Стиль модерн - Ирэн Фрэн

Прошлое! Возможно ли представить, чтобы Пуаре когда-нибудь оказался в прошлом! Впрочем, как бы для того, чтобы убить в зародыше эту еретическую мысль, маэстро возник, огромный, на вершине лестницы:

— Поднимайтесь, Брунини! Какой мрачный вид! Вы выглядите еще более тощим, чем обычно! Вы ничего не едите? Вам надо отпробовать нечто по моему рецепту… Омлет с трюфелями…

Стеллио был одним из тех немногих людей, кто рисковал противоречить маэстро:

— Вы заставляете женщин худеть, а сами едите за четверых.

— Богатый человек толст, Брунини. Венецианцы, подобные вам, плохо это понимают, но богатый человек толст, вбейте это себе в голову. Женщины — другое дело.

Последнюю фразу он произнес с загадочной и деспотичной интонацией, вызвавшей раздражение у Стеллио. Нужно было бросить в ответ что-нибудь вроде «знаю о женщинах не меньше, чем вы», — но тот бы только рассмеялся: «Вы, Стеллио? Вы шутите!» Момент был выбран неудачно, однако молодой человек уже искомкал в кармане записку графа.

— Две новые клиентки, — начал он, — у д’Эспрэ…

— Снова он!

— Дело… непростое. Но обе красавицы.

Пуаре поднял палец:

— Никаких бабенок, Брунини! Никаких потаскух! Будь они хоть Мессалины[24], я одеваю только светских дам.

Стеллио возразил:

— Существует и полусвет, маэстро, и он лучше платит… Сесиль Сорель…

— Да, да, Сорель…

Пуаре бормотал, чтобы дать себе время подумать, а потом продолжил о новой горячностью:

— Кто эти девицы? И почему две? Я вижу его насквозь, этого старого волокиту д’Эспрэ! Маньяк!

— Он, видимо, влюблен.

— В обеих?

— Он вполне на это способен!

— Невозможно любить двух женщин сразу.

Свойственная Пуаре манера говорить афоризмами не предполагала ответа. Это была его игра. Пуаре мог утверждать невесть что по любому поводу, подобно тому, как играл с модой: в один год он вдохновлялся эпохой Директории, в другой с его легкой руки улицы заполняли персонажи в костюмах венецианских дожей. Присягнув в одну зиму лишь соболям, в следующую он отказывался от них ради опоссума или обыкновенного скунса.

Маэстро стал подтягивать свои гетры, и у Стеллио появилась надежда. Ему был хорошо знаком этот жест, означавший, что мысли Пуаре уже не заняты расцветкой манто, драпировкой платьев, тюрбанами и духами, а также мечтами об абсолютной власти над светскими женщинами. Именно сейчас он думал о Руссо, своем бухгалтере, человеке невзрачном, но безжалостном. Поступления, долги, сроки платежей. Пуаре задумал один из тех безумных праздников, которые ему блестяще удавались, но еще не получил поручительства по нужному векселю. И Стеллио понял, что партия выиграна.

Кутюрье смягчился:

— Что хочет д’Эспрэ?

— Два комплекта гардероба.

Пуаре сначала удивился, затем, откинувшись на перила, разразился смехом:

— Так д’Эспрэ влюблен! Однако он не молод! Может быть, он хочет эпатировать публику…

И задумался, потирая гетры. Он пытался понять, что за интригу замыслил старый сноб, и прикидывал возможную выгоду. Его черты внезапно разгладились, он улыбнулся, вздохнул и произнес, поглаживая свой наполовину облысевший череп:

— Ах, Стеллио, Стеллио, вы незаменимы… Именно в тот момент, когда я замышляю большой праздник, знаете, что-то вроде Тысячи-И-Одной-Ночи, о котором Париж будет вспоминать и через сто лет… Я хочу устроить нечто еще более небывалое, более роскошное, более ошеломляющее. Весь свет мне подражает, а княгиня де Клермон-Тоннер готовит к весне персидский праздник. Но я покажу, кто хозяин развлечений, и никто не сможет меня превзойти! У меня идея… Дело на сто тысяч! Сто тысяч франков, да, а мой добрый брюзжащий Руссо, он мне говорит, что ткани повышаются в цене — да, ваши ткани, мой дорогой Брунини. Это не упрек, но, в конце концов, зимний сезон был не так хорош, как летний… Мне нужен праздник — грандиозный, величественный… — Внезапно его голос потерял все лирические оттенки: — Величественный… Ну хорошо, я их одену, маленьких любовниц графа д’Эспрэ. Этим я покрою расходы на половину праздника. В крайнем случае на четверть…

Теперь, после согласия маэстро, оставалось сказать самое неприятное. Д’Эспрэ уточнил в записке: подбор моделей и прием манекенщиц — на дому. Пуаре уже поднимался по лестнице, с рассеянным видом приветствуя работниц и манекенщиц. В этот час на проспекте д’Антен, 26 клиенток еще не было. Они были либо заняты своим утренним туалетом, готовясь к первому выходу — выезду к одиннадцати часам в Булонский лес, — или же еще спали в атласных альковах. Вообще Пуаре предпочитал не работать, а размышлять над своими моделями. Едва ли можно было назвать работой создание моделей для светских львиц — это больше походило на тайную церемонию, на ультраутонченный ритуал high-life[25]. Внезапно овладевавшая им в это время идея — вот в чем заключался его труд, когда властный голос затухал, а тело, намеренно расслабленное в глубине кресла, вбирало в себя женское тепло; тогда он представлялся восточным владыкой, обдумывающим празднества и наказания, прокручивающим в своем мозгу не виданные доселе изощренности.

Стеллио знал, что с минуты на минуту Пуаре скроется во флигеле, чтобы остаться наедине со своим идолом. Нельзя было упускать этот момент. Он посмотрелся в одно из бесчисленных зеркал, украшавших лестницу, и быстро преодолел несколько ступенек, отделявших его от Пуаре:

— Маэстро…

Тот вздрогнул, нахмурил брови.

— Д’Эспрэ хочет, чтобы девушек обслужили у них дома.

— Никогда, — сказал он ледяным тоном. — Никогда в жизни, я вам говорю. За кого он себя принимает, этот маркизишка? Я посылал на дом манекенщиц только для баронессы Ротшильд, ибо ни в чем не мог отказать самой богатой из моих клиенток. И что же? Об этом знают все: она заставила манекенщиц дефилировать перед сутенерами, чтобы высмеять меня, как какого-нибудь приказчика из бакалеи. С убытками и грохотом, невзирая на титулы, я выгнал эту самую баронессу. Все, покончено с дефиле на дому. Что касается д’Эспрэ, он прекрасно разбирается в моде…

— Вот именно, разбирается, — согласился Стеллио, — иногда он даже предчувствует моду. Эти две девушки… Настоящее чудо…

— Умные? Танцуют? Театр?

— Театр и танец… — Он взывал ко всем венецианским мадоннам, чтобы Пуаре не заметил его вранья. — Очень изящные… очень молодые, дьявольски красивы, — продолжал он. — Д’Эспрэ хочет вывести их в свет. У него нюх…

Пуаре снова поправил гетры — его мысли опять были заняты предстоящим праздником.