Одесситки - Ольга Приходченко

На следующий день Нина Андреевна пошла на свою прежнюю довоенную работу, однако телефонной станции не было, она сгорела. Под присмотром конвоя разбирали обуглившиеся доски, кирпичи, мусор военнопленные,

— Нина, давай к нам, — вдруг позван ее чей-то голос.

В проеме окна она узнана свою бывшую начальницу Ирину Яковлевну Та подбежала к офицеру, вероятно, старшему, что-то долго объясняла ему, видимо, что это ее бывшая сотрудница.

— Товарищ лейтенант, она наша, запишите, Еремина.

Молодой лейтенантик посмотрел на изможденную пожилую женщину: «Вы лучше потом приходите, немного отдохните».

Женщины обнялись, расцеловались.

— Жива! А сын как?

— Пока не знаю, воюет на фронте.

— И мои все по фронтам. А мы теперь здесь воюем. Что гады сделали с Одессой? Всю взорвать хотели. Театр-красавец заминировали, представляешь? Ниночка, приходи дорогая, нам другое здание должны вот-вот выделить.

На том и распрощались. Нина Андреевна решила побродить по родным местам. Ей стало страшно. Город нельзя было узнать. Булыжники мостовых румыны вывезли заранее, кругом выгоревшие, разбомбленные дома. Жутко. Но жизнь брала свое. Для людей, столько лет боявшихся немцев, румын, власовцев, бандеровцев, полицаев и вообще друг друга, наступили необыкновенные времена — времена любви. Все чаще ей попадались навстречу беременные женщины. Столько сразу их не было даже в довоенную пору.

Через день Нина Андреевна с Доркой и Вовчиком отправились в военкомат, откуда призвали Витьку, может, что-то известно о нем. Громадная очередь продвигалась крайне медленно. Они видели, как нередко впереди стоявшие женщины падали в обморок от страшной вести, что кто-то из родных погиб еще в 41-м, 42-м, 43-м, а то и совсем недавно, в 44-м. 3десь же им выписывали маленькую бумажку, лишавшую последней надежды, и уводили в комнатку, пропахнувшую валерьянкой, с дежурной медсестрой. Там на всякий случай стояло несколько коек.

Уже в четвертый раз Нина Андреевна с Доркой получали один и тот же ответ: сведений не имеется, приходите позже, просили еще раз заполнить запрос. От Ивана Валентина уже получает письма, чуть ли не каждый день. Родителей Аркадия из соседней комнаты нет, они еще не вернулись из эвакуации, а Аркашкины письма почтальон замучился носить. Их аккуратно складывают на столе две старушки, что временно проживают в их комнате. А вот от Витеньки ничего. Обманув свекровь, что пойдет поискать работу, Дорка прямиком отправилась в военкомат. Очередь, хоть и шла на лот раз быстрее, чем прежде, но казалась нескончаемой. Какой-то мужик лез сбоку, расталкивая всех острыми локтями.

— Граждане, пропустите, бога рати, моей Галке ответили, что пропал без вести, а я вот он, перед вами, цел и невредим, пусть меня вычеркнут. Сколько людей полегло, когда десант в Керчи высаживали, а я, значит, везучий, в живых остался.

Толпа расступилась перед матросом в мокрой от пота тельняшке; прихрамывая, опираясь с одной стороны на костыль, а с другой на счастливую Галку, он наконец пробился кокотку. Вся очередь пришла в волнение. Жену его, дочурку самого моряка все обнимали, целовали: «Может, и нашим повезет, вернутся?»

Надежда засверкала в глазах измученных стариков, детей и женщин. Люди пересказывали, перебивая друг друга, похожие случаи. Как одна женщина получила похоронку на мужа и решила покончить с собой. С этой мыслью и возвращалась домой, а пришла — обомлела: он ее ждет, жив-здоров, весь в орденах.

Наконец дошла очередь до Дорки. «Еремин Виктор Владимирович, 1915 года рождения, женат, мобилизован 23 июня 1941 года. Вот в этом дворе, сразу за военкоматом», — с трудом выговорила она. Ей было видно, как молодой очкарик-лейтенантик одним глазом читает напечатанные на машинке списки: Еремин Виктор Владимирович, 1915 года рождения, пропал без вести. Октябрь 41-го года. Город Одесса. Послюнявил пальцы, взял маленький листик, быстро заполнил его, вытащил из ящика печать, с силой ударил по листку, подписал и протянул Дорке. К ней тут же подскочила девушка в беленьком халатике, перехватила у лейтенанта бумажку обняла Дорку и повела в свою пропитанную валерьянкой и нашатырем комнату. «Выпейте вот это, полегчает, не отчаивайтесь, найдется ваш Виктор. Кто он вам? Муж?» — как могла, успокаивала она.

Дорка бесцельно ходила но улице. Как показать эту бумажку Нине Андреевне? Нет! А вдруг действительно права медсестра, эго ошибка. Неправда, что Виктора нет, не верю. Это они с Вовкой должны были погибнуть, а он — никогда! Она скомкала бумажку, потом разгладила и сунула в лифчик: «Вернусь радостной, скажу, что пообещали работу».

