Ставка больше, чем мир - Чернов Александр Борисович

– Миша! Довольно… это выше всяких сил, – чуть слышно пролепетала она, отчаянно прижимаясь к мужу. – Ники! О, прости меня… прости, Христа ради. Я не смела кричать и говорить тебе все те мерзкие гадости. Ты же просто щадил меня, глупую. Но как?! Как ты мог носить все это в душе столько времени? Господи, Пресвятая Дева, как же я виновата…

– Дорогая, верь мне: все будет хорошо. Все уже теперь будет не так. Я знаю, в чем ошибался и кому напрасно доверял. Мы понимаем, в чем выход… Прошу тебя, поверь, счастье мое, когда я впервые осознал весь этот кошмар, то сам не представлял, как этому противостоять. Можно ли справиться с ним? И я просто не имел права взвалить на тебя это все. Тем более что твоя главная забота была связана с нашим Алешенькой. Прости мне это вынужденное молчание.

– Я верю тебе. Я верю в тебя! И я верю – Господь нас не покинет. Ты все сможешь! И я молю Господа, чтобы он укрепил твои душу, руку и сердце… Ты ведь не позволишь им совершить этого с нами?

– Сегодня я знаю, что нужно делать. И знаю, на кого могу всецело положиться.

– Ники… Я клянусь тебе, что всем своим существом без остатка принадлежу тебе и люблю тебя! Я люблю твою страну! Она ныне и моя, всецело в моем сердце и в душе. И если кто-то в Англии и постарался использовать меня в своих целях против России, то с моей стороны это было лишь доверчивостью и непониманием, но никак не…

– Дорогая, не волнуйся на этот счет. Твое сердце и помыслы – чисты. И они выше любых подозрений. Мне ли этого не знать…

– Михаил Лаврентьевич, вы и ваши друзья, вы ведь не отступитесь? Не бросите нас всех перед этим… перед… – Александра просто не могла подобрать слов, чтобы хоть как-то назвать подлинный ужас того, что обычно описывается коротким, пугающим русским словом «бунт» или вычурно-оптимистичным, европейским – «революция».

Потрясений от событий этого вечера хватило императрице с избытком: она слегла в постель на три дня. По просьбе Николая, Банщиков и Ольга Александровна первые сутки недомогания государыни провели подле нее неотлучно.

Это было время трудных вопросов. И не простых ответов…

* * *

Парадный фасад Алексеевского дворца, выходящий на набережную Мойки, сиял всеми окнами своих двух этажей, мансард и башенок. Их световые каскады гармонично дополнялись праздничной иллюминацией в парке, а на колоннах парадных ворот кованой ограды – предмета особой гордости архитектора Месмахера – по особому случаю зажгли цветные фонари, подобные ютовым огням парусных линкоров петровской эпохи.

Причина светового шоу для светского Петербурга была вполне очевидна: владелец роскошного объекта столичной недвижимости генерал-адмирал великий князь Алексей Александрович давал бал в честь победы русского флота в войне с Японией. Его флота. От главноуправления которым он был отставлен в критический момент боевых действий на Дальнем Востоке. Отстранен почти на полгода! Несправедливо, беспричинно…

И в своей обиде он был не одинок. Безвинной жертвой несчастного мгновения не раз публично называла Алексея Александровича вдовствующая императрица. Сочувствовали ему в подавляющем большинстве и приглашенные гости. За исключением, пожалуй, лишь самого творца вопиющей несправедливости – императора Николая Александровича, великой княгини Ольги Александровны, свежеиспеченного морского министра Дубасова с его карманной «морской фрондой» да нескольких персон из ближайшего окружения Николая, не пригласить которых для генерал-адмирала было бы моветоном. Тем паче что и сам он страстно желал их непременного присутствия! Восстановление справедливости требует пусть не формально-явного, но публичного и понятного всем покаяния Дубасова и его лизоблюдов.

