Как я боялась генералов - Валентина Чудакова

Никакой команды "встать", никакого рапорта. Хмурые лица, глаза опущены долу. Поднимаю с земляного пола две замызганные игральные карты, протягиваю их деду Бахвалову:

- Возьмите, Василий Федотович, этак можно всю колоду растерять.

Старый пулеметчик с досады крякает. Начинает оправдываться:

- Мы же не на деньги. В "козелка". На антерес. Кому от этого вред? Скучища - ужасти какая...

Я махнула рукой:

- Об этом как-нибудь потом. Начинайте занятия.

И присаживаюсь на нижние нары. Дед отменный учитель. Его "мазурики" пулемет знают назубок. Но то ли по привычке, то ли передо мной чудит старая борода напропалую. Прямо-таки беглый огонь ведет.

- Миронов, какая деталь в пулемете лишняя?

Медлительный Миронов долго и озабоченно хмурится, напрягая память, и невдомек бедняге, что лишняя "деталь" - это грязь.

- Абдурахманов, отыщи-ка ты мне, мазурик, мизеберную пружину!

И это опять провокация. Нет такой пружины в пулемете.

- Школьников, когда спусковая тяга на надульник наматывается?

- Сколько спиц в пулеметном катке? А отверстий в надульнике?

И так весь урок по материальной части пулемета. И я не делаю деду замечаний. Подначки приняты во всех родах войск. Меня на курсах тоже не раз "покупали" доморощенные юмористы. Ладно, пусть дед чудит: балагурство в солдатском быту просто необходимо.

Мы с командиром стрелковой роты Евгением Петровичем Роговым пробираемся в боевое охранение. Днем сюда не ходят: запрещено приказом комбата из-за опасения демаскировки и снайперского огня. Да и ночью-то желающих прогуляться сюда немного: разве что по крайней необходимости. Фашисты лупят из минометов и днем и ночью почем зря, иногда без передышки.

При каждом разрыве мы зарываемся носом в снег и, лишь просвистят осколки, вскакиваем, как по команде, и дальше. Считается, что боевое охранение находится в роще, - так во всяком случае значится по карте. На самом же деле никакой рощи нет: торчат запорошенные снегом, изувеченные снарядами елки-палки. Вот и все.

...В полумраке я не вижу лиц пулеметчиков из расчета Непочатова, но знаю, что все они здесь, в дзоте. Сидят на корточках, привалясь к земляной стене, - видимо, ждут, что я, командир, им скажу. А я ничего нового или значительного сказать не могу. Спрашиваю - отвечает за всех сержант Непочатов.

- Скучно вам здесь?

- Да нет вроде бы. - У молодого сибиряка тихий приятный голос. Он шутит: - Вот разве что Пырков наш скучает. Украсть ему, бедняге, тут нечего.

- Ну чего-чего-чего? - добродушно ворчит Пырков.

Обвыкнув в темноте, я вижу его толстые улыбающиеся губы и верхний ряд плотных белых зубов с золотыми коронками на резцах. Я знаю его историю от Евгения Петровича Рогова. Пырков - бывший вор-гастролер. Промышлял в поездах на всей сибирской магистрали. Удачливо. А как началась война, пришел с повинной и попросился на фронт. Поверили. Так и попал он в Сибирскую дивизию. Долго терпел, но по осени не выдержал: украл у зазевавшихся артиллеристов новенькое седло. Сам не зная зачем - так, по привычке. Быть бы парню в штрафном батальоне, да мудрый чекист капитан Величко пожалел, спас отличного пулеметчика от трибунала: ходил к артиллеристам договариваться, чтоб замяли дело. А Пырков был наказан по-семейному: товарищи разложили его на траве да и отшпандорили в три солдатских ремня. И не пикнул. И не обозлился. Красивый парень, видный. Ребята иногда добродушно подтрунивают над его прошлым: "Малина... Рио-де-Жанейро..." Не обижается.

- Газеты получаете? - спрашиваю у Непочатова.

- У стрелков одалживаем.

- Патронов достаточно?

- Этого добра у нас хоть ложкой ешь.

- Может быть, заменить вас?

- Не стоит, товарищ командир. Потому мы привыкли тут. А новым придется туго.

