Жизнь моя - Мишель Пейвер

был на практике в Гонконге.

Но, как бы то ни было, они прекрасно ладили. Вместе ходили по вечеринкам, где Майлз напивался и дразнил Патрика тем, что тот не пьет; вместе снимали девушек, вместе учились, сдавали экзамены (или, в случае Майлза, проваливали их).

Майлз предпочитал учить Патрика тому, что он называл «предметом первой необходимости». Например, носить воротнички правильной жесткости и не под каким предлогом не закатывать рукава своего свитера, даже если кухня провоняла от жары, и при этом делать вид, что все О.К., — иначе ты будешь выглядеть как ученик начальных классов…

— И скажу тебе еще одну штуку, — вещал Майлз. — Доктор Хант — старый хрен, и против этого не попрешь. Хрен 24-каратный, чистейшей воды хрен!

Это утверждение заставило Патрика рассмеяться: для Майлза каждый был «хреном», включая его самого.

— Майлз, какая тебе разница? Ведь ты не собираешься становиться археологом, ты же будешь генеральным директором Би-Би-Си.

— А ты, Пэдди, мальчик мой, будешь моим персональным психотерапевтом, когда я слягу от напряжения.

— Ясно, ты на этих раскопках не ради трепета находок. Так кто она?

— Я думал, ты никогда не спросишь, дружище. Ах, это Девственница Весталка, чертовски сек-са-пиль-на-я!

С гудением загорелось табло «пристегнуть ремни безопасности». Патрик посмотрел в безоблачное небо, покусал губу. По тому, что рассказал Майлз, Антония Хант казалась персонажем, без которого он мог бы обойтись. Первоклассные английские девушки загоняли его в угол. Они неизменно начинали относиться к нему свысока, как только узнавали, что он из Вайоминга.

— А, это там, откуда ковбои? — спрашивали они. — И, кажется, «Мой друг Флика»? Так откуда, говорите, вы родом? Дюбуа? Это что, город такой?

Он знал, что чересчур остро реагирует на все это, но уже через пять минут начинал чувствовать, что превращается в неуклюжего деревенщину в ковбойке. А эта Антония Хант еще и умная — раздался выстрел с его последней линии обороны.

— Значит, Миранда уже в прошлом?

— Ты имеешь в виду Нериссу?

— Ну да, Нериссу.

Последовал довольный хохоток. Господи, ну какие же вы, янки, старомодные. Это даже умиляет.

— Это означает, что с Нериссой ты не прощаешься?

— А что плохого в том, чтобы сохранить обеих? Бедняжка Тони ничего не знает, так что ее это задеть не может, а Нериссе все равно.

Из того, что Майлз рассказывал о Нериссе, Патрику она не понравилась тоже. Если верить Майлзу, она была точной копией молодой Брижит Бардо и очень серьезного класса. И, в довершение всего, она приходилась Майлзу сводной сестрой. А значит, дочерью судьи от первого брака.

Дерьмо!

У него все сжалось внутри. Такое же ощущение слепящего белого страха он испытал, когда вышел из подземки в свой первый день в Лондоне и лицом к лицу столкнулся с большим количеством прекрасных старинных зданий — зданий, которые лондонцы используют с олимпийским равнодушием, открывая в них рестораны, «архитектурные общества» и так далее. А теперь он держал путь на юг Франции — на юг Франции! Фантастика! Грейс Келли и Кэри Грант, галстуки и крупье, частные яхты и шикарные английские девочки с холодным пренебрежительным взглядом.

Дерьмо!

«Соберись! — сказал он себе. — Ты сможешь. Поставь перед собой цель выше, чем сможешь осилить, и ты это сделаешь. Правда?» Он прочел это в «Ридерз Дайджест», когда ему было девять, на следующий день после ухода его матери. Он прогуливал школу, сидя в аптеке, тупо листая журналы и думая о том, что сделать, чтобы вернуть ее. Поставь перед собой цель выше, чем сможешь осилить.

— Но что я должен сделать? — спрашивал себя девятилетний Патрик. Но он уже знал. Он не хотел закончить, как его отец. Он не хотел быть униженным, живущим в трейлере и вечно пьяным.

Как всегда, подумав об отце, он ощутил знакомую боль. Единственное, о чем мечтал этот бедняга, — он хотел гордиться тобой. А что ты сделал? Ты убил его, и неважно, что говорят доктора. Ты ведь знаешь, что это правда. Ты разбил ему сердце, и теперь тебе с этим жить. Слишком поздно, чтобы что-то изменить.

* * *

Хорошенькая стюардесса прошла в салон.

— Бар закрывается, сэр. Последняя возможность что-нибудь выпить. — Она посмотрела ему прямо в глаза и послала ослепительную улыбку. — Желаете чего-нибудь покрепче, чем коктейль?

Он вежливо отказался.

По-прежнему улыбаясь, она нагнулась убрать его откидной столик.

У нее были красивые зубы. Черт, да она вообще была красива! Около двадцати пяти лет, примерно его ровесница. И она уже дважды возвращалась к его креслу. Прояви он инициативу — и они могли бы вместе выпить кофе где-нибудь в аэропорту. И она, возможно, согласилась бы на встречу того типа, который они с Майлзом называли «телефонный секс». Пара часов удовольствия, никаких условий, adios и — поехали дальше. Это как раз то, что Патрик предпочитал. Хотя сегодня на подобные вещи нет времени, ведь в аэропорту его будет ждать Майлз.

Майлза не было.

Патрик около часа простоял в толпе в главном вестибюле, где было жарко и душно, как в запотевшей ванной комнате. Еще минут двадцать он потратил, пытаясь дозвониться к нему домой — в Ля Бастид. Наконец это ему удалось, но никто не взял трубку.

К тому времени он сильно проголодался. Стараясь выбрать самую маленькую и простую булочку, которую только можно найти в кафе аэропорта, после недолгих колебаний он решил, что и это непозволительно дорого. Господи, сколько может стоить порция напитка? А может, у них тут, на юге Франции, и не разливают порциями? Может, просто продают бутылку, а то и две и пьют шампанское через соломинку?

Прошел еще час. Он подумывал о том, чтобы сесть на автобус до Тулузы, а далее добираться поездом, но отбросил эту идею, и не только потому, что ее осуществление могло поглотить все его сбережения, рассчитанные на месяц, — семьдесят пять фунтов и пять пенсов. Он начал сознавать, что незнание французского языка может стать для него проблемой, а с его испанским, вынесенным из высшей школы, здесь нечего было делать.

Почему он не выучил французский в высшей школе? Мог ведь, но вместо этого выбрал латынь.

— Зная латынь, ты уже на полпути к знанию большинства европейских языков, — однажды беззаботно заверила ого мать, а он проглотил это, как глотал все, что бы она ни говорила.

Оглядываясь назад, он понимал, что это было одной из ее британских штучек: затягивать в тиски культуры единственного сына и бедного деревенщину-мужа, за всю свою жизнь не побывавшего нигде дальше Лэндера, даже во время собственных похорон. Спасибо тебе,