Искусство любви - Галина Грушина

окрасил лёгкий румянец, глаза засверкали. Он начал декламировать:

– Просьба законна моя: пусть та, чьей жертвою стал я,

Либо полюбит меня, либо надежду подаст.

Не говорит за меня старинное громкое имя

Предков: всадник простой начал незнатный наш род.

Тысяч не надо плугов, чтоб мои перепахивать земли;

Оба, – и мать, и отец, – в денежных тратах скромны.

Но за меня Аполлон и хор муз, и крылатый Амур,

Жизни моей чистота, моё постоянство,

Сердце простое моё, пурпур стыдливый лица.

Много подруг не ищу, никогда волокитою не был.

Верь: ты навеки одна будешь любовью моей!

Не отвергай же того, кто умеет любить без измены,

Стань для меня счастливою темою песен.

Славу стихи принесли испуганной Леде, —

Той, кого бог обольстил, птицей представ водяной;

Также и той, что на мнимом быке плывя через море,

В страхе за выгнутый рог юной держалась рукой.

Так же прославят тебя мои песни по целому миру.

Соединятся навек имя твоё и моё!

Крошка трепетно внимала стихам: кто-кто, а она догадывалась, к кому обращается поэт, и по окончании одарила его лукавой улыбкой. Гости выслушали стихи довольно равнодушно, зато претор, человек с понятиями, выразил удовольствие. Но самое громкое одобрение высказал подвыпивший Капитон, заявив, что если бы он приухлёстывал за какой-нибудь красоткой, лучшего способа понравиться ей, как поднести хорошенькие стишки, не придумать.

– Ещё верней поднести перстенёк либо кошелёк с монетами, – подсказал сосед.

– Эк, хватил! – отмахнулся Капитон. – Мы не так богаты, чтобы ради всякой шлюхи сорить деньгами. Другое дело, если надумал жениться. Я, сватаясь, преподнёс вот эти жемчуга, – ткнул он волосатым пальцем в шею жены. – Так ведь он и моими и остались.

Когда стали вставать из-за стола и Капитон прощался с хозяином, благодаря за обед, а Терция охорашивалась в стороне, Назон осмелился приблизиться к избраннице.

– Леда, прелесть, очарование… – шепнул он. – Почему ты не отвечаешь на мои письма?

Порозовев от удовольствия, она осторожно покосилась на мужа.

Он проводил Капитона с женой до Крытой улицы, соврав, будто жив1т рядом. Шли гурьбой, с факелами; сопутники, хваля претора за дармовое угощение, гадали, кого он возьмёт с собой в провинцию в качестве легата. Коринна не оглядывалась на Назона, семеня возле мужа, но счастливый юноша знал, что мыслями она с ним.

И вот тяжёлая дверь захлопнулась, оставив его в одиночестве на ночной улице. Сразу повернуться и уйти он не мог. Куда идти, если счастье здесь, за жестокой дверью? Велев Пору с фонарём спрятаться под навес, влюблённый поэт медлил, прислушиваясь к звукам дома, поглотившего его сокровище.Ночной безлюдной порой Крытая улица принадлежала ему, и, не опасаясь, что кто-нибудь заметит и осмеёт его, Назон приник к двери, будто к возлюбленной. Увы, иное ему было недоступно.

«Выдвинь засов, отвори, привратник, дубовую дверь!

Многого я не прошу: проход лишь узенький сделай,

Чтобы я мог проскользнуть незаметно:

Я ведь от страстной любви исхудал совершенно.

Раньше боялся я мрака, убийц, привидений,

Но полюбил – и уже ничего не боюсь.

Здесь среди ночи стою, умоляю тебя, лежебока,

Время ночное бежит, выдвинь у двери засов!

Я без людей, без оружья, один, – но не вовсе:

Верю: всесильный Амур рядом со мною стоит

В Риме кругом тишина. Сверкая хрустальной росою,

Время ночное бежит. Выдвинь, привратник, засов!

Вот уж денница встаёт, и холод смягчает,

Бедных к обычным трудам вновь призывает петух.

О, мой увядший венок! С кудрей досадливо сорван,

Здесь до рассвета у запертой двери лежи!

