Невоспитанный трамвай - Борис Кудрявцев

— Крещеная, внучек. Раньше ведь нас не спрашивали, совали в святую купель.

— Тем лучше, — сказал Петя. — Крестик не выбросила? Дай.

Бабка подала Пете крестик. Тот разглядывал его на свет, лизнул, надкусил.

— Медный, кажись. С позолотой. Тебе он теперь ни к чему.

— Неужто наденешь? — изумилась бабка.

— Шик, — пояснил Петя, — последний писк! Попс.

— Носи, Петенька, крестик, разве я против.

Петя полез за иконой и вытащил вдруг пучок лент из черного крепа.

— Что за ленты? Хоронить?

— Бог с тобой! Ленты на счастье: от хворобы, от сглазу, от хвостов…

— Хвостов?

— Ну да, — оживилась бабка. — Внучка заказывала. У ней сессия в медицинском. Письмо прислала: «Купи, — пишет, — в церкви ленту с молитвой. Я ее, знач, в туфельку положу и экзамен сдам! По хирургии». Все, знач, так делают. Иначе пять раз будешь сдавать одно и то ж… Хвост вырастет! Тьфу, нечистая сила!

— Так и пишет? Ай да сестренка! Шустрая.

Петя разглядывал ленты.

— По-каковски написано?

Бабка надела очки и стала читать. Петя слушал, ничего не понимая.

— Ты у меня, бабуся, профессор, соображаешь!

Ленты от хвостов Петя вложил под стельки ботинок и отбыл в город на экзамен по атеизму. Чувствовал он себя как никогда уверенно. Словно весь день просидел за учебниками.

Бабка перекрестила его в дорогу и села у окна ждать вестей.

СЛОВЕСНЫЙ ПОРТРЕТ

Школу Федякин закончил давно, но отношение к ней у него осталось сложное. В первом классе его прозвали «глобусом», за большую голову на тонкой шее, во втором — облили компотом, в третьем он сам кого-то облил, кажется, директора, в пятом, когда он собрался в моряки, его прозвали «Шваброй». Шваброй он и закончил школу.

Поэтому, когда Федякина вызвали в школу на родительское собрание, он почувствовал легкий озноб. Томимый недобрыми предчувствиями, он несколько замешкался, опоздал и сразу был наказан.

— Вы Петин папа! — сказала учительница, едва Федякин появился на пороге первого класса. — Садитесь у окна, на Петино место!

— У меня того… не Петя, — промямлил в растерянности Федякин, — с косичками…

— Не морочьте голову косичками, гражданин родитель! — подал голос кто-то справа. — Садитесь, где велят!

— Это ж надо?! — поддержал сердито другой. — От своего ребенка отказывается!

— Чего удивляться? — хихикнули с задней парты. — Петька — распоследний двоечник, хуже его нету в успеваемости!

Федякин сел у окна, на Петино место, и потупился. Парта была исчеркана, и в середине, прямо под носом Федякина, красовался синий чернильный кукиш.

— На собрание родители ходят плохо, — пожаловалась учительница, — пап я не знаю вовсе. Пользуюсь словесными портретами, которые составили по моей просьбе сами дети. Вы очень похожи, Петя ничего не скрыл…

Все с усмешкой поглядели на Федякина.

«Мама моет полы и стирает, варит борщ, встречает и провожает меня в школу, — читала учительница, — а папа спит в лифте пьяный. Маму он не любит, а только дерется, но терпеть его можно, у него «клевая» работенка и всегда «навар». Мне он купил фотоаппарат с велосипедом, а маме бриллиантовые сережки и все, что она захочет».

Улыбки на лицах пап и мам слиняли, и установилась почтительная тишина. «Бриллианты! — простонала чья-то мама. — Вот это мужчина…»

Федякин услышал и невольно приободрился. Знаки внимания, оказываемые ему со всех сторон, материализовались в конце концов испытанным школьным способом: бумажный голубок-записка, заложив крутой вираж над головой растерявшейся учительницы, спикировал в руки Федякину. В записке Федякину назначали свидание сразу две мамы-одиночки, а чей-то папа просил шифер для дачи и нержавейку для отхожего места.

Никогда еще Федякин в школе не пользовался таким потрясающим вниманием и успехом, даже предположить не мог. На губах его заиграла победная улыбка круглого отличника и баловня судьбы.

— Товарищи, опомнитесь! — взывала учительница. — Какое же это воспитание! «Клевая работенка», «навар-р»… Что будет с Петей?! Отец откупается от ребенка, от забот о нем, от общения с ним! Ведь легче купить ему фотоаппарат, велосипед, дать пятерку или десятку, чем серьезно изо дня в день заниматься с ним учебой. Петя отстал, все запустил, потерял вкус к учению… А вы?!

