Улица Чехова, 12 - Елена Холмогорова

Так проходили годы. Но за всей вроде бы бурной жизнью Михаила Федоровича стояла тень правительст­венной опалы и полицейского надзора, с одной стороны, и тень отчужденности, непонимания, а порой и осуж­дения — с другой: родственников и друзей казненных или гниющих в сибирских рудниках декабристов. Се­годня, с дистанции полутора столетий, мы можем с го­речью понять, сколь тяжким было положение Михаила Федоровича, но современники видели это не всегда.

В 1841—1842 годах он серьезно болел. Герцен, на­вестивший Орлова, в январе 1841 года писал: «Он уга­сал. Болезненное выражение, задумчивость и какая-то новая угловатость лица поразили меня; он был печален, чувствовал свое разрушение, знал расстройство дел — и не видел выхода...»

19 марта 1842 года Михаил Федорович Орлов скон­чался. Домашний архив Орлова был немедленно опечатан московским обер-полицеймейстером Цынским, который оставил семейные и денежные бумаги, а осталь­ные отправил в Петербург, в III отделение Бенкендор­фу. Сохранился «Краткий разбор рукописных сочине­ний, найденных в кабинете генерал-майора Орлова пос­ле его смерти» за подписями Бенкендорфа и генерал-майора Дубельта, содержащий перечень бумаг с крат­кой характеристикой каждой.

С. П. Шевырев написал некролог об Орлове, который был высоко оценен Чаадаевым, однако статью не про­пустила цензура. По этому поводу А. И. Тургенев писал П. А. Вяземскому: «Здесь, как слышно, болярин-цензор, не пропустив статью Шевырева, назвал Михаила Орло­ва каторжным». В результате чуть ли не единственным откликом на кончину Орлова в прессе было небольшое сообщение в «Бюллетене» Московского общества испы­тателей природы.

Узнав о смерти Орлова, Герцен, находившийся в новгородской ссылке, сделал 25 марта в своем дневнике такую запись: «Вчера получил весть о кончине Миха­ила Федоровича Орлова. Горе и пуще бездейственная косность подъедает геркулесовские силы, он верно про­жил бы еще лет 25 при других обстоятельствах. Жаль его... С моей стороны я посылаю за ним в могилу искрен­ний и горький вздох; несчастное существование оттого только, что случай хотел, чтобы он родился в эту эпоху и в этой стране».

Михаил Федорович Орлов похоронен на старом Но­водевичьем кладбище, у Смоленского собора, рядом с Екатериной Николаевной, пережившей его на сорок три года. На полированной черной гранитной плите выбита надпись: «Генерал-майор Михаил Федорович Орлов. Ро­дился 25 марта 1788 года. 19 марта 1814 года заклю­чил условие сдачи Парижа, Скончался 19 марта 1842 года».

ШКОЛА ИСКУССТВ

Часто в жизни и в истории все оказывается теснейшим образом переплетено, образуя причудливые, порой нео­жиданные связи, пересекаясь в совершенно непредска­зуемой точке. Михаил Федорович Орлов, стоявший у ис­токов московского художественного образования, есте­ственно, не мог знать того, что сегодня известно нам: дом, где он руководил делами Художественного класса, два десятилетия спустя станет адресом рисовальной школы, представляющей еще одну ветвь подготовки ри­совальщиков. Речь идет о прикладном направлении. Если из класса, созданного Орловым и его единомыш­ленниками, вырастет Училище живописи и ваяния, то эта рисовальная школа станет составной частью худо­жественно-промышленного училища, прародителя сего­дняшнего московского вуза, по традиции часто называе­мого Строгановкой.

В роковом 1825 году, незадолго до восстания декаб­ристов, граф Сергей Григорьевич Строганов открыл в Москве рисовальную школу. Род Строгановых, один из богатейших в России, имел давние связи с развитием искусства, многие Строгановы были обладателями об­ширных коллекций картин и предметов искусства, бо­гатейших библиотек.

С. Г. Строганов, предполагая открыть школу на соб­ственные средства, мыслил ее бесплатной и, что осо­бенно важно, желал видеть в числе ее учеников кре­постных: «Сие заведение имеет целью ремесленников, подмастерьев, мальчиков и детей бедных родителей (свободного и крепостного состояния), без всякой со стороны их платы, обучить начальным правилам прак­тической Геометрии, Архитектуры и разным родам рисования».