Ладно, привратник, прощай! Иду отсыпаться.

Жестокосердый Цербер, тебе бы терпеть мои муки!

Кинутый мною венок утром хозяйка заметит,

Будет свидетелем он, где я провёл эту ночь.»

Глава 4. Коринна

– Таких мягких, густых волос нет ни у кого из женщин, – сладко напевала Напе, причёсывая хозяйку. – А цвет какой! Тёмный, как старый мёд, и отливает золотом. Чудо, а не волосы.

Терция, сидя на складном стуле, задумчиво рассматривала себя в серебряном зеркале, которое не ленилась держать собственной рукой.

– Что, если мне немного осветлиться? – рассеянно осведомилась она, тряхнув гривой, спускавшейся до пола.

– Ни к чему. Станешь, как все. А так гляди, какая красота! Как подумаю, что всем этим богатством может любоваться один Капитон, досада разбирает. Что он понимает? Наверно, ни разу не похвалил. Навалится, будто куль с мукой, и вся любовь. Всякий простолюдин так умеет.

– Да ведь мужчины все таковы, – вздохнула Терция.

– Не скажи. Ужо, погоди, слюбитесь с Назоном, тогда и станешь сравнивать.

– Да ведь я как птичка в клетке! И хотела бы, да не полететь. – И бедняжка со вздохом покосилась на свою любимицу-птичку, покорно сидевшую привязанной к жёрдочке.

– Бедная моя госпожа! – от души посочувствовала Напе. – Такая раскрасавица, такая милашка!.. Муж ей достался пентюх, и скупой к тому же. А тут ещё маменька с сестрицей жить не дают. Когда они уедут к себе в Карсеолы? Ведь не вечно же станет ходить у нас под окнами пригожий юноша не солоно хлебавши.

– Ах! – вздохнула госпожа.

– А до чего влюблён! – воодушевилась Напе. – Что ни день, записка. Ты бы слегка ободрила его, а то пока мы дождёмся отъезда твоих родственниц и хозяина, ему может и надоесть. – Напе была честной девушкой ,и, получая через Пора скромную плату от Назона за передачу госпоже записок, считала долгом отработать её. Да и сам юноша был ей мил, во всём подстать хозяйке. Конечно, у таких юнцов, пока живы их отцы, денег мало, зато сам хорошенький. А там и другие найдутся, – те, что побогаче.

– Увы, я замужняя женщина, – вздохнула Терция. – Вот если бы овдоветь… – И она мечтательно подняла к потолку прелестные глазки.

– Так будет от тебя знак Назону или нет? – настаивала Напе.

Отложив зеркало, Терция потянулась за бумажным листком с каракулями Назона:

– Премилые стишки он присылает. Интересно, откуда он их списывает?

– Говорит, сам сочиняет. Он, – хихикнула, – поэт.

– Что в этом плохого? – заступилась за поклонника госпожа. – У самого претора Руфа его стихи слушали и хвалили. Говорят, нынче все сочиняют, потому что это модно.

– Да я так… Только надо бы мужчине и делом заниматься.

– Фи! Стать таким, как мой Капитон? Назон совсем другой.

– Значит, он тебе всё-таки нравится?

– А тебе?

– Кому мы выбираем любовника? – всплеснула руками служанка. Она уже начинала проявлять нетерпение: госпожа ни на что не могла решиться, тянула время, между тем на улице к Напе уже подходила сводня, расспрашивала о хозяйке и обещала взять в долю, если дело пойдёт.

Доверительную беседу женщин прервал грубый голос хозяина, вернувшегося домой, и обе заторопились окончить причёску.

Подобно многим мужчинам, Капитон считал, что самое интересное в жизни – его дела, и, пока ел, рассказывал о них жене. Красиво причёсанная Терция слушала, надувшись, о каких-то дрязгах в связи с неуплатой кем-то пошлины, о том, как ловко повёл дело Капитон, на каком хорошем счету он у претора, определённо обещавшего взять его с собой в провинцию. Муж ел жадно и неряшливо, чавкал, облизывал волосатые пальцы, и Терция