Осенний жаворонок - Владимир Возовиков

В нем словно нарастал стук хронометра, и стук этот колебал иглу в груди, снова накалял ее. А гроза над рекой сразу потеряла силу, самолеты как-то внезапно исчезли, только артиллерия продолжала разрушительную работу. «Неужели…» И тотчас увидел: из /дубины обороны «противника», над завесой дыма, скрывшего ближние взгорки, вырвался, грозно клубясь и разрастаясь, черно-огненный шар. Казалось, Батурин ощутил содрогание брони от ударной волны. Теперь ему не надо было ждать радиосигнала атаки — в оглушенном, раздираемом помехами эфире сигнал мог потеряться. Ядерный удар по резервам обороняющихся, вблизи переднего края, сам по себе означал требование — вперед! Вдоль берега реки, пробивая дым и туман, замерцали зеленые ракеты, и машины второй роты разом двинулись, расходясь веером на прибрежном лугу. Батурин знал, что, невидимая за леском, сейчас входит в реку и третья рота, с которой переправляется его замполит. «Веселей, ребятки, веселей! Теперь главное — как вы пойдете…»

— У третьей нормально, вторую сносит, — близко наклонясь к Батурину, доложил начальник штаба; он держал связь с невидимой третьей ротой.

Снова вскипел разрывами противоположный берег — артиллерия плотным огнем разрушала спешно установленные «противником» заграждения, прокладывала пути в минных полях…

Батурин и сам видел, что вторую сносит: машины, борясь с сильным течением, держат через реку наискось, время форсирования удлиняется, а между тем со ската задымленной высоты, из глубины опорного пункта, по ним уже хлещут минометы и, что еще хуже, два-три раза рявкнули оттуда противотанковые орудия. Пока наугад, но ведь дым рассеивается. И прямо перед фронтом роты — то ли вспышки пулеметов, то ли пристрельные очереди малокалиберных автоматических пушек. А казалось, на этой скверной высотке ничего живого не должно бы остаться.

— Вызывай артиллерию! — приказал Батурин. Связисты успели дотянуть провод до артиллерийского командного пункта, и Батурин воспользовался телефоном, к которому испытывал слабость. Никаких тебе помех, кроме обрыва провод», — тем и хорош этот, считай уже древний, вид связи. Напрасно пренебрегают им иные командиры. Радио, конечно, и мобильнее, и проще, и оперативнее, но черта ли с него толку, когда эфир так забит помехами, что сквозь них, кажется, не то что радиосигнал — артиллерийский снаряд не пролетит! Без радио, понятно, нынче ни шагу, но и сигнальные флажки держи за поясом.

— Прошу огоньку на правый фланг, — попросил артиллериста. — Добавьте дымовых снарядов по встречному скату, держите их слепыми — чтоб ни одного прицельного выстрела по машинам.

— Понял тебя, «Метелица»! — весело отозвалась трубка. — А пулеметы в лощине?

— На них я управу найду. — Обернулся к начальнику штаба: — Передай танкистам: немедленно подавить пулеметы перед фронтом третьей роты. Я знаю, какие прицелы у танков, поэтому спрошу за каждую огневую точку, которая будет действовать больше минуты.

Батурин заранее распорядился подтянуть провод и к машине командира танковой роты, поэтому батальонная радиосеть оставалась свободной для управления ротами, форсирующими реку, что облегчало задачу. Соседи комбата прибавляли к его прозвищу словечко «хитрый»: «хитрый дед»… Батурин усмехнулся, незаметно потирая грудь. Он не был хитрым, только предусмотрительным. Еще с войны засело это в нем. Уходя в рейды, бойцы отряда говорили: если ты в состоянии взять с собой двести патронов, возьми двести двадцать — и шансы твои возрастут вдвое. Вдвое ли? Окруженные однажды эсэсовской частью, они уцелели только потому, что начальник штаба отряда перед выходом в рейд заставил каждых двоих десантников везти с собой на броне один снаряд для танковой пушки или ящик с патронами. Теми «лишними» снарядами и патронами, которые изрядно выматывали в рейде бойцов, только и отбились.

…Снова заволакивало дымом скат высоты в опорном пункте, часто и звонко били пушки танков, рассредоточенных у берега; прерывистым голосом, — видно, на ходу — докладывал командир третьей роты: высадился, ведет бой в лощине, продвигается, просит поддержать минометами.

«Ну вот, видишь, ничего страшного, что ты всех опередил нынче», — подумал Батурин, веселея, и сказал в микрофон:

— Огонек будет, а ты не останавливайся, да смотра там в оба, стыки держи да правому соседу огнем помогай — ему труднее, чем тебе.

