Похождения бравого солдата Швейка во время Мировой войны Том II - Ярослав Гашек

Старший писарь Ванек возбужденно зашагал взад и вперед по вагону.

Вот бы мне быть ротным командиром! Тогда все шло бы, как по маслу. Каждый нижний чин был бы у меня на учете. Унтер-офицеры должны были бы два раза в день подавать мне рапорты. Ну, а что будешь делать, если унтер-офицерский состав никуда не годится! И хуже всех у нас этот взводный Зика. Постоянно острит, постоянно рассказывает анекдоты, но когда я ему говорю, что Коларжик из его взвода переведен в обоз, он на другой день подает мне рапортичку на то же количество людей, как будто Коларжик все еще числится у нас в роте и гоняет лодыря в его взводе. И вот, если такие дела будут делаться изо дня в день, а потом мне еще будут говорить, что я осел, то господин поручик не наживет себе друзей! Старший писарь — это вам не какой-нибудь ефрейтор, над которым каждый может измываться, как ему угодно!

Балоун, слушавший его с открытым ртом, подкрепил мысль Ваиека крепким словечком, которое тот не решился сам сказать. Этим путем он хотел поддержать разговор.

— Эй, вы там, помалкивайте, — сердито крикнул старший писарь.

— Послушай-ка, Балоун, — обратился к нему Швейк, — тебе я должен передать, чтобы ты принес господину поручику еще до того, как мы приедем в Будапешт, булку и ливерный паштет, который лежит у господина поручика в чемодане, завернутый в станиолевую бумагу.

Великан Балоун в отчаянии опустил длинные, как у гориллы, руки, весь сгорбился и так и застыл в этом положении.

— Его у меня уже нет,— сказал он упавшим голосом, упорно глядя на грязный пол вагона.

— Нет его у меня, — прерывисто повторил он, — я… думал... я его только развернул перед отъездом… только хотел понюхать, не испортился ли… Ну, а потом и попробовал! —закончил он с таким искренним отчаянием, что всем стало все ясно.

— Да вы его просто сожрали вместе со станиолевой бумагой! —сказал Ванек и остановился перед Балоуном, радуясь, что ему не приходится больше доказывать, что не один он осел, как, очевидно, думал поручик, и что причина всех этих неурядиц кроется в какой-то другой области. Разговор перешел на объевшегося Балоуна и на трагические последствия его поступка. Ванеку очень хотелось прочитать Балоуну строгое и неприятное нравоучение, но его опередил повар-оккультист Юрайда, который отложил в сторону свою любимую книгу, перевод древне-индийских парамит, и обратился к опешившему Балоуну, еще более сгорбившемуся под ударами судьбы:

— Вам следовало бы, Балоун, самому наблюдать за собой, чтобы не потерять доверия к самому себе, а также и доверия к судьбе. Вам не следовало бы приписывать себе то, что является заслугой других. И всякий раз, когда вам придется стоять перед подобной проблемой, когда вы что-то сожрали, всегда спрашивайте себя: «В каком соотношении находится ливерный паштет со мною?»

Швейку показалось целесообразным дополнить это соображение практическим примером.

— Вот ты мне на-днях сам рассказывал, Балоун, что у вас будут резать свинью и сразу же, когда мы приедем на место и ты сообщишь номер полевой почты, тебе пошлют копченый окорок. А теперь, представь себе, что этот окорок пошлют по адресу роты, и вот мы вместе с господином старшим писарем отрежем себа каждый по кусочку; ветчина нам понравится, и мы отрежем еще по кусочку, пока с окороком не случится та же история, как с одним моим знакомым письмоносцем, по фамилии Коцль. У него был костоед, так что ему сперва отрезали ногу до щиколотки, потом — до колена, потом — до бедра, и если бы он во-время не умер, доктора бы продолжали строгать его, точно сломанный карандаш. Ну так вот, представь себе, Балоун, что мы сожрали бы твою ветчину таким же манером, как ты сожрал у господина поручика его ливерный паштет.

Великан Балоун взглянул на всех печальными глазами.

— Только благодаря моему заступничеству, — сказал Балоуну старший писарь, — вы сделались денщиком у господина поручика, так как вас хотели назначить в санитарный отряд и вам пришлось бы под пулями таскать раненых. Под Дуклой наши санитары три раза ходили за одним раненым прапорщиком, который перед самыми проволочными заграждениями был ранен пулей в живот, и все они остались на месте с простреленными головами. Только четвертой паре удалось его вынести, но прежде, чем они добрались до перевязочного пункта, прапорщик умер.

Балоун не мог больше удержаться и громко всхлипнул.

— Как тебе не стыдно! — с презрением промолвил Швейк. — Ты ведь солдат!

