Клинки - Владимир Васильев

– Эх! – сокрушенно вздохнул Тарус. – Навредил таки, нечисть поганая!

Славута недоуменно протянул:

– Как же так? Он не мог нас тронуть, ты ж его заклял.

– Нас он и не трогал, – ответил Тарус. – Он только поджег овин.

И подумал: «Хитер. Кто-то за ним стоит…»

Впрочем, потери были невелики. Сгорело ничейное ветхое строение, украдено пару часов сна, а все вещи успели вынести из огня – можно и порадоваться.

Тем временем светало. Вишена затянул походную суму и выпрямился, пристегивая меч. Возглас Славуты застал его врасплох.

– Вот те на! А кони-то наши где?

– Что? Кони? – Вишена озирался. Он ясно помнил: на влажной земле Рыдог копыта коней оставляли четкие глубокие отметины.

Следы нашлись недалеко от пожарища – когда овин вспыхнул, кони галопом рванули врассыпную.

«Вот те на! Они ж стреноженные были! Как освободились?» – растерялся Вишена.

Примерно на полпути к лесу следы обрывались. Конь Таруса оставил еще пару слабых, далеко отстоящих друг от друга, смазанных отпечатков, словно чайка на взлете. Но ведь кони – не птицы и поэтому не летают!

Славута присоединился к следопытству Вишены, но напрасно – больше ничего не нашли.

– Черти их утащили, что ли? Не пойму… – растерянно протянул Вишена. – Вы ничего не слышали?

Славута пожал плечами и ответил:

– Что тут услышишь? Пожар, не до того.

Тарус очнулся от каких-то своих потаенных дум.

– Темное это дело, други. Чую – сила за этим стоит.

Вишена и Славута уставились на него.

– Ну, а дальше-то что?

Тарус не собирался пугать спутников – не из пугливых. Просто высказал свои ощущения.

– К Омуту пойдем. Пешком.

– Ну и пошли! Неча время терять.

Солнце окрасило небо на востоке в нежно-розовый цвет. Запела первая проснувшаяся лесная птаха и новый день начался.

Чародей грустно сказал:

– Сирка жалко… Добрый был конь. Верный.

Добавил что-то еле слышно, и зашагал к лесу, оставив заходящее светило за спиной.

Славута догнал его, хлопнул по плечу: «Ничего, мол, живы покуда – и то ладно», – и поправил у пояса боевую секиру. Меча дрегович не любил, и поэтому не имел, а вот секира его прославилась еще во времена Северного Похода, многие враги если и успевали перед гибелью что-нибудь увидеть, уносили на небеса застывший в зрачках лунный полукруг.

Мутная и холодная с ночи вода противно хлюпала под ногами. Поднялся сильный ветер, шумел наверху в кронах, гнул старые деревья, завывал грозно и свирепо. Тарус то и дело поглядывал на небо.

– Ишь ты, расходился Стрибог, – заметил он, качая головой, – вчера закат красным выдался, ровно клюква.

Вишена тоже глянул вверх, но ничего не сказал, Славута вообще редко говорил, больше отмалчиваясь, все к этому давно привыкли. Вишену настораживало поведение чародея. Доверял он ему полностью; удивляло спокойствие и покорность, с какой Тарус расстался с конями. Наверное, существовала какая-то важная причина, но какая?

Солнце взошло совсем еще невысоко, когда они вышли к месту, где жил Омут-Молчун – маленькому лесному хутору всего-то на три избы. Ветер хлопал болтающимися дверьми и ставнями, свободно гуляя везде, где вздумается, и выл над покинутым людским жилищем. Всюду царило запустение – наполовину упавший забор, брошенная впопыхах утварь, сиротливо воздетые к небу дымоходы давно нетопленных печей… И никого вокруг.

Тарус переглянулся с товарищами, читая в их глазах такое же недоумение.

Вблизи хутор оставлял еще более гнетущее впечатление. Избы и дворы без людей и животных теряли всякий смысл, подавляли пустотой и безысходностью.

Куда девались хуторяне они так и не выяснили. Тарус поспешил покинуть это несчастливое место. К полудню, обогнув громадное и мшистое Чайково болото, путники вышли к реке Шогде. В прибрежных кустах нашелся жидкий старый челн и течение, подхватив его, унесло почти точно на юг, к устью. Вокруг тянулись сплошные бескрайние мхи; Шогда петляла меж них, как змея в бреду, Вишена, сидя на носу и уставившись на свои насквозь промокшие ноги, монотонно твердил: «Эх, ты, топь-мочаг, ходун-трясина, крепи-заросли…»

Славута, не особо напрягаясь, греб, Тарус, казалось, спал, но спутники понимали – думает чародей. События этой весны вязались в тугой непонятный клубок и над ним стоило поломать голову. Размышляй, Тарус, распутывай витую нить истины, гони прочь петли и узлы, разгадывай козни недругов…

– Глядите, – услышал вдруг Вишена отчетливо-тихий свистящий шепот чародея и вышел из оцепенения, – глядите, чертенок!

