На Севере дальнем - Николай Шундик

У Чочоя болезненно сжалось сердце. Он обхватил руками шею Очера и вполголоса сказал:

— Пойдем, Очер, пойдем скорее назад.

Дернув Тома за рукав, Чочой поспешил отойти со своим другом от сыновей Кэмби как можно подальше.

— Говорят, этот пес — прекрасный передовик в нарте, — донесся до мальчиков голос Адольфа. — Надо будет сказать отцу, чтобы он забрал его. Зачем он теперь в этой яранге? Ведь Кэргын умер...

— Ну да, да, конечно. Кэргын умер, и сын его тоже обре­чен на смерть, — насмешливо ответил брату Дэвид.

Том и Чочой подошли к хижине Джима с другой стороны. Старый негр впустил мальчиков вместе с собакой.

—Что они вам говорили? — спросил Джим, посмотрев в заплаканное лицо Чочоя. — Я в окно глядел, когда они с вами разговаривали.

— Собака им моя понравилась, — всхлипывая, промолвил Чочой. — Отнимут, наверное.

Джим почесал свою кудрявую голову, потер жесткими пальцами лоб и сказал:

— Ничего, ничего, Чочой... Успокойся, мальчик, успокойся, мой милый мальчик. Все будет хорошо, обязательно все бу­дет хорошо...

Старому негру очень хотелось утешить Чочоя, но было вид­но, что он нисколько не верит в хороший исход разговора с сыновьями Кэмби. И действительно, глядя на собаку, Джим думал о том, что раз она понравилась Дэвиду и Адольфу, значит, не сегодня-завтра ее заберут.

Заметив, что Чочой никак не может развязать озябшими руками тесемки малахая. Джим, громыхая своей деревянной ногой, бросился ему помогать. Затем, отряхнув с одежонки Тома снег, старый негр засуетился у печки.

— Сейчас, сейчас, мальчики, сейчас будет тепло, — приго­варивал он. — Сейчас горячего чаю напьемся. Где-то у меня даже припрятан кусочек сахару...

Том проглотил слюну и, подмигнув Чочою, улыбнулся.

Вскоре Чочой сидел за столом, а перед ним дымилась гли­няная кружка с горячим чаем.

Джим расколол ножом сахар, дал самый большой кусочек Чочою и ласково сказал:

— Пей, мальчик, пей. Постарайся забыть о своем горе. Пора уже тебе сердце одевать в железную кольчугу. Иначе трудно будет жить на свете.

Чочой посмотрел в темное, с огромными грустными глаза­ми лицо старого негра и, как ни крепился, вдруг разрыдался. Том, не зная, чем утешить друга, бросил свой кусочек сахару в его кружку. «Нет, наверное, не найдется такого сахара, кото­рый мог бы подсластить горе бедного мальчика»,—подумал ста­рый негр, присаживаясь рядом с Чочоем на грубую скамейку.

Усадив Чочоя к себе на колени, Джим обхватил его лицо руками и поцеловал в лоб. Почувствовав тепло рук доброго Джима, Чочой вспомнил ласковые руки отца и заплакал еще горше.

— Успокойся, успокойся, мой мальчик, — шептал старый негр, слегка покачиваясь, словно баюкая Чочоя. — Я знаю, тяжело, очень тяжело терять родного человека... Да, да, очень тяжело терять родного человека...

Продолжая покачиваться взад и вперед, Джим запел сна­чала тихо, мягким, бархатным басом, потом все громче и громче. Чочой постепенно успокоился. Утомленный, разбитый горем, погрузился в зыбкую дремоту.

А Джим, слегка покачиваясь, пел и пел о своей большой любви к простым людям, которых обижают и унижают бога­тые, о безрадостной жизни негров, о том, что они каждую ми­нуту могут ждать смерти, страшной смерти, называемой судом Линча.

Когда Чочой уснул, Джим положил его на свою постель и, обхватив кудрявую седеющую голову руками, глубоко за­думался. Том, подражая отцу, тоже обхватил свою кудрявую голову и огромными, не по-детски серьезными глазами уста­вился в лицо Чочоя.

Чочой во сне всхлипывал, порой улыбался. Ему снилось, что отец вернулся из той проклятой «долины предков», куда его увезли по приказанию шамана; снилось, что отец снова шепчет ему что-то ласковое, нежное, а руки его, как и прежде, удивительно теплые.

— Что-то хорошее приснилось Чочою, — сказал Том, не­вольно улыбаясь.

— Да, — тяжело вздохнул старый негр, — теперь только во сне он и сможет иногда быть счастливым. Возможно, жи­вой отец ему приснился. Не знает, бедняга, что там... — Негр не договорил и махнул рукой в том направлении, куда увезли Кэргына.

А там, на дальнем холме у реки, хоронили отца Чочоя. Его сняли с нарты, раздели догола, положили головой на запад, а ногами на восток.