— Понял, «Метелица», — ротный отозвался недовольным голосом. Еще бы: он впереди всех, другим подтянуться бы, помочь первому, так нет — самого помогать другим заставляют. «Во вкус, кажется, входит наш топтун и тугодум. Надо почаще замполита к нему посылать. — И острая, болезненная, как знакомый укол в груди, мысль: — Другой посылать будет, не ты…»

Голос комполка по-хозяйски вторгся в радиосеть батальона, властным тембром заглушил шумы и трески:

— Вижу, «Метелица», хорошо метешь — так и мети. Но что же ты «Валик» держишь? Двигай «Валик» немедленно!

Прав майор: оплошал комбат Батурин — пора переправлять танковую роту вслед за третьей. Эх ты, дед, дед! Саперы уж и маршрут провесили, но больно хорош выборочный жесткий огонь танков в поддержку атаки теперь уже шаруновской роты — вот и передержал их на месте минуту. Как бы не отрыгнулась тебе, дед, эта минута — мотострелки-то пока дерутся на том берегу без главной ударной силы…

Батурин, волнуясь, поспешно потянулся к телефону, однако начальник штаба, который слышал разговор с командиром полка, сделал успокаивающий жест — он отдавал распоряжение танкистам. Все правильно…

Машины второй роты достигали берега, и спешенные мотострелки, стреляя в дым, бежали через проходы в заграждениях, исчезали, возникали снова — дальше от берега, ближе к разбитым траншеям опорного пункта. «Давай, Шарунов, давай, сынок, ты теперь — гвоздь всей атаки. Я знаю, не трухлявое дерево тебе досталось, а бетон, но ведь и ты куешь своих людей для бетона!»

Батурину страстно хотелось туда, на дымную полоску берега, захваченного второй ротой, уж сам-то он там, на месте, нашел бы способ расколоть опорный пункт, в котором запрятан желанный ключ успеха в борьбе за плацдарм. Любой ценой должен Батурин выиграть сегодня бой — ведь только последний бой приносит окончательную победу. Как потом станешь ходить по земле, если поражение окажется последней точкой в твоей тридцатилетней армейской биография? Теперь понимал Батурин, отчего старики так последовательны и упрямы во всяком деле, за которое берутся… И надо еще разобраться, кому сегодня нужнее победа — подполковнику Батурину или капитанам и лейтенантам, на которых он завтра оставит батальон? Уходить с кислой миной, показав, как тебя отколотили в бою, — нет, уж лучше…

— Пошли танки…

Над кустарником, в клочьях размытого дыма, двигалась к подводной трассе неровная цепочка воздухопитающих труб — казалось, зловещие железные солдаты, неспособные сгибаться под огнем, лишенные страха смерти, пошли в наступление. А с задымленной высоты, усиливаясь, сыпал каленый град, и все больше по второй роте. Что же сосед Полухин?! Грому на его участке хватило бы на три киноэпопеи о войне, но «противник» от этого грома, похоже, только ожесточается. Судьба боя и доброе имя Батурина сейчас в руках Шарунова и его солдат. А ведь этому едва оперившемуся ротному командиру так легко и простительно оступиться. Наверное, сегодня Батурин имел право оставить КП батальона, сесть в головную машину роты, нацеленной на опорный пункт…

На правом фланге атака замедлялась, солдаты передвигались ползком, и между ротами возникал опасный разрыв. Если сейчас контратакуют?.. Следя за второй ротой, Батурин не удержался, вызвал Шарунова:

— «Метелица-два»! Почему молчат пушки твоих машин? Зачем тянешь их в проходы? Рано тянешь, пусть лучше поддержат огнем с места!

Ответа не было. То ли помехи заглушили голос Батурина, то ли Шарунов увлекся боем и забыл о связи?.. Вот оно, начинается…

— «Метелица»! Правого твоего соседа сбрасывают в реку контратакой и фланговым огнем с твоего опорного пункта, — в голосе командира полка откровенная тревога. — Усиливай нажим, не топчись на месте, выручай соседа — ему главное досталось.

Час от часу не легче! Так и хотелось ответить, что опорный пункт столь же «его», Батурина, сколько и Полухина. Мало со своим делом управиться — еще и завтрашнего «академика» спасай. Батурин не кончал академий, однако же не просит помощи… И вдруг усмехнулся с неожиданным облегчением, даже удовольствием, вспомнив недовольный голос командира третьей роты, когда того просил помочь соседу. Кто на кого похож? Ну, разумеется, подчиненный на своего начальника. Наоборот почти не случается. Еще обижался, когда слышал: «Прижимистый дед»… И подумал, что Полухину академия только предстоит, а Батурин уже прошел тридцатилетнюю академию командирской службы… Черт побери, выходит, и в такой ситуации выглядишь неплохо, если просят помочь кому-то! Значит, других сильней припекает.