Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Женщина обернулась.
— Вам следовало уйти раньше, — сказал Равик. — Зачем видеть все до конца?
— Я не могла иначе. Не могла уйти раньше его. Неужели вы этого не понимаете?
— Понимаю. Идите сюда. Выпейте еще рюмку.
— Нет, не надо.
Когда прибыли полицейские и санитары, Вебер включил свет. После выноса покойника комната казалась более просторной, но вместе с тем и удивительно мертвой, словно тело ушло, а смерть осталась.
— Вы ведь покинете этот отель? Не так ли?
— Да.
— У вас есть в Париже знакомые?
— Нет. Никого.
— Вы знаете какой-нибудь другой отель, куда хотели бы переехать?
— Нет.
— Есть тут неподалеку небольшой отель «Милан», чистый и вполне приличный. Там вы сможете прилично устроиться.
— А нельзя мне жить в том отеле, где… в вашем отеле?
— В «Энтернасьонале»?
— Да. Я… видите ли… я уже немного его знаю. Все-таки лучше, чем совсем незнакомое место.
— «Энтернасьональ» — не самый подходящий отель для женщин, — сказал Равик.
Этого только не хватало, подумал он. В одном и том же отеле! Я не сиделка для больных. И потом… может быть, она считает, будто у меня уже есть какие-то обязательства перед ней? Ведь и так бывает.
— Нет, не советую, — сказал он резче, чем хотел. — «Энтернасьональ» всегда переполнен. Беженцы. Лучше всего отправляйтесь в «Милан». Не понравится — в любую минуту сможете переехать.
Женщина посмотрела на него. Он почувствовал, что она прочла его мысли, и ему стало стыдно. Но лучше на мгновение испытать стыд, зато потом наслаждаться покоем.
— Пожалуй, вы правы, — сказала женщина. Равик распорядился снести чемоданы вниз и погрузить их в такси. До «Милана» было всего несколько минут езды. Он снял номер и поднялся с женщиной наверх. Это была комната на втором этаже, оклеенная обоями в гирляндах роз, с кроватью, шкафом, столом и двумя стульями.
— Подойдет? — спросил он.
— Да, вполне.
Равик посмотрел на обои. Они были чудовищны.
— Здесь, по крайней мере, светло, — сказал он. — Светло и чисто.
— Вы правы.
Внесли чемоданы.
— Так. Ну вот вы и переехали.
— Да. Спасибо. Большое спасибо.
Женщина присела на кровать. У нее было бледное и словно размытое лицо.
— Ложитесь спать. Вы сможете уснуть?
— Попытаюсь.
Равик достал из кармана алюминиевую коробочку и высыпал из нее несколько таблеток.
— Вот снотворное. Запейте водой. Примете сейчас?
— Нет, позже.
— Ладно. А я теперь пойду. В ближайшие дни наведаюсь. Постарайтесь поскорей заснуть. На всякий случай вот адрес похоронного бюро. Но лучше не ходите туда одна. Думайте о себе. Я наведаюсь к вам.
Равик немного помедлил.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Маду. Жоан Маду.
— Жоан Маду. Хорошо. Запомню.
Он знал, что не запомнит и не станет наведываться. И так как он это знал, ему хотелось соблюсти приличия.
— Все-таки лучше запишу, — сказал он и достал из кармана блокнот с бланками для рецептов. — Вот, напишите, пожалуйста, сами. Так проще.
Она взяла блокнот и написала свое имя. Он взглянул на листок, вырвал его и сунул в карман пальто.
— Сразу же ложитесь спать, — сказал он. — Утро вечера мудренее. Звучит глупо и затасканно, но это так. Единственное, что вам теперь нужно, это сон и немного времени. Надо продержаться какой-то срок. Понимаете?
— Да, понимаю.
— Примите таблетки и ложитесь.
— Спасибо. Спасибо за все… не знаю, что бы я делала без вас. Право, не знаю.
Она подала ему руку. Рука была холодной, но пожатие крепким. Хорошо, подумал он. Уже чувствуется какая-то решимость.
Равик вышел на улицу, вдохнул сырой и теплый ветер. Автомобили, пешеходы, первые проститутки на углах, пивные, бистро, запах сигаретного дыма, аперитивов и бензина — зыбкая, торопливая жизнь. Его взгляд скользнул по фасадам домов. Несколько освещенных окон. За одним из них сидит женщина, ее взгляд неподвижен. Он вытащил из кармана бумажку с именем, разорвал и выбросил. Забыть… Какое слово! В нем и ужас, и утешение, и обман! Кто бы мог жить, не забывая? Но кто способен забыть все, о чем не хочется помнить? Шлак воспоминаний, разрывающий сердце. Свободен лишь тот, кто утратил все, ради чего стоит жить.
Он пошел к площади Этуаль. Здесь собралась большая толпа. За Триумфальной аркой стояли прожекторы. Они заливали светом могилу Неизвестного солдата. Огромный сине-бело-красный флаг развевался над ней на ветру. Отмечалась двадцатая годовщина перемирия 1918 года.
Погода была ненастной, и лучи прожекторов отбрасывали на проплывающие облака неясную, стертую и разорванную тень флага. Казалось, там, в медленно сгущавшейся тьме, тонет изодранное в клочья знамя. Где-то играл военный оркестр. Невнятные, жестяные звуки гимна. Никто не пел. Толпа стояла молча.
