Искатель. 1963. Выпуск №3 - Ю. Попков

Надо сбить гайку. Здесь, в будке, особенно отчетливо он слышит свое хриплое и прерывистое дыхание. Оно судорожное — будто не хватает кислорода.

Пистолетной рукояткой — по гайке. Они не поддается: заржавела. Влажный соленый воздух быстро творит здесь свое разрушительное дело.

Он бьет пистолетом по гайке, чтобы освободить задвижку.

Гайка остается на месте.

Куницын очень устал, голова кружится. Он соскальзывает вниз и оседает на цементный пол.

Очень хочется пить…

2

Туманный рассвет. Катер идет узким проливом, петляет меж островами — лудами.

Их много здесь, этих луд. На одной может уместиться только парочка гаг, на другой хватит места для маяка, на третьей встанет десяток домов. Только нечего там делать людям. Изредка заглядывают на островки рыбаки да смотрители маяков.

Луды, луды — гроза местных капитанов!

Серые кручи. Обрывистые берега. Коварные корги на подступах…

Один наблюдатель на корме катера, другой на носу. Через час — смена.

Надо успеть вобрать в окуляры все: однообразно-утомительный накат волн, береговые сопки, укутанные туманом, каменную россыпь литорали.

Обычно суда стараются держаться подальше от луд. Но сегодня «Маяк» подбирается под самые скалы. Не взлетит ли оттуда, вон из-за этой скалы, ракета, не поднимется ли к небу дым костра? Пусто, только суетливые чайки-кулики обсуждают свои птичьи дела…

Ночью «Макаровец» дошел только до первых луд и был вынужден вернуться назад в порт: летчики убедились, что в такую темь поиски бесполезны.

Перед рассветом катера вышли на поиск.

Все три катера идут в тумане рядом, на расстоянии видимости друг от друга.

Юрий Юлыгин только что сменился с дежурства, но не идет в салон, а поднимается в рубку. Встает рядом с рулевым. Здесь не так холодно и мозгло, как на палубе, хотя в открытые окна и влетает замешанный на ветре туман.

— Держи бережней![1] — кричат рулевому с палубы. — Лодка у мыска!

Юрий не видит лодки, ее можно рассмотреть лишь в бинокль. «Маяк» поворачивает к берегу. Два рыбака, стоя в лодке, выбирают баграми вынесенные на берег лесины. Услышав стук двигателя, плывут навстречу.

Юрий всматривается в лица рыбаков: тут же рушится наивная надежда — Куницына в лодке нет.

И снова волны, волны, далекий берег и внезапно вырастающие перед носом катера луды.

Быть может, сейчас на одном из этих безымянных островов, помеченном на лоции просто цифрой, — Куницын. Навалившись грудью на гнейсовую плиту, он отдыхает после многочасового плавания в студеном море. А может быть, он слышит стук судовых двигателей, но уже нет сил приподняться, выстрелить, взмахнуть рукой, крикнуть…

Юлыгин выхватывает пистолет и, когда «Маяк» проходит мимо очередной луды, несколько раз стреляет в воздух. Прислушивается. Тихо.

Юрий подбегает к судовому колоколу и начинает неистово дергать за веревку. Тревожный звон несется в тумане…

3

День, кажется, обещает быть туманным — дождя нет. Пусть туман, пусть ночь, лишь бы костер и еще два-три глотка воды, Может быть, где-нибудь в глубоких расщелинах таятся крохотные озерца чистой, прекрасной воды?

Иван выходит из будки. Совсем рассвело. С одной стороны скала полого уходит вниз, с другой — обрыв. За пятиметровым обрывом камни, сотни камней.

Начался отлив, и из воды выглянула литораль — «обсушка», прятавшаяся во время полной воды. Вот здесь он вчера пытался приблизиться к берегу. Хорошо, что был прилив, это спасло шлюпку. Над камнями носятся чайки. Торпедообразные тела. Хищные внимательные глазки.

Ветер стих. При каждом движении холодные струйки текут по коже — одежда перенасыщена влагой. Он ползает по серому граниту, отыскивая трещины, в которых скопилась пресная вода. Лижет холодные влажные камни, лишайник.

Чайки проносятся над ним, разглядывают, оголтело кричат и улетают к другим островам, к далекому берегу — они не знают ни расстояний, ни голода, ни жажды.

4

Чуть утолив жажду, Куницын возвращается к маяку. И снова бьет по гайке, бьет как заведенный, размеренно, и металл не выдерживает его упорства.

Неудобно работать на весу: нога соскальзывает с ацетиленового баллона, а горелка — выше головы. Глаза застилает цветной туман, колышется, переливается радуга.

Колпак горелки откинут. Теперь огонек открыт. Не спеши, будь осторожен, как сапер, — ошибка может стоить жизни.

Но пальцы с зажатым в них карандашом сами тянутся… Огонь! Перед глазами — огонь, он жжет пальцы — это сладостная боль.

Карандаш вспыхивает и тут же гаснет. Надо подольше подержать его у огня, и все будет в порядке. Карандаш загорится как следует, и тогда удастся донести огонь до костра.

А что, если чуть-чуть отодвинуть керамические наконечники горелки, дать простор огоньку?

Ему кажется, что он действует осторожно.

Опухшие пальцы касаются пламени. Вечный огонек исчезает.

Слышно, как сочится газ. Потом — резкое шипение аппарата, выбросившего порцию ацетилена.

Раз-два-три — шипение. Раз-два-три — шипение. Вспышки нет.

Маяк погашен неосторожной рукой.

Он убил огонек, задушил его, прервал слабое дыхание огрубевшими беспомощными пальцами.

Иван опускается на цементный пол. Мечтать о тепле, увидеть огонь, всю ночь добираться к нему и, достигнув цели, своими руками…

Пахнет газом. Ацетиленовая горелка мерно отсчитывает секунды: раз-два-три — шипение, раз-два-три — шипение…

Иван поднимается — как трудно это дается сейчас! — бьет пистолетом по стеклу маяка. Это глупый припадок злобы, бессильной злобы…

Сыплются стеклянные осколки, змеятся, расползаются трещины.

Ацетиленовый аппарат продолжает безучастно считать секунды.

ПОСЛЕДНИЙ ПАТРОН

1

Режет легкую рябь «Макаровец». На параллельных курсах — «Маяк» и «Кавказ». Изредка окликают друг друга пронзительным вскриком сирены, сиплым ударом колокола. Туман.

Капитан Рейн Келхманн, молодой эстонец, смотрит лоцию. Рядом с ним Николай Костюченко: он дежурит у рации.

— А он женат? — спрашивает вдруг Келхманн.

— Куницын? Давно. Двое ребят.

Келхманн молчит, думает о чем-то своем.

— Капитан! — кричит с палубы впередсмотрящий. — Плывет что-то.

Борис Вощиков, парнишка-моторист, пошарив багром, вытягивает на борт рваную телогрейку. Каким чудом держалась она на волнах — непонятно, разве что пропиталась насквозь машинным маслом.

Повертев телогрейку, Борис швыряет ее за борт, говорит: