Осенний жаворонок - Владимир Возовиков

— Товарищ подполковник!.. — начал доклад Шарунов, но Батурин оборвал:

— Видел! Знаю! Догоняй третью, прикрой ее фланг, за тобой пойдет резерв, направление атаки знаешь. Все. Стой!.. Маневр правым взводом был хорош — скажи это людям. Но если еще раз потеряешь связь… в общем, сам догадайся. Иди!

Странное смущение вдруг охватило Батурина, когда Шарунов знакомо повернулся кругом, как на строевой подготовке, и лихо вскочил на броню машины. Именно сейчас понял Батурин, кого напоминал ему этот немногословный молодой офицер с лицом серьезного подростка — командира передового отряда танковой бригады, с которой шел автоматчик Батурин по полям Польши и Германии. Сходство было столь разительным, что показалось Батурину, будто похвалил и распек он своего фронтового командира-героя… Замкнулся круг жизни и вновь начался, и ожил погибший когда-то комбат — вон он, по-прежнему молодой, сильный, неторопливый, смотрит из люка боевой новейшей машины, как смотрел когда-то из башни тридцатьчетверки… Это все наделало время: оно стирало черты капитана в памяти, а Батурин заменял их другими — вот так и слились лица двух людей, между которыми пропасть лет и смерть одного из них. Кто на кого похож?.. И этот сегодняшний маневр Шарунова… Значит, дело не только в сходстве лиц…

Стремительно катили за Батуриным машины резерва, быстрые, верткие; их влажная броня тускло отражала солнечный свет, и когда машины качало на ухабах, казалось Батурину, что молодые командиры экипажей, высунувшиеся по грудь из люков, согласно кивают его мыслям.

Впервые за это утро он огляделся глазами человека, вышедшего ясным утром в осеннее поле. Живыми кострами пылали на взгорках березовые перелески, далеко за границей полигона по серебристому жнивью полз трактор, простор был открыт и ясен, теплое солнце, поднимаясь, насыщало небо летней синевой, и вдруг почудился Батурину в этой сини далекий голос жаворонка — он даже голову задрал. Или скрипят траки?.. Но ведь говорят, осенью, перед отлетом на юг, когда птенцы выкормлены и крылья их окрепли, старые птицы нередко поют.

«А что, Наталья Сергеевна, теперь — в бессрочный отпуск. Давай-ка махнем к нашему агроному. Сначала наслушаемся жаворонков, а там можно заняться и той злополучной «череззерницей». Твой Батурин хоть и профан в этом деле, но голова и руки еще при нем. Глядишь, и старшего сынка, вояку нашего, легче станет заманивать в гости — в деревню к родителям отпускники нынче охотнее едут, чем в города».

То ли от пришедшей мысли, то ли от ласкового солнца, а скорее всего, от чувства завершенности большой работы стало Батурину по-домашнему уютно в тесной броне, все болячки затихли, даже та, что припекала сердце колючим жарком и пошевеливалась в груди тонкой иглой. Может, ничего и не было? Разве у здоровых людей не покалывает сердце от тревог? Никому не говорил Батурин об этом. Заикнись — залечат, и с батальоном пришлось бы расстаться, а он вот отстоял в строю до последнего дня. Протирать штаны на кабинетной службе много охотников, да он не из их числа.

Оглянулся по привычке, машинально, — что за оказия? Справа, чуть сзади и совсем близко от колонны резерва, танки выползали из заросшего оврага и строились в боевой порядок. «Что это они… тренировку устроили?..» Чужие опознавательные знаки резанули по глазам, и загремела, завыла над солнечным полем железная сеть, опускаясь над Батуриным и его солдатами.

Можно тысячу раз испытать силу внезапности, но и в тысячу первый она останется внезапностью. Ни один другой батальон, кажется, не мог бы сделать больше в одно утро: форсировал реку, разгромил опорный пункт, захватил плацдарм, теснит «противника», обеспечивая другим простор для маневра. И когда уже время ставить точку, уступать место смене — из какого-то забытого разведкой и богом оврага на стыке с соседом выползает несколько танков, неведомо как уцелевших, и твоя близкая победа оборачивается поражением. Все, оказывается, было зря: долгий марш, бессонная ночь, ядерная бомбардировка, авиационный и артиллерийский штурм, предельное напряжение сотен твоих солдат при форсировании и атаке — ведь эти несколько танков, смяв резерв, ринутся к переправе, и там такое начнется!.. Что из того, что главные силы батальона еще ведут успешный бой вдали от берега? Вершина сама упадет, если под корень рубануть топором. «Противник», конечно, не замедлит навалиться на качнувшуюся в его сторону чашу весов. Вон уж впереди, по фронту третьей роты, снова забушевал огонь…

Батурин скомандовал колонне разворот и огонь. Приказал Шарунову немедленно перевернуть фронт роты и атаковать во фланг появившиеся танки, которые могли быть и не одни.