«Если Федор хочет остаться в министерском кресле, а его протеже – при погонах и должностях… на какое-то время, то за свои геройства по части ”попинать раненого льва” эта компашка сегодня сторицей заплатит. Как и за травлю Авелана, Старка и бедняги Верховского. Будут каяться и сапоги целовать! А дрянного щенка-лейтенанта, что орал в Мариинке с галерки: ”Это не прима, это эскадра! На ней камней на два броненосца!”, я уж непременно найду, как показательно отблагодарить. За каждую слезку моей маленькой шалуньи. Молокосос паршивый! – Алексей Александрович в сердцах сплюнул. – Без меня распустили языки флотские. Ну, погодите! Выдам я вам по первое число. И ренегатам Нилову с Кузьмичом напомню кое-что. Qui cesse d‘être ami ne l‘a jamais été[6]…

И еще этот. Молодой да ранний… Господин фаворит Банщиков. Этот фрукт должен раз и навсегда зарубить себе на носу, что здесь кабинетной системы, как у немцев, я не допущу никогда! Тем более с таким смазливым выскочкой-сопляком за конторкой. Отныне роль военно-морского секретаря при особе императора – регистрация моих и министерских бумаг на Высочайшее имя. И мы еще посмотрим, как он будет с этим справляться.

Жаль, конечно, что на сегодняшнем балу не будет старшего брата и его супруги: Владимир Александрович в Тифлисе, а прямо оттуда, как он телеграфировал, выезжает в Варшаву. Что уж именно они с Николаем не поделили, он не говорит. Но, надеюсь, все это понемногу образуется. Понял же, в конце концов, племянник, что я был прав тогда. Будем ждать, что Владимир со временем также будет возвращен. Пока же, к сожалению, Мария Федоровна подтвердила: ее отпрыск и слышать об этом не желает. Сашкино упрямство проклюнулось в нем. Но папаша был поотходчивее, пожалуй.

Да, Ники крепко забрал власть. Нынче он еще и победитель. Матушка у сына и так не особо в авторитете, судя по финским делам. Что для нас очень печально. Давно такой расстроенной ее не видел. Похоже, время наших родственных наставлений окончательно прошло. Мальчик вырос. Теперь – только советы. Дружеские. Autres temps, autres mœurs[7].

Наивно с моей стороны списывать ту нашу ссору на ”Полярной”, после вывода через проливы Чухнина, на его возбужденные нервы. Похоже, Ники специально про встречу с Вильгельмом мне рассказал, чтобы спровоцировать на грубость, а затем удалить от дел на эти критически важные месяцы. Или я ошибаюсь? Откуда в нем такое коварство? Но как отвратить его от явных симпатий к германцу? Если бы он только представлял себе, какое впечатление эти его заигрывания с тевтонами производят на обоих берегах Ла-Манша! Что только не выговаривали мне в Париже. А наш дурачок Ники улыбается себе в усы и, знай, гнет одно и то же. Дескать, все яйца в одну корзину не кладут.

Ладно – англичане. И, бог с ними, пусть даже американцы. Это я еще могу понять. Но немцы! Они уже добились у него неслыханных преференций для их капиталов. И, судя по составу будущих гостей, Вильгельм не собирается останавливаться на достигнутом. Я поражаюсь французскому долготерпению! Конечно, если быть откровенным, пруссаки сейчас многое научились делать лучше галлов. Особенно железки. Только вот незадачка: La belle cage ne nourrit pas. Красивая клетка соловья не накормит…

Про дружбу царева наперсника Банщикова с фон Гинце мне только ленивые уши не прожужжали. Но этот молодой человек, конечно, лишь виньетка чего-то более серьезного. Я не сомневаюсь, что Ники через Ольгу Александровну и ее любимчика повел с кузеном Вилли свою игру. Что делать: если лев отнял добычу, волкам достаются объедки. Самое умное, не лезть пока в его дела с тевтонами. Не удивлюсь, если моя временная опала была задумана любимым племянником специально. Пока они с Вилли обстряпывали дельце. И тут, как говорится, ловить нечего. Но разве бы я его не понял? Сказал бы откровенно! Я бы не стал мешать. Главное – определить границы интереса. Не задумал же он отобрать всё? Нет, Ники слишком тактичен и разумен для столь бестактной пошлости…

Или я сам себя утешаю? Как тогда понимать мутные, непонятные телодвижения, что начинаются вокруг каспийских нефтепромыслов? Разве Николай не боится остаться без кредитов Ротшильда? И только ли в своих интересах зачастил ко Двору мистер Крамп, которого кое-кто здесь уже прозвал за глаза «Дальневосточным Бёрдом». Говорят, и слухи эти не беспочвенны, что за спиной пронырливого филадельфийца маячит сам Рокфеллер. И еще это изгнание Витте…