В наши внутренние дела начальство вмешалось помимо моей воли. Как-то днем, выспавшись после ночной вахты и подготовив пулеметы к следующей ночи, мои солдаты изнывали от безделья. Противник уже сутки нас почти не беспокоил. И даже "дежурные собаки" - минометы - не тявкали. Фрицы справляли свое рождество: перепились, спорили и бранились, пускали затейливые фейерверки, дудели в десятки губных гармошек, простуженными глотками орали "Лили Марлен", кричали в жестяной рупор: "Иван, комм хер тринкен шнапс!" Мои солдаты благодушно посмеивались и в ответ орали частушки собственного сочинения:

Сидит Гитлер на осине

Всю осину обглодал...

Пьяная вакханалия у немцев под утро малость затихла, а потом опять началось все сначала. Наша полковая батарея дала несколько залпов по курящимся дымкам вражеских блиндажей и, исчерпав дневной лимит снарядов, замолчала. Несколько минут стояла тишина, а потом фрицы опять запиликали и запели. А мои солдаты слушали и посмеивались. Чтобы их отвлечь и занять, я решила всех свободных от патрульной службы собрать в просторном дзоте деда Бахвалова и провести с ними политинформацию о положении на фронтах и текущем моменте.

С этой целью, не ложась спать после раннего завтрака, я взялась за газеты, которыми меня по такому случаю охотно снабдил комсорг батальона. За этим занятием меня и застал наш комбат Батченко. Он пришел в сопровождении моего непосредственного начальника - командира пулеметной роты старшего лейтенанта Ухватова.

В присутствии сурового комбата я робела, как школьница, никак не могла забыть впечатления от нашей первой встречи.

С командиром пулеметной роты Ухватовым у меня, можно сказать, отношения не сложились. Когда я прибыла в полк, он долечивал в медсанбате старую рану. А потом встретил меня почти так же, как и мои солдаты. Даже присвистнул от изумления, а потом сам же себя и утешил: "Ну что ж? Баба-командир - обыкновенное дело, потому как равноправие". В тот же вечер он вызвал меня в свою землянку и за поздним ужином стал настойчиво потчевать водкой и называть уменьшительным именем. Мне это не понравилось. Я на фронте совсем отвыкла от своего имени: в родной дивизии меня звали просто Чижик, а теперь величали по воинскому званию или "товарищ командир", а то и "взводный". От угощения я категорически отказалась, а Ухватову сказала: "Оставьте, товарищ старший лейтенант, у меня есть звание и фамилия". Он вроде бы обиделся и перестал меня замечать. И как-то само собой сложилось, что я поступила под полную опеку и покровительство Евгения Петровича Рогова. Кстати, он не любил нашего Ухватова за излишнее пристрастие к "антигрустину", как он выражался. Ухватов и действительно не прочь был иногда вкусить несколько больше положенной нам "наркомовской" чарки. В подпитии он верещал, как деревенская молодуха:

Девки жали, не видали,

Где конфеточки лежали...

Он и в самом деле был похож на молодуху: маленький, сдобненький, с кругленькими и очень голубыми глазками. Веселый мужичок. В его подчинении находилось три пулеметных взвода, которые были приданы стрелковым ротам. Мои собратья по оружию - командиры соседних пульвзводов - Федор Рублев и Василий Андреев - парни бывалые, и Ухватову вполне можно было положиться на них. А мне он не мешал. И за то спасибо. Стычки у нас происходили только из-за ротного старшины - сквалыги Максима Нефедова, по меткому солдатскому прозвищу - Макс-растратчик. Я как только его увидела, сразу решила: жулик! Разговаривает с тобой, а в глаза не смотрит. Жульничал он по мелочам, по крупному где тут развернешься. Не додаст триста граммов водки моему взводу: на меня - непьющую и на двух моих узбеков, которые тоже не пьют. Водка мне лично не нужна была, а вот когда он солдат "обижал" в чем-либо, я, разумеется, возмущалась. Но жаловаться Ухватову было бесполезно, потому что не он командовал старшиной, а скорее наоборот. Я решила: потерплю до поры до времени да и выдам Максу по завязку!..

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});