Изрезав одежду покойника ножом на мелкие кусочки, ша­ман положил ее чуть подальше от трупа и совершил закля­тие, призывая песцов, лисиц и волков скорее съесть тело Кэр­гына, чтобы «освободить его душу от телесной оболочки и от­править ее в долину предков, к верхним людям».

ЗИМА ИСПУГАЛАСЬ

На Чукотском побережье тоже несколько дней стояла непогода. Сначала дул ветер, шел дождь, потом выпал глубо­кий снег.

— Рано, совсем рано зима пришла, — сокрушался предсе­датель колхоза Таграт. — Дома собрать не успели до снега.

Но прошли сутки, вторые, и погода установилась. Проясни­лось небо. Яркое солнце растопило снег. Словно весной, кру­гом побежали ручьи. Обрадованные хорошей погодой, колхоз­ники принялись собирать дома. Комсомольская бригада Тынэта взяла на себя самую трудную часть работы — доставку бревен на строительные площадки. Под смех и дружные шут­ки парни взваливали тяжелые бревна на плечи и несли их к местам сборки.

Председатель колхоза несколько минут наблюдал за ра­ботой комсомольцев, затем пошел на берег моря и ловко взо­брался на высокие вешала с висящей на них вяленой юколой. Долго всматривался Таграт в море, покрытое льдами. Обвет­ренное морскими ветрами, прокаленное солнцем, чуть скула­стое лицо его с густой сеткой морщинок возле узких, с твер­дым блеском глаз было сердитым. Несколько минут назад к Таграту подошел мальчик, сын Экэчо — Тавыль, и сообщил, что отец его все еще не вернулся с моря.

— А зачем он в море ушел, не знаешь? — спросил Таграт.

— Сказал, что решил поохотиться, — невесело ответил мальчик.

И вот сейчас Таграт думал о странном поведении Экэчо:

«Нехороший человек. По-прежнему куда-то в сторону смот­рит. Колхозной дисциплине не подчиняется. Вот ушел в море, когда у колхозников работы много... Быть может, несчастье случилось с ним? Надо людей от работы отрывать, посылать в море на розыски...»

Таграту вспомнилось, с каким упорством когда-то Экэчо стремился поссорить его с Вияль, расстроить их семейную жизнь.

— Нехороший человек, очень нехороший, — уже вслух сказал Таграт. — Много зла он мне сделал. Но, однако, я дол­жен узнать, не случилось ли с ним несчастья. Может, спасать нужно...

Спрыгнув на землю, Таграт позвал Тынэта. Комсорг под­бежал к председателю возбужденный, с потным лицом, весело поблескивая белозубой улыбкой.

— Хочу дать тебе очень важное задание, — сказал Таграт, раскуривая трубку.

— Ну что ж, давай! — с готовностью ответил Тынэт.

— Три дня, как не появляется с моря Экэчо. Боюсь, как бы с ним несчастья не вышло. Возьми с собой четырех комсомольцев и отправляйся на самом лучшем вельботе в море.

Лицо Тынэта сразу помрачнело. Он никак не думал, что задание председателя не будет касаться строительства домов.

— А почему он в море ушел? Ты разрешил ему? Так, что ли?

— Ты не знаешь Экэчо? Сам ушел, без разрешения ушел, — нахмурился Таграт.

— Ну, если я найду его в море, поколочу! — вдруг заявил Тынэт; жаркие глаза его по-озорному блеснули. — Поколочу! Или искупаю в море, если он еще сам не искупался!

— Колотить и купать его не разрешаю, хотя я и сам это с удовольствием сделал бы, — серьезно заметил председа­тель.— А вот на собрании колхоза о нем следует поговорить громким голосом... — И, немного помолчав, добавил: — Ну ладно, хватит нам с тобой разговаривать. Сейчас же собирай­ся в море.

Тынэт яростно почесал затылок и с выражением величай­шей досады на лице сказал:

— Эх, как плохо получается!

Не хотелось Тынэту отрываться от строительства, но че­рез полчаса в сопровождении четырех комсомольцев он ушел на вельботе в море.

Парта Кэукая и Пети стояла возле самого окна. Им хоро­шо было видно, как работали люди у одного из новых домов.

— Уже потолок настилают, — толкнул Петя локтем в бок Кэукая. — Смотри, смотри, вон Кэргыль пришел...

Действительно, седой старик, тяжело опираясь на посох, смешно задирал кверху редкую бородку и смотрел, как его сосед, уже пожилой мужчина, Аймын, с тремя другими кол­хозниками настилал потолок. Порой Кэргыль сердито взма­хивал своим посохом, отчаянно жестикулировал — видимо, что-то подсказывал людям, работающим наверху.

Нина Ивановна, которую назначили учительницей в чет­вертый класс, нет-нет да и поглядывала строго в сторону Пе­ти и Кэукая. Тогда Петя толкал друга ногой, мгновенно при­нимал вид чрезвычайно внимательного ученика, полностью поглощенного решением задачи. Так длилось минуту-другую, а затем неведомая сила заставляла его снова хотя бы угол­ком глаза глянуть в окно.