Нины Андреевны дома не было. Старушки сидели на кухне с зареванным Вовчиком. Что случилось? Обе они, завидев Дорку, разом бросились к ней, все время оглядываясь вокруг.

— Дорочка, ее арестовали. Тихо, Вовчик, тихо, пошли в комнату. — В комнате все было перевернуто вверх дном, на полу валялось выброшенное из печки тряпье.

— Кого арестовали? — Дорка не сразу сообразила, о ком речь.

— Да Ниночку, твою свекровь, боже мой, — всхлипнула одна из бабушек.

— За что? Что она сделала? Что они искали?

— Какие-то бумаги, в печке рылись. Сотрудничество с немцами ей приписали. О тебе спрашивали, мы сказали — на работе. А Вовчика Лизонька увела сразу, на всякий случай. Отпустят се, зачем им старуха? Неужели опять будет, как после гражданской, не приведи Господи! Не угомонятся никак. — Причмокивая беззубым ртом, старушка продолжала: — Да отпустят ее, разберутся. Сейчас всех проверяют, говорят, шпионов развелось много после немцев, и неблагонадежных. А бумажки эти вот они, по полу разбросаны, все на немецком. Отчет, что ли, какой, сколько леса завезено, сколько распилено. Я немного немецкий знаю.

— А что она? — закричала не своим голосом Дорка.

— Она, голубушка, молчала, только на фотографии эти смотрела. Они ее так быстро увели, мы даже подумали, что ты их встретила по дороге.

— Я завтра же пойду, это какое-то недоразумение. Какой она враг народа?

— Ой, милая, поверь нам, мы уже свое прожили, всего насмотрелись. Ты о сыне думай, а свекровь твоя женщина умная, даст Бог, вывернется, не ходи туда, коли надо будет, сами вызовут. Сиди дома, давай все эти бумажки сожжем. Сами сходим, с нас какой спрос, скажем, племянницу забрали. Она ведь, голубушка, ничего с собой не взяла, надо ей каких-то вещичек и еды подсобрать.

Вовчик, свернувшись калачиком, спал на кровати. Дорка сидела за столом, разглаживая машинально помятое извещение. «Витя, как ты был прав, а я, дура, не понимала... Вот оно возмездие...»

Это случилось перед самой войной. За месяц или за два на фабрике вдруг начались аресты. Всех подряд вызывали, дотошно спрашивали, кто что знает. Потом был показательный суд над выявленными крагами народа. В фабричный клуб людей набилось столько, что не пробиться. Дорке поручили от имени комсомола зачитать обличающий текст по бумажке. Всех выступающих строго инспектировали — ни слова от себя, только написанное. Она крутилась перед зеркалом, осматривая себя в профиль — не заметен ли животик? Наконец настал ее черед выйти на сцену. Словно заученное стихотворение, громко, без ошибок выпалила текст, все захлопали. Она спустилась в зал, присела среди зрителей и только тогда увидела обвиняемых. Их было человек двадцать, двух девушек узнана сразу: одна ходила в вечернюю школу вместе с ней, а другая была ее сменщицей за станком. Сердце колотилось. Рядом сидела пожилая женщина с мальчиком лет трех, она зло покосилась на Дорку и отодвинулась.

— Смотри, Женечка, миленький, там твоя мамочка. За что ее так?

Дорку так и подмывало ответить: «Значит, есть за что». Но она встала и пошла в конец зала к своим, гордая, что не сбилась, четко прочитала, что ее голос аж звенел и ей аплодировали. Витя с ней после этого долго не разговаривал. Среди осужденных был его мастер, Виктор очень переживал и никак не верил в виновность своего учителя. Они помирились лишь, когда Дорка объявила, что беременна.

Тетка эта потом еще долго крутилась на территории фабрики, зареванная, уже без мальца. Того отправили вместе с матерью, а она все выла: «Что я скажу его отцу? Ребенка-то за что?»

Дорка посмотрела на спящего Вовчика, даже во сне он продолжал всхлипывать. Она медленно затолкала проклятые бумажки в печку, подожгла, не открывая вытяжку; Дым начал заполнять комнату; дышать становилось трудно, в дверь стучали, кричали. Дорка открыла вьюжку, окно, потом дверь. Обе старушки влетели в комнату: «Не дури, Дорочка, не бери грех на душу. Разве дите виновато, Бог ему жизнь дал, не тебе ее отбирать. Лизонька, я ж тебе говорила — отчудит она что-нибудь».

Баба Катя схватила мальчишку в охапку и унесла особой. Дорка сидела на стуле, тупо уставившись в одну точку, и бесконечно повторяла: «Не хочу больше жить». Только месяц спустя она немного пришла в себя. Старушки по очереди дежурили у нее в комнате: как бы чего не случилось. Дорка привыкла к этому и, когда однажды они не пришли, испугалась, выглянула в коридор и увидела их спящими на кухне. Обе сидели на табуретке, тесно прижавшись друг к другу, как два старых больных воробушка на ветке. Оказалось, вернулись соседи из эвакуации и сестер выселили, жить им теперь было негде, старый их дом, в который угодила бомба, так и стоял, зияя выгоревшими глазницами окон.