И не комиссар, и не еврей… - Анатолий Гулин

Незадолго до окончания войны, в марте, я оказался в партизанском отряде, чему способствовали мои друзья-итальянцы. Было это на севере

Италии, у самой границы с Австрией.

Отряд был весьма малочисленным и состоял из пятнадцати итальянцев и двоих русских. Он входил в батальон численностью более шестисот человек, который вел себя довольно странно. Бойцы батальона, мирные жители, спокойно жили в своих домах в окрестных селениях, но иногда собирались все вместе с оружием в руках, нацепив красные банты на лацканы пиджаков и не предпринимая никаких военных действий. Было очень похоже на мирную демонстрацию. Но вот раздавался сигнал тревоги, и партизаны, попрятав оружие и сняв красные банты, моментально превращались в обычных мирных сельских жителей и исчезали. Я дважды был свидетелем этого.

Наш отряд имел основную базу в какой-то маленькой деревушке, но ночевали мы там крайне редко. Обычно в горах под открытым небом, а чаще всего ночью мы находились в пути. Ночи в горах были холодные, и я мерз изрядно и с нетерпением ждал восхода солнца. Мне кажется, что итальянцы мерзли меньше, чем я, уралец.

Для меня до сих пор остается загадкой, какую задачу выполнял наш отряд. Вероятней всего, нас использовали в качестве связных, потому что нам всегда строго наказывали в бой не ввязываться. Впрочем, у нас таких ситуаций, когда нужно было применить оружие, не возникало.

Вместе с тем удивляет численность нашего отряда. Не слишком ли много семнадцать человек для связи? Каждый раз, когда мы прибывали в конечную точку маршрута, наш командир куда-то исчезал, а вернувшись, отдавал приказ либо располагаться на отдых с ночевкой, либо снова в путь, зачастую туда, откуда мы только что пришли.

Для нас война закончилась 26 апреля, когда последний немецкий солдат покинул Италию. Но наш отряд продолжал существовать. Ему была поставлена задача идти на Триест.

Пошли только итальянцы. Нас же, несмотря на наши уговоры, не взяли.

По-видимому, там решался какой-то внутренний итальянский вопрос, участие иностранцев в котором было недопустимо.

Окончание войны было отмечено грандиозным банкетом, более похожим на обычный обед, на котором присутствовали весь наш батальон и чуть не все жители поселка. Ночевать меня пригласила семья, которая способствовала моему побегу к партизанам. В этой семье я прожил несколько дней, постоянно мечтая о возвращении домой, о встрече с близкими и друзьями.

Интересно, что пока шла война, я часто вспоминал Челябинск и свой родной дом, но не было такой острой тоски по дому, как теперь, когда наступил мир. Бывало, подует восточный ветер, и мне кажется, что я чувствую запах уральской сосны. Какой-то психоз. Домой тянуло так, что все вокруг мне стало немило. Хозяева дома уговаривали меня остаться в Италии и обещали помочь устроиться учиться, но тоска по

Родине исключала это. И вот настал день, когда я пошел в мэрию, чтобы выяснить, что мне нужно сейчас предпринять для скорейшего возвращения на Родину.

Я мог рассчитывать на какую-то помощь, поскольку неоднократно имел возможность убедиться в исключительной доброжелательности, даже любви итальянцев к русским. В значительной мере это было обусловлено тем, что Россия воевала против немцев, которых итальянцы ненавидели.

Хорошо помню, что еще во время войны на стенах домов в городах и селах я неоднократно встречал надписи: “Да здравствует русская армия”, “Да здравствует Сталин”. Если итальянец узнавал, что я русский, он готов был расшибиться, чтобы выполнить любое мое желание, чтобы оказать посильную помощь.

Вместе с тем они (простые люди) имели весьма слабое представление о

России. Когда на вопрос, откуда я, я ответил, что с Урала, из города

Челябинска, это только озадачило моего собеседника. О существовании

Уральских гор и Челябинска никто из тех итальянцев, с кем я тогда беседовал, представления не имел. Тогда я решил сказать, что я из

Сибири. Сибирь-то во всем мире знают. Сибиряк? – удивился итальянец.

Но ведь у вас лицо не покрыто волосами и нет рожек на голове. Какой же вы сибиряк? Дело в том, что на немецких плакатах сибиряки изображались волосатыми и с рожками. С большим трудом мне удалось убедить его, что сибиряки ничем не отличаются от остальных людей.

Вообще меня поражала скудость их знаний о мире за пределами Италии.

Наш рядовой колхозник в сравнении с итальянскими крестьянами выглядит академиком. Вот тогда я в полной мере оценил значение политзанятий, политбесед, политкружков, всевозможных лекций, проводимых у нас повсеместно. (Хотя ни для кого не секрет, что освещение ряда вопросов на этих мероприятиях было тенденциозно и весьма далеко от истины.)

Что хорошо знали итальянцы, так это то, что во главе Советского

Союза стоит Сталин, который успешно руководит действиями наших войск. Популярность Сталина в Италии была огромной, авторитет его был непререкаем, и он в глазах итальянцев был самой крупной и сильной фигурой в мире. Я с ними не спорил.

В своих рассказах о жизни в Советском Союзе мы, нечего греха таить, несколько приукрашивали действительность, и наш быт был им непонятен, кое-что у них вызывало удивление и недоверие. В частности, очень удивляло, что у нас бесплатное обязательное семилетнее обучение, бесплатное медицинское обслуживание, очень низкая квартплата и нет безработицы.

Безработица в Италии особенно обострилась сразу по окончании войны.

Многие предприятия либо были уничтожены американской авиацией, либо перестали существовать по каким-то другим причинам. Всю Италию, особенно крупные города, наводнили американские солдаты, развившие бурную торговлю на черном рынке продуктами, сигаретами и другими товарами. Это сильно ударило по итальянской экономике.

Семьи в Италии, как правило, большие, а работает чаще всего только глава семейства. И вот он оказывается без работы, и вся семья голодает. Чтобы не дать умереть семье с голода, муж приводил к американским казармам свою жену и предлагал ее солдатам за плату.

Чудовищно! В такое трудно поверить, но такое было.

Мой визит в мэрию закончился тем, что уже на следующий день я оказался за колючей проволокой среди многоязычной, многонациональной толпы. Там было пятеро русских, которые неожиданно избрали меня старшим этой группы, хотя по возрасту я был самым молодым, да и выглядел совсем мальчишкой. Вероятно, сыграло роль, что я предложил русскую группу выделить из общей массы, неплохо мог изъясняться на итальянском и немецком языках и смог бы вести переговоры с лагерным начальством, если бы потребовалось.

Через пару дней мы погрузились на автомашины и отправились в южном направлении в следующий лагерь, где уже было много народу, и группа русских составляла человек пятнадцать – двадцать. Не имея своего главного, они согласились на то, чтобы старшим над всеми оставался я.

Через пару дней очередной рывок на юг, русская группа стала еще больше, и опять я остаюсь старшим.

В одном из лагерей я обратился к руководству – это были англичане – с требованием отделить нас от других, и в частности от немцев, наших недавних противников. Возражений не последовало, и вот в общем лагере мы уже обрели собственный “загон”.

По мере дальнейшего перемещения на юг русская часть лагеря стала автономной и продолжала расти как снежный ком.

В части экипировки наша группа имела весьма живописный вид: кто был одет в лохмотья советской военной формы (таких было очень мало), кто в румынскую, венгерскую или немецкую форму, выданную в немецких лагерях, а кто-то в гражданское одеяние (в их числе и я).

В одном из пунктов следования нам была предоставлена возможность переодеться в форму наших союзников. Я выбрал тонкую шерстяную американскую рубашку, канадские куртку и брюки и американские ботинки. За все это по возвращении в Советский Союз с меня вычли некоторую сумму денег.

В рубашке, куртке и брюках я еще долго щеголял, вернувшись домой, а ботинки развалились очень быстро. Подошва у них была из прессованного картона, очень похожего на кожу. Такие ботинки прекрасно носились в сухую погоду, но не выдерживали сырости и предназначались, по-видимому, для солдат, воюющих в Африке.

Наше продвижение на юг закончилось в обособленном лагере для русских около города Римини на берегу Адриатического моря. Римини – курортный городок, очень уютный, красивый и нарядный, особенно в лунную ночь. Он абсолютно не похож ни на один из тех многочисленных итальянских городов, которые мне довелось проезжать. Впрочем, курортный город обязан быть красивым и непохожим на другие города.

Приехавшая со мной в Римини группа превышала уже тысячу человек.

Жили мы в армейских палатках. Лагерь находился в ведении пятой королевской танковой бригады, и все дела я вел с ее офицерами. К сожалению, я не знал ни слова по-английски, а они не знали русского языка, не знали итальянского. Немецкий язык если и знали, то этого не показывали (как позже сказал мне один англичанин, не хотели унижаться до разговора на языке своих врагов).