— Перемирие! — проговорила какая-то женщина около Равика. — Моего мужа убили в последнюю войну. Теперь на очереди сын. Перемирие! Кто знает, что еще будет…
IV
Температурный лист над кроватью был пуст. Только имя, фамилия и адрес. Люсьенна Мартинэ. Бютт Шомон, улица Клавель.
Лицо девушки выделялось серым пятном на подушке. Накануне вечером ее оперировали. Равик осторожно выслушал сердце. Затем выпрямился.
— Лучше, — сказал он. — Переливание крови сотворило маленькое чудо. Если продержится до утра, — значит, появится надежда.
— Хорошо! — сказал Вебер. — Поздравляю. Я ждал худшего. Пульс сто сорок, кровяное давление восемьдесят, кофеин, корамин… еще немного — и крышка!
Равик пожал плечами.
— Не с чем поздравлять. Просто она прибыла к нам раньше, чем та, с золотой цепочкой на ноге, помните? Только и всего.
Он укрыл девушку.
— Второй случай за неделю. Если и дальше так пойдет, ваша клиника станет очагом спасения девушек, которым делают неудачные аборты на Бютт Шомон. Ведь и первая пришла оттуда?
Вебер кивнул.
— Да, с той же улицы Клавель. Похоже, они знали друг друга и попали в руки одной и той же акушерки. И даже пришли примерно в одно и то же время, вечером. Хорошо еще, что я застал вас в отеле. Думал, вы уже ушли.
Равик посмотрел на него.
— Когда живешь в отеле, Вебер, то по вечерам обычно куда-нибудь уходишь. Сидеть одному в номере не очень-то весело. Особенно в ноябре.
— Представляю себе. Но зачем тогда жить в отеле?
— Удобно и ни к чему не обязывает. Живешь себе один и вместе с тем не один.
— И вам это нравится?
— Нравится.
— То же самое можно иметь и в другом месте. Например, если снять небольшую квартиру.
— Возможно.
Равик снова склонился над девушкой.
— Вы согласны со мной, Эжени? — спросил Вебер.
Операционная сестра взглянула на него.
— Мсье Равик никогда этого не сделает, — холодно сказала она.
— Доктор Равик, Эжени, — поправил Вебер. — В Германии он был главным хирургом крупной больницы. Занимал гораздо более высокое положение, чем я сейчас.
— Здесь… — начала было сестра, поправляя на носу очки.
Вебер замахал на нее руками.
— Ладно, ладно! Все это нам известно. У нас в стране не признают иностранных дипломов. Какой идиотизм! Но откуда вы знаете, что он не снимет квартиру?
— Мсье Равик — пропащий человек, он никогда не обзаведется собственным домом.
— То есть как? — изумленно спросил Вебер. — Что вы говорите?
— Для мсье Равика нет больше ничего святого. В этом все дело.
— Браво, — сказал Равик, — все еще склонившись над больной.
— Равик, вы слышали когда-нибудь что-либо подобное? — Вебер пристально посмотрел на Эжени.
— Спросите его самого, доктор Вебер.
Равик выпрямился.
— Вы попали в самую точку, Эжени. Но когда у человека уже нет ничего святого — все вновь и гораздо более человечным образом становится для него святым. Он начинает чтить даже ту искорку жизни, какая теплится даже в червяке, заставляя его время от времени выползать на свет. Не примите это за намек.
— Меня вам не обидеть. В вас нет ни капли веры. — Эжени энергично оправила халат на груди. — У меня же вера, слава Богу, есть!
Равик взял свое пальто.
— Вера легко ведет к фанатизму. Вот почему во имя религии пролито столько крови. — Он усмехнулся, не скрывая издевки. — Терпимость — дочь сомнения, Эжени. Ведь при всей вашей религиозности вы куда более враждебно относитесь ко мне, чем я, отпетый безбожник, к вам. Разве нет?
Вебер рассмеялся.
— Что, Эжени, досталось? Только не вздумайте отбиваться. Влетит еще больше!
— Мое достоинство женщины…
— Ладно, ладно! — прервал ее Вебер. — Никто его у вас не отнимает! Вот и сидите себе с ним. А мне пора. Есть дела в приемной. Пошли, Равик. До свидания, Эжени.
— До свидания, доктор Вебер.
— До свидания, сестра Эжени, — сказал Равик.
- Триумфальная арка - Эрих Ремарк - Классическая проза
- Приют Грез - Эрих Ремарк - Классическая проза
- От полудня до полуночи (сборник) - Эрих Мария Ремарк - Классическая проза
- Тени в раю - Эрих Мария Ремарк - Классическая проза
- Время жить и время умирать - Эрих Ремарк - Классическая проза
- Станция на горизонте - Эрих Мария Ремарк - Классическая проза
- Возлюби ближнего своего - Эрих Ремарк - Классическая проза
- Возлюби ближнего своего - Эрих Ремарк - Классическая проза
- Ночь в Лиссабоне - Эрих Мария Ремарк - Классическая проза
- Черный обелиск - Эрих Ремарк - Классическая проза