На берегу, в редких кустиках ракиты возилось небольшое, с десятилетнего ребенка, темно-серое существо, поросшее густой короткой шерсткой. Чертенок был совсем близко, шагах в десяти. Согнувшись и виляя тонким длинным хвостом с чудной светлой кисточкой на конце, он выискивал что-то у корней. Славута перестал грести, но как тихо не скользил челнок по гонимой ветром волне, чертенок его учуял и повернулся.

Мордочка у него тоже была пушистая, словно у котенка; голову венчали аккуратные маленькие рожки, а рыло выдавалось далеко вперед и немного походило на поросячье.

Увидев людей, он подпрыгнул от неожиданности, резво дернул руками и исчез в короткой дымной вспышке. В нос шибанул запах серы, но ветер быстро его развеял.

Теперь берег опустел. Нечистый предпочел убраться, то же решили сделать и путники. Славута с удвоенной силой заработал веслом. А Тарус на корме качал головой: «Что же? Нечисть Рыдоги заполонила, светлым днем шастает. Что творится-то?»

Вскоре болота Рыдог остались позади, а перед ними раскинулась обширная зеленая равнина, известная всем под названием Кухта. Где-то там, впереди, в селении Иштомар, их должен поджидать Боромир с дружиной. Славуту на весле сменил Вишена. Греб он привычнее, чем дрегович, челнок бойко вспарывал расходившиеся речные волны.

На ночлег стали у пологой излучины. Тарус убил мечом на отмели крупную зеленовато-серую щуку, прямо из лодки, и они испекли добычу на костре. Выручивший их челн Вишена вытащил далеко на берег и привязал к толстой вербе. Через невидимые щели из него потихоньку вытекала набравшаяся за день вода. Разгулявшийся ветер, дыхание Стрибога, к сумеркам утих, лишь волны ходили по реке, накатываясь с шипением на илистый берег, да мелкой дрожью тряслись листья осин. Небо заволокло низкими тучами, стало душно, как перед грозой.

Путники улеглись у костра. Снопы искр то и дело с треском взлетали вверх и рыжими светляками зависали в неподвижном воздухе.

Тарус размялся немного с мечом в светлом круге, делая резкие выпады и отбивая воображаемые удары; Славута резал из корневища очередную фигурку – он и на это был мастак. Лишь Вишена лениво развалился у огня и отдыхал.

Первым голоса услыхал Тарус. Он замер с мечом в руке и прислушался, похожий на настороженного журавля.

Ниже по течению, в леске, раздавался приглушенный людской говор и смех. Вскинул голову Славута, отложив незаконченную фигурку Даждьбога; приподнялся на локтях Вишена и, переглянувшись с Тарусом, вмиг разбросал костер. Головешки и жар тотчас залили водой из реки.

Ночь сразу навалилась на путников – тучи скрывали луну и звезды – и окутала плотной, как кисель, тьмой. Теперь стало видно зарево походных костров, пробивающееся сквозь жидкие кроны. По-прежнему слышались голоса.

– Славута, – сказал Тарус шепотом, – схоронись здесь и себя не кажи, а мы с Вишеной поглядим, кто это там.

Вишена широко раскрыл глаза, но после яркого света костра почти ничего не видел.

– Дак, темень же, глаз выколи, – прошептал он с досадой, – поймают.

– Обернемся волками, – спокойно предложил Тарус и Вишена вздрогнул от неприятного холодка, прогулявшегося по спине.

Чародей повозился и встал.

– Меч и суму оставь Славуте. Нож, если есть – тоже. И не пужайся, не подведу.

Вишена повиновался. Отдавая дреговичу меч он пытливо глянул на изумруды – ни искорки, ничего.

Тарус взял его за руку и увлек за собой. Шли в сторону от реки, долго, казалось – полночи. Вишена то и дело спотыкался, всматриваясь под ноги, и все дивился, что это у него получается тихо. В лесу было еще темнее, но Тарус не сбавлял шаг, волоча беспомощного побратима.

Наконец чародей замер; Вишена, оглядевшись, довольно отметил, что кое-что видит, глаза помалу привыкли к темени. Они стояли на небольшой поляне, а вокруг смыкался черно-непроницаемый лес. Трава под ногами слабо светилась, слева, у самых деревьев, мерцали мертвенно-синим два старых гнилых пня.

– Туда, – прошептал Тарус и двинулся к ним. Какое-то время он переводил взгляд с одного пня на другой, потом полез за пазуху.

Вишена внимал и наблюдал – а что ему еще оставалось? Тарус тем временем вонзил в гладкий срез большего пня нож, по самую рукоятку, прошептал несколько непонятных слов и повернулся к Вишене.

– Делай, как я. И ничего не бойся, понял?

Вишена кивнул. Теперь его даже стало разбирать любопытство.