Жизнь моя - Мишель Пейвер

об этом. «Бей первым, думай после и плати за похороны» — вот их девиз, когда речь идет о чести семьи.

Кассий слушал, но не слышал. Он чувствовал камни мостовой под ногами, ветер в волосах, солнце на своем лице, запахи растоптанных роз и человеческой крови — и все это более ярко и реально, чем когда-либо прежде, и в то же время более отвлеченно. Как будто он был чужим в этом мире и видел его впервые.

— Нет, Кассий, нет, я не хочу видеть тебя несчастным.

Глядя поверх его плеча, Кассий наблюдал, как она удаляется. Ее спина была очень прямой, и она ни разу не оглянулась. Но она сказала, что постарается прийти на Игры. Она так сказала.

— Я тебя там увижу, — сказал он ей вслед, не имея надежды быть услышанным.

Глава 2

Горже-де-Сарак, юго-восточные французские Пиренеи.

Июль 1972 г.

«Как же Тони любит убегать с уроков верховой езды! — в бешенстве думал ее отец, карабкаясь вверх по раскаленной от зноя горной тропе. — Все девочки любят лошадей, только не Тони! Нет, Тони другая. У Тони с ними война».

— Он меня укусил! — завопила она, и ее мордашка гоблина побагровела от возмущения. — Плохой пони! — И она ударила его по носу. Не предупреждающим шлепком, а в полную силу.

Ее мать и сестра замерли, деревенские сочли это за шутку, а крепкий горный пони едва моргнул. Несомненно, ему доводилось получать колотушки и похуже.

Так Чарльз Хант здесь и оказался: задыхаясь от пыли, взмокнув от пота и оглушенный цикадами, он обдирал колени на дороге слепящего белого булыжника, ведущей неизвестно куда. И все потому, что его восьмилетняя дочка ненавидит верховую езду.

Дорога перед ним разветвлялась. Направо она шла вдоль узкого ущелья, лепясь к горному склону на высоте двести футов над рекой. Налево она вела мимо террасы с виноградом и терялась в выжженных солнцем зарослях кустарника.

Посреди виноградника старик в отвратительно грязном комбинезоне выжигал ежевику. Чарльз Хант терпеть не мог французский язык, но подобный опыт виноградарства впечатлил даже его. Предоставь этому народу клочок каменистой земли размером с почтовую марку — и они на нем разобьют виноградник.

— Excuse-moi, — позвал он, содрогаясь от собственного придушенного английского акцента. — Avez-vouz vu une petite fille par ici? [1]

Старик некоторое время переваривал сказанное, а затем легкой иноходью вышел из-за террасы.

Чарльз понял, что мужчина был моложе, чем ему показалось сначала. Пожалуй, лет пятидесяти с небольшим, с пронзительно-голубыми глазами на лице цвета красного дерева.

Виноградарь откашлялся, сплюнул и пролаял вопрос на совершенно неимоверном французском. По крайней мере, Чарльз догадался, что это французский. Из всего, что он знал, это мог не быть испанский — каталанский или китайский. Хотя… Будь здесь его жена, она не преминула бы заметить, что он должен был это предвидеть.

«Думаю, везде к западу от Ниццы говорят по-испански, разве не так, дорогой? Так чего же ты ожидал в предгорьях Пиренеев?»

Наконец до Чарльза дошло, что этот человек желает знать, не немец ли он? Изумленный Чарльз ответил «нет». Виноградарь удовлетворенно кивнул и дернул головой в направлении правой тропинки. «La Sourca», — пробормотал он, уже возвращаясь к своему винограднику.

Чарльзу понадобилось время, чтобы понять: Ля Серка — это подземный источник, который, в соответствии с его Мишленовской картой, был расположен в известковой пещере, что в полутора милях вверх по ущелью. Официальное его название было Le Fontaine del bon Cristia — Источник доброго христианина.

«„Добрый христианин“ — по чертовой правой», — пробормотал Чарльз, вступая на правую тропинку.

Полторы мили? Ну, Тони! Он потер виски. Неутомимый стрекот цикад вызывал у него головную боль.

Через полчаса он наконец достиг пещеры. Полукруг мрака был затемнен массивным выступом черно-полосатой скалы. Здесь не было никаких следов его дочери. Если она зашла туда и заблудилась, он ее придушит! Он бросился на землю в тень низкорослого дуба, охраняющего вход в пещеру. Он был насквозь мокрым от пота, и сердце билось неравномерно. Еще немного — и был бы приступ.

«И что мне теперь делать? Вознести молитву какому-нибудь духу, обитающему в этом месте, в надежде на лучшее?»

Перед глазами метались солнечные зайчики, а из глубины пещеры доносилась журчащая песнь воды. Ум археолога автоматически отметил, что это место подходит для святилища Матери богов. И наверняка источник в пещере бьет из такой трещины, которую римляне, колонизировавшие эти места, определяли как mundus — порог между миром мертвых и миром живых. Глубинная, менее рациональная часть его существа уверяла его, что все это было правдой. Пещера действительно была святилищем Владычицы диких зверей, и здесь существовала дверь в мир мертвых. Что, конечно, было смехотворно. В то же мгновенье он вздрогнул.

— Папа! — крикнул знакомый голос из темноты, отбрасывая его в настоящее. — Ты шел за мной? Всю дорогу?

Это была она. Ее некрасивое личико, грязное, в пыли и слезах, при взгляде на него начинало светиться как рождественская елка. Обе ее толстенькие коленки были черными от земли, а футболка выглядела так, словно побывала в колючем кустарнике. Эвелин будет не в восторге — футболка от Lacoste.

— Тони! — взорвался он. — Это переходит все границы!

Она неловко стояла перед ним, возясь носком босой ноги в пыли. Она связала шнурки своих теннисных тапочек и повесила их на шею, что он нашел невыразимо вульгарным. Он сорвал их и начал развязывать узел.

— Папа, прости, но я и вправду не хотела идти кататься верхом.

— Но надо, ничего не поделаешь.

— Ну пожалуйста! Я боюсь их. Пони страшные…

— Нет, они совсем не страшные, кроме того, твоя мама настаивает. Впрочем, как и я, — запоздало добавил он.

В душе он сомневался, не будут ли уроки верховой езды такой же ошибкой, как теннис или балетные классы.

— Это подтянет ее, — говорила Эвелин, не желая признавать, что ее усилия только еще больше подрывают уверенность ребенка в себе.

Однако все это его не касалось, слава Богу. Девочки были под ответственностью Эвелин — так они договорились с самого начала. Возмутительнее всего было то, что он оказался втянутым в это теперь, во время отпуска.

— Но, папа, я не хочу учиться верховой езде!

— Почему? Все девочки любят лошадей. В чем дело?

Ее лицо погасло, нижняя губа оттопырилась. Ему в голову пришла жестокая мысль: будь она постарше и обладай способностью четко формулировать свои мысли — она бы ответила: «Дело в том, что я толстая трусливая зубрила, и мама больше