«Школа рисования в отношении к искусствам и ремеслам» начала работу осенью 1825 года в доме на Мяс­ницкой (ул. Кирова, 43) — замечательном творении ар­хитектора Ф. И. Кампорези,— выстроенном в конце XVIII века. По списку учеников, переведенных во вто­рой класс в 1826 году, можно подсчитать, что из 34 уче­ников семеро были крепостными, большинство предназ­началось к живописному, столярному, футлярному и пе­реплетному ремеслам.

Начинание Строганова было очень своевременным и вытекало из объективных потребностей развития капи­талистических отношений и соответственно роста про­мышленности, одним из центров которой становилась Москва. Пришло время, когда чрезвычайно расшири­лись потребности в предметах искусства, в том числе прикладного, причем нужны были не только уникаль­ные и дорогостоящие произведения мастеров, но и до­ступные ремесленные изделия. Вот колоритная записка смоленской помещицы Свиступовой, никогда не бывав­шей в Москве, содержащая просьбу привезти ей оттуда «кружев английских на манер барабанных (брабант-ских.— Е. X.), маленькую кларнетку (лорнетку.— Е. X.), так как я близка глазами, сероги писаграмовой (серьги филигранной.— Е. X.) работы, а для обстановки комнат картин тальянских на манер рыхвалеевой (Рафаэле-вой.— Е. X.) работы на холстинке и поднос с чашечка­ми, если можно достать с пионовыми цветами. Еще не забудьте,— добавляет она,— почем животрепещущая малосольная рыба фунт». Эта записка, написанная в глубокой российской провинции малокультурной домо­седкой-помещицей, несмотря на свою курьезность, очень показательна.

Россия никогда не была бедна талантливыми само­учками, однако время диктовало необходимость профес­сионального художественного образования, не только в сфере академической живописи и ваяния, но и применительно к нуждам растущего мануфактурного произ­водства.

В начале 30-х годов в числе учеников школы был будущий архитектор и академик И. А. Монигеттт* (крупнейшая его работа — проект здания Политехни­ческого музея в Москве); в семье Монигетти воспиты­вался известный писатель Д. В. Григорович, также посещавший занятия рисовальной школы. В своих «Литературных воспоминаниях» он писал, что при по­ступлении в инженерное училище экзаменаторы отме­тили его прекрасную подготовку, чему он был обязан строгановской школе.

«Журнал мануфактур и торговли» в 1830 году пи­сал, что школа Строганова «есть из лучших в Европе», а собранные в качестве учебных пособий «коллекции моделей, рисунков весьма примечательны... Заведение его примером своим поощрило и других».

Действительно, в 1833 году при дворцовом архитек­турном училище было открыто мещанское отделение, где дети беднейших московских мещан и сироты долж­ны были учиться на рисовальщиков для мануфактур.

Здесь нам придется сделать вынужденное отступле­ние в сторону, вернуться на несколько десятилетий назад, чтобы понять, откуда ведет начало Московское дворцовое архитектурное училище.

В XVI—XVII веках подготовка мастеров-строите­лей на Руси сосредоточивалась прямо на стройках, где под руководством мастеров постепенно, иногда в тече­ние полутора десятилетий ученики постигали секреты мастерства, начиная, как правило, с простого каменщи­ка или плотника. При Петре I начали возникать «ар­хитектурные команды» во главе с опытными архитек­торами; вся команда состояла на государственной службе и получала заказы на постройки.

Наиболее известной из московских команд была команда архитектора Д. В. Ухтомского, автора знаме­нитой колокольни Успенского собора в Троице-Сергие-вой лавре, Красных ворот в Москве (не сохранились), Сенатского дома в Немецкой слободе. В 1749 году он получил разрешение на открытие школы и помещение для команды в доме близ Охотного ряда. Школа суще­ствовала до 1764 года.

Воссоздана она была в конце 1780-х годов М. Ф. Ка­заковым, окончившим, кстати, школу Ухтомского в 1760 году с чином «архитектуры прапорщика».

Не оставляя своего великого архитектурного труда (здание бывш. Сената в Кремле, Московский универ­ситет, дом бывш. Дворянского собрания и т.д.), Каза­ков становится директором училища и размещает его в собственном доме близ Мясницкой улицы. В начале XIX века оно переводится в Кремль, в помещение Се­ната.

Среди воспитанников училища были такие выдаю­щиеся архитекторы, как О. Бове, Ф. Соколов, И. Его-тов, Е. Тюрин, М. Быковский и другие.

В 1804 году правительством был утвержден устав училища, а в 1814 году уже после смерти М. Ф. Каза­кова оно стало именоваться Московским дворцовым архитектурным училищем. При этом училище и было открыто Мещанское отделение по примеру Строганов­ской школы.