Восемь тетрадей жизни - Тонино Гуэрра

покинутых городков становятся парящими в воздухе страницами, отражающими пятна света с незаметной, малейшей разницей в оттенках, и, кажется, что наступает долгая борьба этих бледных световых отражений с пепельной пылью ночи, которая старается уничтожить их. Эта легкая паутина света, отделившись от стен, поднимается в воздух, чтобы превратиться в ночь. Я был в покинутом средневековом городке Мулиначчо, куда приехал после весьма неспокойной ночи. Вдыхал затхлый запах сырости, который поднимался из глубоких щелей. Спрашивал себя, почему во мне росла нежность к России, тогда как в Италии я чувствовал себя почти что в изгнании. На долину реки Мареккьи, подо мной, легла тень, которая рассеивалась, вбирая в себя туманный свет. Ему удавалось лишь слегка обозначить очертания зарослей кустов и высоких дубов. До тех пор, покамест шум воды между камней реки не помог тишине обрести голос. Я не хотел покидать моего воображаемого путешествия, где русские просторы покрыты кружевами снега. Неожиданно увидел, но так, будто это приходило ко мне из памяти, или из того далекого мира, похитившего меня, разглядел парящие в воздухе блики слабого света, паутину старинных кружев. Они ложились на дикую траву, на одинокую стену передо мной. Я смог различить на ней шероховатости и неровные трещины. Слегка затуманенный, почти прозрачный свет не сразу позволил мне разглядеть, наконец, истинный цвет этой покинутой стены — тусклый розовый, который принято называть античным.

XXI

КСТАТИ О КЛАДБИЩАХ

Теперь я часто бегу с кладбищ, которые становятся слишком похожими на кинокадры. В определенном смысле совсем неплохо, если бы речь шла о хорошем кино, особенно черно-белом. Не далее пятидесяти лет назад внимание притягивали к себе слова и надписи, теперь лишь фотографии. Настало время снести стены, которые охраняют уже покойную толпу, а нас спасают от страха. Необходимо найти пространство за пределами городков и деревень. Великолепная возможность ощутить простор, побыть на природе, ибо умершим, как и нам, необходим воздух и веселье птиц.

Время от времени случается мне столкнуться с Бернардо Бертолуччи, и когда мы видимся, мы оба довольны по многим причинам. Последний раз мы мимолетно увиделись в Венеции, в предпоследний — в Москве в квартире у Лоры, где так и осталась, зажатая стеклами буфета, маленькая фотография его и Клер. В тот раз он говорил мне о своем путешествии в Японию с женой. Это была чья-то ретроспектива, и они решают в свободное послеобеденное время проведать старую синьору, которая посещала все европейские фестивали вместе с мужем. Синьора обитала в маленьком городке на море, недалеко от Токио, и до нее можно было быстро добраться на поезде. Они встречают ее, когда она направлялась на кладбище проведать умершего мужа. Бернардо и Клер решают пойти вместе с ней еще и потому, что хотят почтить память Одзу, великого режиссера, похороненного на том же кладбище. Было знойное лето и надгробие были горячими. Госпожа останавливается у могилы мужа и поливает водой памятник, чтобы охладить его. Немного погодя Бертолуччи спрашивает у женщины, может ли она сказать, где могила Одзу. «Найти ее легко, — отвечает госпожа, указывая на центр кладбища. — Это единственный камень украшенный… ничем…»

Бернардо и Клер движутся по маленькому лесу надгробных стелл и более получаса бесполезно ищут, пока, наконец, без сил облокачиваются на камень прямоугольной формы. Госпожа присоединяется к ним и довольная восклицает: «Видите, как просто было найти его!» И только теперь Бернардо понимает, что они прислонились к мраморному памятнику Одзу. Удивленные, они отходят от памятника, и им стыдно за свой слишком фамильярный жест. Они рассматривают голый камень, на котором едва различимы иероглифы. «Здесь написано „ничто“ — переводит госпожа. — Он захотел лишь это слово. Я вам сказала, что надгробие украшено „ничем“!»

Волшебное кладбище мы видели с Антониони в Азербайджане. За Баку есть пространство, покрытое нефтяными вышками. Водитель, который немного знает французские слова, в каком-то месте выехал на дорогу вблизи бесконечного пляжа, где скелеты покинутых лодок выступают из песка. Он показывает на скалы и рассказывает, как ребенком нырял с высоты этих камней прямо в море, которое теперь отступило на 200 метров, и каждый раз, когда ему случается проезжать по этому пляжу, у него возникает ощущение, что он под водой.

Мы приехали в необъятную степь Ум-Баку, покрытую сухой травой, песком и овечьими экскрементами. В центре — кладбище кочевников-мусульман. Ряд маленьких прямоугольников из мягкого камня. Скромные саркофаги, с наивными барельефами, рассказывающими о профессии умершего: ножницы, молотки, гвозди, швейные машинки, напоминающие черных птиц. Между могил в отдельной капелле похоронен великий святой Судж-Мамид. Перед дверью — белая скульптура сидящего верблюда, готового снова отправиться в путь со старым пророком. Воздух, полный звона, в котором сохраняется и далекий шум поезда, пересекающего равнину. Водитель говорит, что это лишь звуковой мираж, так ему объяснили. И действительно, здесь не ходят больше поезда вот уже 30 лет. Этот звук постоянно вытекает из большого камня, который вобрал в себя шум поездов прежних времен. Он ведет нас к этому камню. Масса, высотой в 3 или 4 метра, окруженная дрожащим и горячим воздухом, которая и воспроизводит шум идущего поезда. С восхищением мы смотрим на этот камень и на следы на песке, оставшиеся до горизонта от шпал и рельсов, вырванных и увезенных неизвестно куда. Все это напоминает отпечаток позвоночника гигантского доисторического животного.

XXII

ЧЕРБАЙОЛО

Несколько дней тому назад я побывал в святом месте Чербайоло, в нескольких километрах от Пеннабилли, там, где Апеннины принимают тосканский акцент. Чудотворный монастырь родился ранее тысячного года, там останавливались и святой Франциск, и святой Антоний. В 1966 году он еще пребывал в плачевном состоянии, но одна женщина из Равенны, исполненная веры, называющая себя сестрой Кьярой, стучалась в разные двери и сумела привести его в порядок. С сестрой Кьярой я отправился на маленькое, принадлежащее этому месту, кладбище. Квадратик земли, заросший травой, с двумя врытыми в землю крестами. Быть может, они стояли на могилах бедных монахов. Я постоял перед этими знаками из железа, на которых не было ни имен, ни дат. Сегодня они представляют всех умерших земли, и моего отца, и мою мать, да и меня самого, мертвого и лежащего в земле перед самим собой.

С давнего времени смотрю с нежностью на поржавевшие безымянные кресты старых кладбищ долины; сегодня, наконец, они заговорили со мной, дали понять их великую силу. Лишь скромным неброским предметам подвластно сделаться всеобщим символом смерти человечества, а не одного отдельного индивидуума. Я попросил сестру Кьяру не ставить на этом маленьком квадрате травы ни мраморных плит,