— Что же я могу поделать, — заскулил Балоун, — раз я не создан для войны! Ну правда же, я никак не могу наесться досыта, потому что меня оторвали от моей регулярной жизни. Это уж у нас так на роду написано. Мой покойный отец как-то в трактире в Противине побился об заклад, что он в один прием съест тридцать колбас и две буханки хлеба, и выиграл заклад. Я тоже съел как-то на пари четырех гусей и два блюда клецок и капусты. Дома я, бывало, вспомню после обеда, что надо будет еще чего-нибудь съесть на ужин, пойду в кладовую, отрежу себе кусочек мяса, пошлю за кружечкой пивца и шутя съем кило два колбаски или ветчинки. Дома у нас был старый батрак Вомела, который всегда говорил, чтобы я не наедался до отвала и не набивал себе брюха; он помнил, как ему рассказывал его дед о таком же обжоре; в то время была также какая-то война и потому в течение целых восьми лет не снимали никакого хлеба, выпекали его из соломы и из льняной мякины, считалось праздником, когда удавалось достать хоть чуточку творога, потому что хлеба вовсе не было, а этот крестьянин, когда начался голод, в одну неделю умер, ибо его желудок не был приучен к такому голоданию… Но я думаю, что господь-бог наказует людей и все же не оставляет их,— закончил Балоун, подымая кверху свое огорченное лицо.

— Господь-бог создал обжор и господь-бог о них позаботится, — заметил Швейк. — Один раз тебя уже привязали, а теперь ты хотел бы схлопотать себе, чтоб тебя послали в передовые окопы! Когда я был денщиком у господина поручика, он во всем мог полагаться на меня, и ему даже и в голову не приходило, что я могу съесть его запасы. Когда я получал что-нибудь особенное, он всегда говорил: «Оставьте это себе, Швейк», или: «Ну что ж, это меня мало интересует. Дайте мне кусочек попробовать, а с остальным делайте, что хотите!» А когда мы были в Праге и он иногда посылал меня за обедом в ресторан, то я, чтобы он не подумал, что я приношу ему маленькую порцию потому, что я съел половину по дороге, — сам на свои последние деньги прикупал еще одну порцию, если она казалась мне слишком маленькой, и все для того, чтобы господин поручик был сыт и не думал обо мне ничего плохого. Наконец, он это заметил. Я всегда должен был приносить ему из ресторана карту кушаний, и с и заказывывал по ней. Вот раз он заказал фаршированного голубя. Когда мне дали полголубя, я решил, что господин поручик может подумать, что я сожрал другую половину, и купил на свои деньги еще одну порцию и принес такую роскошную порцию, что господин поручик Шеба, который хотел в тот день навести экономию и как раз перед самым обедом пришел в гости к моему барину, тоже наелся досыта. После обеда и он говорит: «Нет, уж ты меня не уверяй, что это одна порция. Во всем мире тебе не получить на одну порцию целого фаршированного голубя. Если мне удастся сегодня раздобыть денег, я пошлю в твой ресторан за обедом. Лучше уж скажи прямо, что это была двойная порция». Тогда господин поручик велел мне в его присутствии подтвердить, что он давал мне деньги только на одну порцию, так как он даже и не знал, что у него будет гость. Я подтвердил, что он дал мне деньги на одну порцию. «Ну, вот видишь! — сказал мой поручик. — Но это еще что! А вот на-днях Швейк принес мне на обед целых два гусиных полотка! Ты только представь себе: суп с вермишелью, беф бульи с пикантным соусом, два гусиных полотка, целую горку клецок и капусты и пончики!»

— Тц-тц-тц.. . чорт возьми! — причмокнул Балоун.

— Вот тут-то и оказался камень преткновения, — продолжал Швейк. — Господин поручик Шеба в самом деле послал своего денщика на другой день за обедом в наш ресторан, и тот принес ему на второе такую маленькую кучку пилава из курицы, словно шестинедельный ребенок наделал в пеленки — этак с две чайные ложечки. Господин поручик Шеба на него и накинулся, упрекая его в том, что он съел половину, а тот клянется, что он не виноват, тогда господин поручик Шеба как даст ему по морде, и ставит ему меня в пример. Вот, говорит, это порции, так порции, которые приносит поручику Лукашу его денщик! Тогда незаслуженно избитый солдат на другой день, когда его послали в ресторан за обедом, обо всем расспросил и доложил своему барину, а тот сообщил в свою очередь моему барину. Вот сижу я вечером за газетами и читаю донесения штабов главнокомандующих неприятельских армий, как вдруг входит мой господин поручик, бледный-пребледный, направляется прямо ко мне и требует, чтобы я ему сейчас же сказал, сколько я переплатил в ресторане за взятые там двойные порции; он заявил, что ему все уже известно и мое запирательство не поможет; он давно уже знает, что я идиот, но что я сумасшедший — это ему и в голову не приходило; по его словам, я ему причинил такую неприятность, что ему ужасно хочется застрелить меня, а потом и себя. «Господин поручик, — сказал я ему, — когда вы меня взяли к себе, вы сразу же заявили, что, по вашему мнению, каждый денщик вор и негодяй. Если бы я получал в ресторане действительно такие маленькие порции на второе, вы, наверное, подумали бы, что я и в самом деле такой негодяй и что я объедаю вас…»