Том 1. Первая книга рассказов - Михаил Алексеевич Кузмин

Баш», – проговорил Франсуа.

– Кажется, дома и одна – пройдите, – проговорила женщина, не переставая стирать.

– Это вы, де Сосье? Войдите, – раздался голос из соседней комнаты. В небольшой каморке, заваленной какими-то платьями, под окном стоял стол и стул на возвышении; там сидела и разбирала какие-то лоскутки женщина лет тридцати, с незначительным бледным лицом, в темном платье. Поздоровавшись, она спросила после молчания:

– Чем могу служить, дорогой маркиз?

– Вы знаете сами, Сюзанна, чего нам нужно.

– Это ваш друг? он знает? – кивнула та на меня.

– Да, нам обоим нужна судьба перед важным, очень важным делом, – проговорил Франсуа, садясь на сундук, раздвинув узлы.

– Перед важным, очень важным делом, – повторила задумчиво Баш, взяла карты, разложила раз, сложила, разложила другой раз, сложила и после третьего раза, не складывая уже, начала беззвучным голосом: – То, что имеете делать, делайте. Будут деньги, путь, дальше судьбы идут врозь, тебе, Франсуа де Сосье, – болезнь, может быть, смерть, друг же твой еще долго пойдет по опасному пути богатства, и я не вижу его конца. Берегись карет, рыжих женщин и человека с именем на Ж. Опасность воды, но превозможенная. Смерть старшего раньше другого, многим, многим…

Она замолчала, задумавшись, будто заснув.

– Это все? – тихо спросил де Сосье, вставая.

– Все, – ответила так же беззвучно Сюзанна.

– Благодарю вас, вы очень нам помогли, – сказал Франсуа и, оставив деньги на столе перед все еще неподвижной женщиной, вышел в сопровождении меня на улицу.

Глава IX

Я должен был ждать внизу в комнате Франсуа, чтобы караулить, как бы кто не пришел, и бежать наверх, если потребуется моя помощь.

Уходя, де Сосье спрятал нож в карман и, поцеловав меня, сказал: «Союзники – на жизнь и смерть?»

– На жизнь и смерть, – ответил я, дрожа от холода. Его шаги умолкли; спрятанная свеча едва освещала комнату, стол, бутылку и два стакана с недопитым монтраше. Время оказалось невероятно долгам; боясь ходить по комнате, чтобы не разбудить спящего Матюрена, я сидел у стола, оперши голову на руки и машинально осматривая скамейку, кровать маркиза, мешок, приготовленный в дорогу, молитвенник и четки, не убранные после церкви Франсуа. По лестнице спускались; я насторожился; вошел де Сосье, бледный, со шкатулкой в руках; нож выпал из кармана его штанов. Поставив шкатулку на стол, он молча долил стакан и жадно выпил желтевшее при вынутой из-под стола свечке вино.

– Спал? – спросил я. Франсуа кивнул головой.

– Все? – опять спросил я, указывая на шкатулку. Тот опять молча кивнул головой и вдруг лег на кровать, заложив руки под голову.

– Что с тобой? Надо же бежать, герцог может проснуться, хватиться, разве мы не условились переночевать у Жака, чтобы завтра выехать?

– Постой, я устал, – отвечал маркиз и заснул. Подождав, спрятав шкатулку в мешок, я снова принялся будить Франсуа. Заметив нож, лежавший на полу, я посмотрел, не в крови ли он, но нож был чист. Свеча догорала и, треща, гасла, Франсуа вдруг вскочил, стал меня торопить в темноте, искать ключа от выходной двери, все шепотом и беззвучно. Наконец, мы тихо вышли по коридору к небольшой двери, выходящей в переулок, куда мы благополучно и выбрались, не замеченные никем из домашних. Мешок тащил я. Луна еще светила, хотя рассветало, и я с облегчением вдыхал холодный воздух. Так мы покинули Париж, чтобы искать счастья в далекой и благословенной Италии. Тогда мне было восемнадцать лет.

Часть третья

Глава I

Еще в Париже обнаружилась ошибка Франсуа, захватившего вместо палисандровой шкатулки, где хранилась большая часть денег старого герцога, такую же из темного дуба, где, кроме счетов, связки ключей, было только известное количество луидоров, достаточное, чтобы беззаботно доехать до Италии, но совершенно не избавляющее от поисков дальнейшего счастья. Ключи мы выбросили, счета сожгли и, побранив свою судьбу, решили ввиду недостаточности для обеспеченной жизни наличных денег тратить их не скупясь, и с таким рвением предались этому легкому и приятному занятию, что, доехавши до Прато, увидели, что денег осталось только-только доехать до Флоренции и там устроиться. Зато у нас были новые шляпы, модные камзолы с цветочками и плащи на подкладке ввиду наступающего зимнего времени, у Франсуа – шоколадный, у меня, как у блондина, голубой. В гостинице на соборной площади мы занимали комнату во втором этаже, рядом с которой помещались две женщины, по-видимому, итальянки. Я имел случай видеть их в коридоре, когда они выходили к обедне; старшая – маленькая, с длинным носом, вся в черном – показалась мне горбатой, младшая – несколько худая блондинка с бледным, помятым и томным личиком – была довольно привлекательна в скромном розовом платьице.

«Очень нужно мне обращать внимание на всяких проходимок», – ответил Франсуа, когда я делился с ним моими наблюдениями, вечером же отправился с одним флорентийцем, знакомством с которым, завязавшимся еще в дороге, очень дорожил, думая из этого извлечь выгоду впоследствии, в ближайшую таверну. Я не пошел, оставшись дома и прислушиваясь к шороху соседок.

Сквозь тонкую перегородку было слышно, что женщины собирались спать, старуха громко ворчала и бранилась по-итальянски, младшая, ходя по комнате, напевала что-то, очевидно, раздеваясь, так как от времени до времени был слышен шум одежд, бросаемых из одного угла комнаты в другой. Я кашлянул, пение прекратилось, и стали говорить тише, чему-то смеясь, потом раздался стук в стену, я ответил тем же; подождав немного и слыша, что в соседнем номере стало тихо, разделся, не дожидаясь маркиза, и лег спать. Я был разбужен страшным шумом; из коридора доходили крики женщин и голос Франсуа вместе со светом. Не одеваясь, я высунул нос в приотворенную дверь.

Старуха из соседнего номера в дезабилье, вовсе не делавшим ее прелестнее, наскакивала на Франсуа, который без жилета и башмаков и в полном беспорядке остального костюма отступал к нашей двери: несколько женщин в чепчиках и мужчин в колпаках присутствовали со свечами, из соседней комнаты раздавались рыдания. Старуха кричала: «Есть закон! есть честь! Мы благородные дамы. Где видано Влезать в чужой номер, раздеваться и вести себя, как в публичном доме? Он говорил, что ошибся дверью и думал, что это спит его товарищ. Разве с товарищами обращаются так, как с женщиной, которую хотят, которую хотят…» Тут ее крик был заглушен еще большим из комнаты. «Бедняжка, бедняжка. Хорошо, что на эту ночь я легла с краю и что я боюсь щекотки. Воды! нет ли у вас воды?» И вытолкнув меня в коридор, она вошла в наш номер, из которого