Стиль модерн - Ирэн Фрэн

— Совсем как в «Большом коммерческом кафе» в Сомюре, — заметила Леа. — Но там уже год как убрали декорацию грота и сделали все в стиле Людовика XVI! — Она не скрывала своего разочарования.

В кошельке у них оставалось всего несколько мелких монет, в животе было пусто, но безумно хотелось провести уже эту ночь на шелковых простынях.

Стоя рядом с подругой, Леа рассматривала одно за другим лица посетителей. Мужчин было много. Но какие это были мужчины: военные навеселе, вульгарные и без гроша в кармане, тщедушные канцелярские крысы, один или двое худеньких юношей тоже без денег! Еще один очень толстый тип, раздувшийся посреди своих стаканов с абсентом чуть не на грани апоплексического удара. Женщины выглядели не лучше. В платьях диких цветов, смотревшихся еще более крикливыми в лучах электрического света, они слонялись между столиками, выставляя напоказ грудь и приподнимали юбку, демонстрируя икры. Очевидно, что это заведение не для них. Ах, если бы она записала адрес того места, где танцевали танго! Не для того, конечно же, чтобы увидеть Роберто или Фернандо — с иностранцами никогда ничего не понятно, — но чтобы познакомиться с господами в блестящих одеждах, в чистых рубашках, без сомнения, шелковых, — с принцами или князьями, которых она заметила, когда, протрезвев от танца, собиралась уходить.

Внезапно взгляд Леа остановился на одном из боковых гротов. Она различила фигуру, выгодно выделявшуюся среди присутствующих. Облокотившийся на стойку мужчина с рассеянным видом рассматривал выступавшую. Голубое сияние лампы придавало мечтательное выражение его лицу. Он выглядел «комильфо».[14] На вид ему было лет пятьдесят. Если и был хоть один достойный их человек в этом поганом заведении, то это именно он.

Леа сильно сжала руку Мадлены.

— Видишь? Там, под голубой лампой…

— Да, — прошептала Мадлена.

— Идем, маленькая хозяйка!

Мадлена улыбнулась — первый раз за этот день. Миндалевидные глаза сузились и в свете лампы заблестели нефритовым цветом.

— Идем, — эхом откликнулась она и первой направилась к мечтателю.

* * *

Граф д’Эспрэ был шикарным мужчиной и, как многие представители высшего общества, снисходил порой до всякого сброда без отвращения. Когда ему наскучивали обеды в городе и светские новости, его молодые протеже, заумные поэты и авангардные художники, он любил прогуляться в районе Монмартра или бульваров и, открыв дверь невзрачного театра, проникнуть за кулисы, или же, как этим вечером, расположиться в глубине низкопробного кафешантана. Однако граф д’Эспрэ отличался от людей своего круга склонностью к самым причудливым развлечениям. В юности он был готов испытать всю гамму любовных переживаний, однако женитьба не принесла ему удовлетворения. Правда, для продолжения своего знаменитого рода он произвел на свет двух сыновей. Его жена, умерев, поступила очень тактично, избавив его дальнейшую жизнь от осложнений.

Граф менял в своем сердце женщин из совершенно разных кругов общества. Лет пятнадцать назад маленькая работница из квартала Бастилии сменила великую герцогиню Валахии. Он был без ума от этой девушки, растратил целое состояние на валенсианские кружева и корсеты на китовом усе, не считая подушечек из конского волоса[15], очень популярных в это время. Затем он бросил ее ради московской графини. Восток всегда его зачаровывал, и любая женщина оттуда, даже если обитала в Париже, могла вскружить ему голову. Москвичка обладала более солидными аппетитами, однако не измотала ни его, ни его состояние, одно из самых значительных благодаря хитроумным помещениям капитала его отцом во время Второй Империи. Когда, около 1900-го, графиня бросила его ради крупье из Монте-Карло, шесть месяцев он был безутешен, до тех пор, пока знаменитая кокотка, давняя любовница известного кардинала, не вернула ему вкус к жизни. И до сих пор Эдмон д’Эспрэ время от времени встречался с нею, хотя она уже несколько лет как потеряла свое очарование. Кардиналка — так ее называли в Париже после ее скандальной связи с прелатом — оставалась его лучшим другом. Это она посоветовала ему испробовать все виды сладострастия, какие можно было найти в Париже, в Довиле, в Венеции, на Ривьере.

И д’Эспрэ охотился только за удовольствиями. Удовольствиями и красотой. Это превратилось в настоящую погоню. Но в своих нескончаемых поисках совершенства он следовал выдвинутому им самим условию: женщины, которых он выбирал, должны были идеально выражать то, что он называл духом времени. «Дух времени! — восклицали его противники. — Дух времени, мой дорогой граф! Но нет ничего менее очевидного, менее ощутимого. Подумайте, как это определить: вы купаетесь в нем, его не видя!»

Д’Эспрэ, любивший иногда пофилософствовать, отвечал, что всегда выбирал женщин, не следуя моде, а обгоняя ее. Действительно, он открыл Лиану де Пужи, когда ее еще звали Анн-Мари Пурпр, он предвидел будущий успех Полэра, предчувствовал вознесение весьма заурядной Жанны Буржуа, прославившейся под именем Мистингетт. Якобы он даже угадал, сколько лет еще прекрасная графиня Греффуль будет царить среди своих ультрасветских почитателей. Однако граф был не вполне удовлетворен: ведь сам он еще никого не вывел в свет. Он мечтал о женщине, способной опередить моду на два или три шага, удивляющей всех своей крайней новизной, хотя при этом опасался, что ветреный закон изменений стиля, силуэта, одежды заставит его авангардное создание быстро устаревать, и тогда поползут слухи, что песенка графа спета. Однако дар предвидения Эдмона д’Эспрэ стал легендой, и ее надо было поддерживать во что бы то ни стало. Он совершенствовал свой дар, с интересом изучая все оттенки парижской жизни. Ни одна из столичных женщин не могла ускользнуть от его прозорливого взгляда, не утомлявшегося в поисках красоты. Но эта лихорадочная погоня не принесла ему пока редкой птицы, жемчужины, собственного маленького Грааля, который увековечил бы его имя.

Граф как бы уже и смирился с этим. «Если я ее не найду, — говорил он себе, — то я ее создам». Но неутомимо продолжал свои поиски в джунглях удовольствий. Певицы кабаре и уличные певички, пижонки, дамы полусвета, актриски, натурщицы, княгини, содержанки и полусодержанки, в шляпках с перьями и нищие, блистательные расточительницы и оборванки, фаворитки светских приемов и испуганные дебютантки, шлюхи и светские львицы — граф обошел всех женщин Парижа, с нетерпением ожидая появления прекрасной незнакомки. Для очистки совести он заглянул в мир тех, кого называли великими султаншами, и их надушенных мускусом господинчиков. Опять ничего! Он дерзко навестил разбойников Бельвиля — тщетно: со времен исчезновения Золотой Каски[16] бандиты и их любовницы не отличались богатым воображением.