И не комиссар, и не еврей… - Анатолий Гулин

По обеим сторонам многих автодорог Северной Италии (возможно, и

Южной, я там не бывал) растут деревья с темно-вишневыми стволами.

Листья с одной стороны тоже темно-вишневые, глянцевые, а с другой – темно-зеленые, волосатые. Плоды этих деревьев похожи на сливы, с косточками тоже как у сливы, по вкусу напоминают помидоры и употребляются наряду с последними.

Первая наша длительная стоянка была в каком-то небольшом селении на берегу Адриатического моря, значительно южнее Анконы. Мы занимались восстановлением разбомбленного американской авиацией железнодорожного моста. Помню, я там был поражен лягушачьими концертами, устраиваемыми с заходом солнца. Кваканье несметного количества этих земноводных было настолько оглушительным, что вблизи водоемов человеческий голос не был слышен за два шага. Работая ночью, мы могли вдоволь “насладиться” этими концертами.

Как-то несколько человек, в том числе я, были отправлены в маленький приморский поселок неподалеку. День близился к концу, когда над нашими головами стали проноситься снаряды и рваться где-то довольно близко. Это вели обстрел береговых целей, невидимых за домами, американские или английские корабли. По-видимому, огонь велся из главного калибра, так как разрывы были мощными и в то же время какими-то глухими. Я впервые видел, точнее, слышал работу корабельной артиллерии. Мне тогда показалось, что попасть под обстрел кораблей хуже, чем под бомбежку. Впрочем, как говорится, хрен редьки не слаще.

Поздно вечером мы тронулись в обратный путь. За поворотом открылось море, и нашим глазам представилось потрясающее зрелище: недалеко от берега горел подожженный артобстрелом корабль. Вид горящего на фоне черного неба судна и его отражение в тоже черной воде ошеломили меня: захватывающе красиво и одновременно жутко.

Однажды, закончив работы на мосту, мы погрузились на автомашины и отправились на другой берег Италии ближе к Тирренскому морю, в город

Терни, что стоит в сотне километров от Рима. Дорога через Апеннины проходила то под нависающими скалами, то по самому краю бездонных ущелий, то ныряла в черные туннели в утробе гор, беспрерывно виляла и перебегала с одной стороны на другую и явно не была рассчитана на слабонервных. Удовольствия от этого путешествия я не испытал.

В памяти моей отчетливо сохранился один эпизод. Мне смутно рисуется, что это было на пути в Терни. Колонна автомашин остановилась в обширной долине, окруженной синеющими вдали горами. Несколько немцев, передвигаясь вдоль полотна железной дороги, подрывали рельсы толовыми шашками. Остальные должны были разбалчивать стыки рельсов на неподорванных участках, вытаскивать шпалы и, сгибаясь под тяжестью, переносить и грузить их на автомашины. Нещадно палило солнце, пот заливал глаза, очень хотелось пить, а воды не было.

Довольно близко, в нескольких километрах от того места, где мы находились, в голубом безоблачном небе стали появляться белые облачка разрывов шрапнели и доноситься хлопки взрывов. По-видимому, фронт был довольно близко. Однако перебежать к американцам не представлялось никакой возможности: местность была голой, все хорошо просматривалось, и спрятаться было негде. Работу кончили как-то неожиданно. Видимо, фронт приблизился, и пришлось сматывать удочки.

Но вот и Терни. Небольшой городок в горах не произвел на меня впечатления. Зелени почти нет. Жилые дома людей среднего и малого достатка да несколько вилл богачей. Никаких памятников архитектуры.

На окраине большой резинотехнический завод, на территории которого лагерь пленных американцев и англичан. Жители рассказывали, что там пленные получали питание по линии Международного Красного Креста, как в американской армии, включая шоколад, фрукты и сигареты. Да, это не русские пленные, которых морили голодом.

В один из дней завыла сирена воздушной тревоги, и сразу же из-за гор появились американские летающие крепости. Они шли на большой высоте, и было их очень много. Мне показалось, более сотни. Началась бомбежка. Одна волна бомбардировщиков сменяла другую, и гул разрывов слился в сплошной рев. Мне удалось спрятаться в траншее, приготовленной специально для таких целей.

Когда после бомбежки увидел город, я был потрясен разрушениями и никак не мог понять, для чего бомбили не имеющий промышленности не только военной, но и гражданской город, где были лишь жилые дома, в основном бедных жителей.