Командиры экипажей, хватаясь за переключатели связи, изумленно оглядывались, еще не успев понять, что бой уже начался здесь, во втором эшелоне батальона. Но они выполняли команду Батурина — машины разворачивались, люки распахивались, выпуская бойцов, — это сейчас было главным. В открытом столкновении боевые машины пехоты недолго выдержат против танков, но им и не надо долго. Только бы успели реактивные снаряды сорваться с их башен до того, как танковые снаряды ударят в броню. Только бы гранатометчики успели покинуть десантные отделения, прирасти к земле, приготовить к бою свое оружие. Только бы Шарунов не промедлил лишней минуты…

Если бы мог — в эти секунды Батурин роздал бы себя по частям наводчикам-операторам, гранатометчикам и механикам-водителям, от которых теперь все зависело. Но он роздал им себя раньше…

Еще до того как с обеих сторон сверкнули выстрелы, в ушах Батурина достиг предела вибрирующий рев железных трасс. Теперь они сближались, пока не сошлись в пылающий фокус, и этот грозный перекресток смертей блуждал совсем близко, что-то выискивая. Уж не приманивал ли его разгорающийся колючий жарок в груди Батурина, как, бывало, фронтовыми ночами неосторожно зажженный огонек приманивал пули снайперов? И вся броня батальона с приданными ему силами не защитит комбата, когда огонь ведется по нему из недостижимой дали, откуда однажды прилетела та самая трасса, что опалила сердце неисцелимой болью. Вот если бы снова рядом встал он, его первый командир, отодвинув время, и заслонил своего бывшего автоматчика броней тридцатьчетверки, холодной и шероховатой, как чешуя древнего ящера… Далеко его первый комбат, и нет оттуда дорог…

Знакомо простучало вблизи, осыпая солнечный дождь, алый клочок метнулся в глазах, но Батурин не успел его узнать — пылающий перекресток трасс нашел, что искал в оголенном пространстве. Колючий жарок в груди вырос в целый костер, и боли не стало.

Тогда Батурин отчетливо увидел бой со стороны. Его гранатометчики, припадая к земле, вели частый прицельный огонь. А во фланг атакующей группе «противника» по голому отлогому склону лощины танцующей линией шли стройные танки, и пламя выстрелов беззвучно срывалось с их длинных стволов. Он узнал их сразу. Только тридцатьчетверки умели ходить в атаки таким танцующим шагом…

— Ты все-таки пришел…

Командир отряда откуда-то из пространства наклонился к Батурину бронзовым лицом.

— А я не уходил. Ты это лучше знаешь. Ведь это зависело от тебя, чтобы я оставался рядом. — Нет, он не совсем похож на Шарунова. Может быть, потому, что Шарунов старше. — Но… против того, что пришло оттуда, я тоже бессилен. Война и время…

— Но откуда ты? Где ты теперь? Тот удивленно качнул тяжелой головой.

— Где же мне быть? Всё там, на войне. На той и на этой войне за жизнь, против войн… В вашем передовом отряде уже все… Ты последний. Но, признаться, мы тебя еще не ждали. Ты был много моложе других. Оставшихся.

— Где вы сейчас? — громко спросил Батурин, чего-то вдруг не понимая, и голос его одиноко разнесся в незнакомом пространстве.

— Мы? Всюду. Вернее там, где нужны им. Там, куда они позовут.

— Кто они?

— Они? Живые.

— Живые, — повторил Батурин, с усилием приближаясь к необъятному смыслу этого слова. Казалось, он схватит всю громадность его значения, если сейчас услышит голоса своих солдат и командиров, продолжающих бой в солнечно-дымном поле. Но бой шел в полном безмолвии.

Первым звуком, который вновь связал его с тем отодвинувшимся, невообразимо сложным, из чего еще недавно состоял Батурин, но без чего он мог уже обойтись, оказался голос жаворонка. В неземную тишину, огромную, как сентябрьское небо, потек, извиваясь, серебряный ручеек, и по нему Батурин еще мог вернуться куда-то в незабытое и совсем близкое, но этого было уже не нужно — он знал.

— Поет, — сказал командир отряда своим бронзовым голосом. — Значит, выросли птенцы… Пора нам, комбат. Здесь бой окончен. А там зовут…

— Где зовут?!

— Там…

Батурин вдруг увидел незнакомую высоту, на которую молодые солдаты несли сквозь выстрелы красный флаг.

— Мы будем там, под флагом…