— Сегодня собак не было, — сказал он Мерседес Перальте вместо приветствия и сел рядом с ней.

— Я открою тебе тайну, Музия, — сказала она, жестом пригласив меня сесть напротив, — я — медиум, ведьма и целитель. Из этой троицы мне по нраву второе, так как ведьма имеет особый способ понимания таинств судьбы.

Почему так случается, что некоторые люди становятся богатыми, удачливыми и счастливыми, когда другие находят только трудности и боль? Что бы ни означали эти вещи — это не то, что ты называешь судьбой; она — нечто большее, более таинственное, чем это. И только ведьмы знают о ней.

Её черты лица на секунду напряглись с выражением, которое я не уловила, так как она повернулась к Октавио Канту.

— Некоторые люди говорят, что мы рождаемся с нашей судьбой. Другие утверждают, что мы создаём нашу судьбу своими поступками. Ведьмы говорят, что ни то, ни другое не верно, и что нечто большее настигает нас, подобно бульдожьей хватке. Тайна будет здесь, если мы захотим быть схваченными. Но её здесь не будет, если мы этого не захотим.

Её взгляд ласкал восточное небо, где над далёкими горами поднималось солнце. Минуту спустя она вновь повернулась к старику. Её глаза, казалось, поглотили сияние солнца и блестели, горя огнём.

— Октавио Канту будет приходить к нам лечиться, — сказала она, — может быть мало-помалу он расскажет тебе свой рассказ. Рассказ о том, как случай связывает жизни, о том, что только ведьмы знают, как закрепить их в один узел.

Октавио Канту кивнул в знак согласия. Робкая улыбка расползлась по его губам. Редкая бородка на его подбородке была такой же седой, как и волосы, торчащие из-под соломенной шляпы.

Октавио Канту приходил в дом доньи Мерседес восемь раз. По-видимому, она периодически лечила его с того времени, когда он был ещё молодым.

Вдобавок к своей старости и дряхлости, он был к тому же алкоголиком.

Однако, донья Мерседес подчёркивала, что все его болезни были душевными.

Он нуждался в заклинаниях, а не в медицине.

Сперва он неохотно беседовал со мной, но затем, возможно, почувствовав себя более уверенно, начал раскрываться. Мы часами обсуждали его жизнь. В начале каждой беседы он, казалось, был подавлен отчаянием, одиночеством и подозрительностью. Он допытывался, зачем я интересуюсь его жизнью. Но надо отметить, что он всегда сдерживал себя и, восстановив свой апломб, остаток беседы — час или целый день — рассказывал о себе искренне и раскованно, словно о совершенно другом человеке.

* * *

Октавио откинул в сторону кусок картона и пробрался через небольшое двероподобное отверстие внутрь лачуги. Здесь света почти не было, а едкий дым огня в каменном очаге вышибал из глаз слёзы. Октавио сильно зажмурился и побрёл в темноте на ощупь. Споткнувшись о какие-то жестянки, он сильно ударился головой о деревянный ящик.

— Будь проклято это вонючее место, — выругался он на одном дыхании.

Октавио присел на миг на утрамбованный земляной пол и потёр ногу. В дальнем углу этой жалкой хибары он увидел старика, спавшего на потрёпанном заднем сидении, снятом с автомашины. Медленно, обходя ящики, верёвки, тряпьё и коробки, разбросанные на земле, он побрёл туда, где лежал старик.

Октавио чиркнул спичкой. При тусклом свете спящий мужчина выглядел мёртвым. При вдохе и выдохе его грудь двигалась так слабо, что казалось, будто он вообще не дышит. Выпирающие скулы буквально торчали на его чёрном истощённом лице. Его рваные грязные брюки были подвёрнуты до икр, а рубашка цвета хаки, с длинными рукавами, плотно облегала его морщинистую шею.

— Виктор Джулио! — воскликнул Октавио, энергично встряхивая старика.

— Проснись!

Сморщенные веки Виктора Джулио с трепетом открылись на миг, оголив бесцветные белки его глаз.

— Проснись! — заорал Октавио в полном отчаянии. Он схватил узкополую соломенную шляпу, лежавшую на земле, и с силой надел её на растрёпанные седые волосы старика.

— Что ты за дьявол? — заворчал Виктор Джулио, — чего тебе надо?

— Это я, Октавио Канту. Я назначен мэром твоим помощником, — объяснил он с важным видом.

— Помощником? — старик, шатаясь, поднялся на ноги, — мне не нужен помощник, — он напялил свои потрёпанные, не зашнурованные ботинки и начал бродить кругами по тёмной комнате, пока, наконец, не нашёл бензиновый фонарь. Он зажёг его, затем потёр глаза и часто заморгал, внимательно рассматривая молодого человека.

Октавио Канту был среднего роста, с сильными бицепсами, выпиравшими сквозь расстёгнутый выцветший синий жакет. Его брюки, которые казались слишком велики ему, мешковато обвисали на его новые лакированные туфли.

Виктор Джулио тихо засмеялся, спросив, не думает ли Октавио обворовать его.

— Так ты, значит, новый человек, — сказал он скрипучим голосом, пытаясь определить цвет глаз Октавио, затемнённых красной бейсбольной кепочкой. Это были летающие глаза цвета влажной земли. Виктор Джулио определённо заподозрил в чём-то молодого человека.