Во мраке, переходившем в серебро - Kaтя Коробко

и требует упорной концентрации. Хотя моя жизнь — как на вулкане, я знаю, куда с этим бежать. Еще до того, как почувствую, что вулкан меня разорвет, я бронирую ретриты. Вот и сейчас очень кстати, что есть это место на земле. Я счастливая обладательница билетика в рай, хоть в нем и надо активно разгружать свое тело и голову — это не санаторий. Чтобы процесс не прервали, мне всего лишь нужно молиться о том, чтобы ничего не произошло с моей мамой и её медразборками во время моего отсутствия. И план удается — ничто не срывает моего уединения.

Я попала в центр в самом конце регистрации первого дня, когда люди еще друг с другом разговаривают. Хотя мне не хочется. Я приезжаю обычно в том состоянии, в котором разговаривать уже поздно. На первой вечерней сессии торжественно принимают обет молчания. И никто уже ни с кем не разговаривает до самого отъезда.

В этом центре меня приводит в восторг всё. С любовью отремонтированные и устроенные комнатки а ля кельи на одного, цветы, которые в феврале буйно цветут на подоконниках больших залитых солнцем окон, запах вкусной еды которую с любовью готовят на кухне, и заснеженные сверкающие кроны деревьев, и птички у птичьей кормушки. В столовой есть даже два автомата с кипятком и разные варианты чаев, которые можно заварить себе в любое время дня и ночи, а потом сесть и смотреть в окно на птичек, деревья и небо.

На ретрите есть расписание медитаций, которые чередуются между классической медитацией сидя и в ходьбе. Можно ходить и даже лежать и медитировать. За много лет этой практики мой процесс трансформировался. Я теперь легче воспринимаю медитацию сидя, хотя, не скрою, мне это тяжело. Я больше люблю ходить, у меня слишком много физической энергии. На одном из ретритов революционным стало обнуление расписания. Я тогда поняла, что моему телу нужно выходиться до усталости, в вот тогда можно и посидеть спокойно.

Особое место во время ретрита отводится обязанностям по хозяйству. По приезду гостям предлагают на выбор разные варианты домашней работы — получается такая себе рабочая медитация.

Я никогда не чуралась мытья туалетов. Так как всегда приезжаю поздновато, обычно это всё, что остается. И я с удовольствием и улыбкой принимаю эту обязанность. Я знаю, как это делать, и туалеты не вызывают у меня отвращения.

Самое прекрасное, кроме медитации, разумеется, — это, конечно, еда. Она изумительная из-за того, что сделана с большой любовью. По вкусу превосходит всё, что я когда-либо ела, потому что все ощущения обостряются и на еду идет много внимания.

Сам способ медитации со временем тоже для меня изменился. Уже не сижу на полу, как раньше, я поумнела. Даже после одного дня сидения на полу с ногами в кренделек тело начинает болеть, да так, что только одни белки глаз не ноют. От такого физического дискомфорта тяжело спать. Если не сидеть в позе, претендующей на лотос, всё равно тело очень устает, так как стресс выходит именно через тело. После многих болезненных опытов я научилась подпихивать подушки и под спину, и под колени, и под ноги, и скатывать одеяла роликами, укладывая их под руки — так, чтобы телу было максимально комфортно. Меня завораживает обсуждение дармы по вечерам. Мудрость и покой исходят от учителей, даже когда они молчат.

На ретрите первые два дня обычно проходят у меня в эйфории. На третий день начинается «дука» — вселенская печаль, и слезы капают из глаз. Дука оказывается прямо долгожданным событием, так как на вулкане я не в состоянии плакать. Слезы превращаются в каменную соль, так и не успев стать водой. К концу ретрита лед сознания оттаивает и слезы льются, как из ведра.

Даже после пяти дней медитации оковы негатива и грузы, которые я по привычке таскаю за собой в голове, растворяются, и голова заметно легчает. Я замедляюсь. Паника сменяется последовательными и рациональными мыслями. Возможно, я готова к возвращению домой. «Если бы дука никогда не наступала, то в этой тишайшей обители хотелось бы жить вечно», — такая шальная мысль меня посещала уже не раз. Мне так нравится чувство заботы и поддержки, которых мне не достает за стенами этого центра… Но и это обман. Дука — часть жизни, даже в монастыре.

Чудеса медитации проявились и в том, что маму не выставили из рехаба в мое отсутствие. Оставили много сообщений. Я ее легальный опекун, и без моего согласия они не смогли бы ничего сделать. Но с другой стороны — как только решение принято, сразу начинают насчитывать деньги за «передержание».

Глава 5

Я вписалась. Мне грустно покидать ретрит. Я потихоньку отъезжаю, прощаясь с ним глазами. Я же еще не знаю, что это мой последний раз. Начинаю проверять сообщения в телефоне, я и так держалась и не проверяла их во время ретрита. Пять раз звонили из рехаба. Перезваниваю. Сошлись на том, что забирать маму надо завтра. Она все еще не ходит, ее надо возить в коляске и менять подгузники. Я не очень себе представляю, как мы будем дома, так как у нас ступени и некому за ней смотреть. Но обещают присылать медсестер на дом. Да и маме так невыносимо там находиться, что она готова даже ползком оттуда бежать. Договорились с ней, что я заеду с самого утра, чтобы все успеть.

Делаю еще несколько звонков и расслабляюсь. Сегодняшний день и вечер — еще один подарок, так как я смогу побыть одна. Детей забираю на выходных. На завтра — забрать маму и отвезти ее на компьютерную томографию и клинику памяти. Я точно понимаю, что у мамы деменция, но никто, кроме меня, этого не видит. Она упрямая и агрессивная со мной, а при посторонних — веселая старушка. Я попросила невролога назначить ей тесты на память в ноябре, и вот подошла наша очередь. Еще одно сообщение по поводу квартиры для мамы — тоже подошла очередь. Значит, еще нужно будет заехать и посмотреть на квартиру на следующее утро.

В семь утра я отправляюсь забирать маму. По дороге надо заскочить в больницу и получить контрастную жидкость, которую пьют перед томографией. Я в ужасе от того, насколько мама плохо двигается и соображает. Ей намного хуже, чем было до рехаба. Она устает после десяти минут сиденья в кресле и валится из него. Мне нужно собрать кучу вещей и подписать кучу бумаг, и я вся