Федякин задумался. Глядя на него, стал скучать весь класс. На задней парте кто-то даже всхрапнул. Учительница чуть не заплакала от такого нахальства.

— Что сделает школа без вашей помощи, родители? Вы невольно воспитываете из детей потребителей, бездушных стяжателей и приспособленцев!

Краем глаза Федякин искал Наташкино место. Наташка — его дочь. Первая парта у двери, по правую руку от учительницы.

Так и есть!

— Исключение составляет Наташин папа! — указала на пустую парту у двери учительница. — Его, к сожалению, нет, но это не меняет дела. Наташа его любит, просто души не чает, бежит к нему с бедой и радостью, и никаких дорогих подарков не требуется! Это не покупная любовь, не временная… На всю жизнь! Что Может быть драгоценней? Бриллианты? Сто раз нет! Почему вы мне не верите, а верите… Петиному отцу…

Она глядела на Федякина с презрением. Он съежился и поник головой. Мнения разделились. Возле Федякина велись «шкурные» разговоры насчет: что, почем, где дают? Увы! Федякин чувствовал себя не в своей тарелке. Достать он вообще ничего не умел и не хотел, в принципе. Что значит — достать? Увести, обмануть, украсть? В конце концов есть фонды, и отпуск помимо них — преступление. Надо, наконец, называть вещи своими именами. Бриллианты тоже на зарплату не купишь.

«Я не тот, я другой…» — хотел уже крикнуть Федякин, но дверь открылась и на пороге объявилась его Наташка, отличница и гордость класса. В легкой курточке, с коньками, веселая и приветливая. Она поздоровалась с родителями, улыбнулась и поманила пальчиком Федякина. Учительница непонимающе пожала плечиками. Класс молча ждал.

— Папа, — сказала Наташка, — мы с мамой на катке, приходи. Твои коньки мы взяли.

Класс ахнул и загомонил.

— Тише, товарищи родители! — взывала учительница. — Наташа перепутала.

Но следом за Наташей объявился Петя. В растерзанном пальто без пуговиц, хмурый и сердитый. Пробурчал, ни на кого не глядя:

— Папка ушел от нас к другой тете. А мамка в больнице. Один я боюсь, мамка просит пристроить к кому-нибудь…

— Петя! — не выдержал Федякин. — Ты пойдешь с нами, правда ведь? Ты меня знаешь, я тебя тоже. Это ты разбил окно в подвале, рисовал чертиков в подъезде и поджег газеты в почтовых ящичках. Я стекло вставил, чертиков забелил, ящички покрасил. Тебе меня не переупрямить. Наташка знает, Я давно хотел с тобой поближе познакомиться. На будущее.

Петька молчал. Думал. Потом вздохнул и поднял глаза на Федякина.

— Я больше не буду… поджигать. Я… с Наташкой хочу, на каток. Можно?

— А как же! Обязательно. Пока мама в больнице, ты будешь у нас!

Федякин знал наперед, что скажет учительница, на чью сторону она встанет.

— Спасибо вам, товарищ Федякин! — сказала учительница. — От имени педагогического коллектива… Все б такие были, как вы!

Собрание продолжалось, но уже в совсем другом ключе. Никто не просил Федякина что-то «достать» или «устроить по блату». Ясно было, что он не из «доставал», и тем не менее он не чувствовал себя ущемленным. Уважение к нему было искренним, не надо было строить из себя преуспевающего, «делового», «современного». Современней Наташки, Петьки и всех детей никого не было здесь, и если они отдавали первенство Федякину, значит, он и есть тот человек, который им нужен. А если им, значит, и будущему в их лице. А это и есть современность, своевременность… Назовите, как хотите. Класс все более утверждался в этом мнении, и учительнице никого не приходилось уговаривать.

НЕ СПИТСЯ

— Голова! — стонала жена за завтраком. — Болит! Из-за тебя. Где ты был вчера?

— Я? Дома!

— Не ври! Ушел куда-то и деньги унес!

— Какие деньги? — Я встал с вилкой в зубах.

— Чего ты злишься? — сказала жена. — Я сон рассказываю.

Я сел, что-то проглотив.

— Будто были мы с тобою в магазине, а там норки выбросили-и! Пять рублей шкурка!

Я даже закашлялся. «Приснится же?!»

— И ты не купила?

— Говорю, ты ушел и деньги унес! Как назло.

— Далеко я не мог уйти. Нашла бы!

— Тебя найдешь. Совсем новые норки, уцененные, дырочка посередине.

— Это пустяки. Заделаем. Много их было?

— Теперь-то чего переживать? Поезд ушел.

— Не ушел! — сказал я. — Иди и спи. В случае чего, дай знать. Я деньги приготовлю.

Жена улеглась и мигом уснула. Через какое-то время заметалась, вскрикнула. Я сунул ей двести рублей в руки, крикнул: