Зловредная жертва - Наталья Никольская

Весело уплетая за обе щеки свежий батон и запивая его молоком из пакета, бабуся сидела в окружении похожих на ее нового приятеля граждан.

– А про Аллочку, которой мать в сердце нож вонзила, можешь? – с надеждой в голосе спросила нестарая еще, огненно-рыжая тетка неопределенного возраста.

– Угу, – утвердительно кивнула головой бабуся.

– А про морзю?

– И про морзю, – невнятно обнадежила ее баба Дуся, пытаясь проглотить особо крупный кусок батона.

– И про Нью-Иорк, окутанный голубым туманом?

– Плевое дело, – окончательно справилась с угощением гостья.

– А культурные романсы? Ну, «Тростник», там? – заинтересовался и заросший колоритной, внушительной бородой Валера, представившийся поэтом.

– Целую кучу, – облизала каждый палец по отдельности бабуся.

– Класс! Молодец, Петруха, будем теперь концерты слухать, никаких проигрывателей не надо, – одобрила новое приобретение подвала, где обитали бомжи, рыжая тетка.

– Маха, – протянула она руку бабусе.

– Дульсинея, – неожиданно вырвалось у бабуси.

– А почему Дульсинея? – заинтересовалась Маха.

– А почему Маха? – ответила вопросом на вопрос баба Дуся.

– Фильм такой есть, простота, – покровительственно похлопала ее по плечу новая подруга, – я правда, мало что поняла, мы кино ходим смотреть к магазину «Иоланта», там на витрине много разных телевизоров показывают. Звука, правда, не слышно, но зато не мешает, когда по мы разные программы смотрим. Так эта Обнаженная Маха больно меня затронула. Раньше я Клеопатрой звалась, а теперь решила: буду Маха!

– А-а-а, – понимающе протянула Дуся, – а я как-то слышала песню дюже страстную про Дульсинею, а вообще-то я Евдокия.

– Ну, добро пожаловать, Дульсинея, – рыжая, видимо занимающая главенствующую позицию в данном коллективе, театральным жестом повела рукой, предлагая новенькой ознакомиться с помещением.

Интерьер был бедный. Проще сказать, его не было совсем. Кучи тряпья по углам предназначались для выполнения роли кроватей и диванов, добротная коробка из пенопласта осуществляла функцию стола. Декоративных элементов и электронной техники не было, видимо, по причине отсутствия электрической проводки и слабого естественного освещения.

– Ну, рассказывай, что привело тебя в наш скромный приют, – предложила Маха.

– Повесть моя, деточки, печальная, – пригорюнившись, начала бабуся. – Родилась я на берегу речки синей, в деревеньке Вражино. Детство мое прошло среди природы, цветочков и животных домашних. А сейчас вот настали лихие времена, пришлось продать мой домик беленький и уехать в город. Приютил меня внучатый племянник, ничего, уважительно обращался. Только и тут беда нагрянула: посадили милого внучка ни за что. А меня выгнали из его квартиры: говорят, прописки нет, значит, и житья здесь мне не будет. Опечатали дверь бумажками и велели ехать по месту этой самой прописки. А куда ехать? В домике моем чужие люди обитают, совсем я нынче стала беспризорная, – опять пригорюнилась старушка.

– А за что посадили? – с любопытством спросил дед, с которым она боксировала из-за бутылки, – наркотики продавал или сутенерствовал?

– За мошенство, – важно сказала бабуся, – но я точно знаю, не виноватый он. Навет черным человеком на него возведен. А что больше всего кручинит меня в этой ситуации, так это то, что я во всем и виноватая.

– Так это ты мошенство делала? – жадно дыша ей в лицо, спросил дед, которого, как оказалось, звали Петруха.

– Бог с тобой, – отмахнулась бабуся, – просто я бедоносица.

– Как? – не поняла рыжая.

– Ну беду всем приношу, с кем не поведусь. Поэтому и замуж не вышла, и деток своих не удосужилась завести. Жалко же. Вот и внучек из меня влетел, – опять вздохнула она.

– Эй-эй, тетка, – сразу отодвинулась от нее Маха, ты нам, в таком случае, и вовсе не нужная, мы и так только что место жительства сменили.

– И вы тоже! – всплеснула руками бабуся, – а вы чего?

– Да жили мы неплохо, подвал сухой был, чистый, – начал щетинистый Петруха, – с жителями тоже договоренность имели. Мы прилично себя ведем и во дворе по средам субботники делаем, а они нас не гонят и подкармливают по возможности. Только одна неприятность была: повадилась тетка какая-то зловредная к нам в подвал шастать. Решила воспитанием нашим подзаняться, человеков из нас сделать.

Да ладно бы еще про церковное говорила, а то про Маркса заводила, да про цель-минимум и цель-максимум. Еще и конспекты писать заставляла. Говорит, на водку хватает, на канцелярию тоже хватит. Я ее как-то послал, тут такое началось! Грит, милицию вызову, всех разгоню! Заставляла нас даже график добрых и злых дел вести. А что сделаешь? Приходилось терпеть, чтоб из подвала не выгнали.

А тут с ней что-то странное случилось. Ходит, радуется, грозит чегой-то. Поэта Валеру пообещала на весь мир прославить. Нюрке целый комплект одежи за так отдала. Заставила ее и Маху правило о «жи-ши» рассказать, кто первый рассказал, тот и получил. Нюрка как оделась, так похорошела, что на следующий день и не вернулась, видать, замуж вышла, хоть и не первой свежести, кажись, седьмой десяток ей пошел. Ну, а тут днем нас не было, приходим, а кругом милиция, собаки. Какой-то человек добрый эту тетку и замочил, значит. Да прям в нашем подвале, паразит такой! Хоть куда отвел бы. Хорошо, мебелей у нас мало, не жалко бросать. А подвал ничего был, приятный, – опять вздохнул Петруха.

– Жалко, – тихо, будто только для себя, пробормотал Валера.

– И тебе старое жилище больше нравилось? – сочувственно спросила его бабуся.

– Да нет, – хихикнула Маха, – у него роман с этой теткой был.

– Роман? – не поверила бабуся, с удивлением рассматривая зардевшегося поэта.

– Ты не смотри, что он молоденький для нее, только шестой десяток пошел, у них тут такой роман раскручивался на почве любви к литературе! Он ей стихи читал, а она его котлетами кормила. Дурака такого, жить к себе звала, да он заломался.

– А чего так? – вкрадчиво поинтересовалась бабуся у скромно молчащего поэта.

– Да боюсь я ее, – пробасил поэт, – больно большая и шумная. Зубы бленд-а-медом чистить заставляла по пять минут. Думал, в могилу сведет требованиями своими. Я от своей-то жены убежал из-за заботы, а тут эта махина. Нет, мне свобода ближе.

– Да разве забота – это плохо?

– Так смотря какая забота. Если проверяют, тридцать раз каждый кусок пережеван или двадцать девять, и все время заставляют носки шерстяные колючие надевать, так это не забота, а карцер какой-то, – пожаловался Валера.

– Да и мы его не пустили, – лениво проговорила Маха, – а то ревнивец этот нам все равно житья бы не дал.

– Так у нее муж был?

– Не муж, а бойфренд, – блеснула лексическим запасом Маха, – гад, всю жизнь Валерке отравлял. Его тетка эта покормить приведет, а он – тут как тут. Орет, слюной брызжет, а Аська и рада, сложит ручки кренделем и любуется, как мужчины из-за нее соревнуются. Еще и стравливает, грит, кто ей больше понравиться, с тем жить будет, на того и квартиру запишет. Валерке-то за такие мучения и квартира не нужна, а Садиков этот аж трясется весь.

– Так Садиков – это бойфренд, а Аська – тетка? – уточнила бабуся, тщательно скрывая излишнюю заинтересованность.

– Ну, – подтвердила Маха.

Этот день многое подарил новым знакомым. Бабусе удалось заполучить нужную для нее, интересную для Игоря и жизненно необходимую для Модеста информацию, а обитатели дна насладились бесплатным концертом из чувствительных городских романсов и собственным благородством, проявленным по отношению к новой жертве большого города.

* * *

Игорь не беспокоился о бабе Дусе. Она пропадала не в первый раз и всегда возвращалась целая и невредимая. А сейчас он еще и злился на нее за самодеятельность и непокорность. «Ну и хорошо, – со злорадством думал он, – меньше под ногами путаться будет. Спокойно поработаю, как известные сыщики мирового класса, без всяких подручных и помощничков.

В данный момент он наводил лоск на ботинки. Страсть к безукоризненному внешнему виду была одним из пунктиков Костикова. Вытекала ли она из аристократической внешности, которая просто не допускала небрежного к себе отношения, или была с младенчества заложена в Игоря, который даже во времена, когда деревья были большими, вопил при виде собственных грязных рук и устраивал истерики, если мама одевала его для возни в песочнице в комбинезон, а не в белую рубашку с бабочкой.

Визит к подзащитному, особенно такому, как Модест, просто требовал безукоризненного внешнего вида. Слегка иронизируя, Костиков любил полемизировать с народной мудростью о встрече по одежке и назойливо повторял, что по внешнему виду можно определить и интеллект человека. Он придирчиво осмотрел себя с помощью двух зеркал, последним, любовным жестом тронул бородку и аккуратно закрыл за собой дверь.