Завод резинотехнических изделий не бомбили. Его спасло присутствие английских и американских пленных.

Позже, не помню, в каком месте, видел, как американские истребители налетели на работающих в поле крестьян и расстреляли их из пулеметов. Для чего?

Между прочим, один русский англичанин мне говорил, что пилоты истребителей в подавляющем большинстве негры, а экипажи бомбардировщиков – белые американцы, и это потому, что летать на истребителях опасней – истребители гибнут чаще. Насколько это верно

– не знаю.

Участившиеся налеты американской авиации вынудили немцев работать по ночам. Вначале довольно редко, а потом это превратилось в систему.

Работали главным образом при свете луны, а иногда зажигались еще карбидные лампы. Надо сказать, что у немцев они применялись довольно широко.

Когда американские бомбардировщики подвешивали “люстры” (светящие авиабомбы), то становилось светло как днем, все работы прекращались, и каждый искал какое-нибудь углубление, готовый зарыться в землю как можно глубже.

Однажды поздно вечером нас погрузили на автомашины и повезли в горы.

Что мы делали так далеко от железной дороги, я не помню, но в памяти сохранилось вот что. Дивная теплая южная ночь. Луна заливает все таким ярким светом, что, как говорится, хоть иголки собирай. У нас столь ярко луна никогда не светит. Читать при такой луне можно совершенно свободно, а тени становятся резкими, чернильно-черными.

Все вокруг приобретает особое очарование. В траве и на кустах мелькает несметное количество зеленых огоньков, перелетающих с места на место. Оказалось, что это маленькие, весьма невзрачные на вид жучки, которых днем и не заметишь.

С горы было видно, как где-то далеко внизу в долине зажегся огонек, потом другой, третий… Вскоре вся долина засияла сотнями мигающих огоньков: оказалось, это костры, зажженные по случаю какого-то праздника. Очень красивое зрелище!

Иногда у меня возникает мысль: почему тяготы плена не заглушали во мне чувство прекрасного? А может быть, это было некой защитной реакцией организма и восприятие красоты не притуплялось, а, наоборот, обострялось? И оно в какой-то мере помогло мне пережить все и остаться человеком с нормальной психикой.

Правда, с “нормальной” сказано не совсем точно, поскольку пребывание в плену никогда не проходит без последствий, не забывается. К тому же о том, что был в плену и “неполноценный”, напоминали неоднократно и длительное время кололи пленом, зачастую довольно болезненно.

Многие чувствовали себя “прокаженными” всю жизнь и, лишь когда прошло чуть ли не пятьдесят лет после окончания войны, признали наконец, что плен – это большое несчастье и корить пленом всех поголовно нельзя. Бывали моменты, когда и я жалел, что не был убит на фронте. Бывали…

Покинув Терни, мы пересекли Италию в северо-восточном направлении и оказались далеко от моря, в селении с длинным названием

Сан-Витоаль-Тальяменто. Длиннющий мост через маленький ручеек, который пересыхал в период сухой погоды и разливался почти на шесть километров в период дождей в горах, стал теперь объектом наших трудов. Мы уже почти закончили ремонт, когда американские самолеты доконали его. Мы оставили разбитый мост и отправились на новое место.

Надо сказать, что мне всегда “везло” оказываться в самой гуще бомбежки, и действительно везло – ведь я остался цел, и меня даже не ранило.

Мне особенно запомнилась одна ночная весьма интенсивная бомбежка.

Подвесив “люстры”, самолеты волна за волной шли на мост и освобождались от смертоносного груза. Было светло как днем, и от солнечного освещения отличало только наличие резких теней и контрастный переход от света к тени без полутонов. Тяжело ухали бомбы, но куда они летят, понять было невозможно. Днем почти всегда можно увидеть падающую бомбу и даже сориентироваться, в каком направлении следует искать убежище. (Впрочем, это только если бомбит один самолет одиночными бомбами.) Я забрался в трубу под железнодорожной насыпью, и, хотя сверху был надежно защищен от осколков и падающих камней, убежище мое было далеко не безопасным.

Если бы бомба разорвалась в створе трубы, меня бы “продуло” и я не написал бы этих строк. Когда днем нас привезли к мосту, я увидел множество воронок около трубы и разрушенную насыпь и был удивлен, что остался цел.

Замечу, что при ночной бомбежке дорога на тот свет, вся в оспинах воронок от бомб, подсвеченная “люстрами”, выглядит ничуть не привлекательнее, чем при дневном освещении.